Седьмой сон Людмилы Марковны

Умерла Людмила Гурченко, королева позднесоветского карнавала.

Для нашего, среднего, и старшего поколения она запомнилась в своих очаровательных ролях глухих семидесятых и предперестроечных восьмидесятых, начиная с «Карнавальной ночи» и заканчивая, пожалуй, «народным фильмом» еще того, прежнего Меньшова «Любовь и голуби». Красивая, музыкальная, искрометная, танцующая. Эталонная актриса позднего советского кинематографа, мечтавшего о Голливудской сказке, виртуозно делая сказку свою, в совершенстве владевшего «эзоповым языком», умевшего держать камень за пазухой. Бурлеск, музыкальная комедия, никакой политики и - легкий флирт с «инакомыслием», «накось, вам, выкуси», так естественно-изящно и тонко, что никакой Суслов не раскусит. Мы тоже можем, «как они», но у нас же никакой «свободы», «политическая диктатура»... Вот, если бы свобода была! Актеры и режиссеры поколения семидесятых играли, играли и уходили один за другим, «задушенные советским режимом». Высоцкий, Шукшин, Шепитько... А она все пела, радуя нас с необычайной силой бурлящей в ней жизнью, яростно пробиваясь сквозь стену тупых запретов партийного официоза и завистников из числа товарищей по актерско-режиссерскому цеху. Посреди этого было место и глубокому, тонкому психологизму, скрытой под маской показной веселости трагедии ранимой женской души («Вокзал для двоих», например).

Жизнь чем дальше, тем все больше погружалась в карнавал, диссидентствующая интеллигенция уходила от реальности во все расширяющуюся во времени и пространстве «карнавальную ночь», следуя все побеждающему учению одного из своих главных «гуру» - Михаила Бахтина, возвращенного из саранской ссылки нежданным капризом (капризом ли?) партийных бонз. Примадонна старела, не теряя живости и оттачивая мастерство. И вот эпоха кончилась, началось совсем новое время. Тут-то и разыгралась на наших глазах ее подлинная трагедия.

Поздняя Гурченко, последних лет пятнадцати, если не двадцати - это нескончаемое переживание по сути своей вполне постмодернистской проблемы - трансформации карнавала. Творческая энергия, вырвавшись из-под пресса формировавших ее, придававших ей твердую форму запретов, вдруг оказалась перед лицом пустоты и - взвыла в отчаянии, наддав своей привычной карнавальной веселости еще больше, взвинчивая до невозможного предела «градус» этого нескончаемого веселья. Последние годы несравненная Люся, стремительно старея и привычно отдаваясь в руки пластических хирургов, не умея остановиться, играла, в сущности, одну-единственную роль - саму себя, которой нечего играть. Это был нескончаемый отчет о проделанной работе - о блестяще проведенном карнавале, в котором поколение забыло себя и страну, чтобы в итоге оказаться у разбитого корыта. Всем, кто помнил ее блестящий и длинный актерский расцвет, смотреть на это было все больнее. Но в итоге - сквозь морок своих блестящих карнавальных приемов - она явила себя как великая трагическая актриса, пережив трагедию страны вопреки рамкам, ненавязчиво заданным ей новой, безвременной эпохой.

Ее энтевешный «Бенефис», снятый к 75-летию - на первый взгляд, вполне постмодернистское принижение ее, кем-то злобно задуманное издевательство над великой актрисой. Здесь уже она прямо играет саму себя и свое неимоверное одиночество посреди бешеной «звездной» популярности. Послушно хвалит все пошлые пародии на саму себя, которые «дарят» ей Галкин и компания. Говорит, что ей якобы нравятся знаменитые «пять минут» с наложенным пародийным текстом. «Но пока я тарахтела, пять минут уж пролетели...» Но, вписанный в контекст новой реальности, разве не страшный, трагический смысл вдруг всплывает из ранее скрытой смысловой глубины с детства знакомого милейшего домашне-новогоднего фильма? «Бродячий мотив» мировой культуры, мотив полночного рубежа, за которым открывается смертельная бездна - вдруг задышал на нас замогильным холодом. «Часы двенадцать бьют» - это они бьют по нам всем; по нам звонит этот колокол.

Посреди кучи дружески-пародийных поздравлений, посреди своего юбилейного одиночества актриса видит «сны» - свои вставные музыкальные номера. Последнее время вообще, а в этом «спектакле» особенно ее «позднее», страшновато-странноватое лицо все больше напоминает театральную маску из китайской народной оперы, а условно-эстетский характер седьмого «сна» неопровержимо показывает, что, на восьмом десятке вступая на самостоятельную режиссерскую стезю, она более чем внимательно смотрела такие нашумевшие и знаковые фильмы недавних лет, как «Герой» и «Дом летающих кинжалов».

Придуманный ею самой сложный костюм седьмого «сна», при помощи нескольких ассистентов затопляющий буквально все сценическое пространство своим нестерпимо красным цветом, матерчато красные «когти» ее, «царапающие» лицо распластанного по сцене партнера - это из области шедевров театральной и кинематографической эстетики, что доказывает, что по глубине чисто профессионального мышления смертельно больная актриса в свои самые последние годы и даже месяцы не уступала и самому Тарантино с его эталонно-учебными «красивыми» кадрами, слишком нарочито лишенными серьезного, глубокого содержания. Надо ли говорить, что эта красная фурия, которой слишком много в условно-эстетском кадре - и есть надевшая карнавальный костюм смерть, не слишком скрывающая свою подлинную, небытийную сущность! Лишь одна эта сцена - ничуть не менее, а куда как более гениальна, чем, к примеру, какая-нибудь фехтовальная драка Умы Турман с семьюдесятью самураями в финале первой серии «Убить Билла» с ее условно-избыточным натурализмом, с литрами «клюквенного сока».

Все-таки она, как настоящий художник, быть может, сама того не поняв, переиграла своих пародистов, поденщиков карнавального конвейера, до конца проживая и изживая на сцене и перед камерой трагедию театральной маски, намертво приросшей к лицу. В одном из последних интервью, данных незадолго до смерти, она говорила, что ей неинтересна жизнь обычной женщины, хозяйки дома, жены и матери, скучно все это. Но зато в театре или на съемках, когда все изнемогают, ей в самый раз; всем жарко, а ей хорошо, у других течет грим по лицу, а у нее - никогда. Актриса до мозга костей, она доиграла жизнь до конца - и умерла. Вы ждете чего-то еще? А больше ничего не будет. Как и положено, актрису похоронят в гриме.

Владимир Семенко, специально для «Русской народной линии»