Почему в России так трудно жить? Почему страдают невинные люди, а злодеи, напротив, нередко живут припеваючи? Есть ли Бог, и если Он есть, куда Он смотрит и как Он терпит все это? Кажется, мы уже слышали эти вопросы в школе... Кажется, на них уже дали ответы классики русской литературы. Но на такого рода вопрошания нельзя ответить раз и навсегда, поэтому тележурналист Антон Понизовский вновь поднимает эту тему в своем романе «Обращение в слух».
Реальные истории
Сюжет
романа прост. Швейцарский горнолыжный курорт, нелетная погода и четверо
наших соотечественников - аспирант-культуролог Федя, девушка Лёля,
филолог Дмитрий Всеволодович Белявский и его жена Анна - на несколько
дней застревают в отеле. Случайные знакомые, чтобы скоротать время,
обсуждают «проклятые» вопросы русской литературы и русской жизни.
Необычен предмет обсуждения - это диктофонные записи, сделанные Федей по заданию его научного руководителя доктора Хааса для того, чтобы ни много ни мало разгадать загадку народной души. Ведь, по теории доктора Хааса, именно в рассказах простых людей кроется ключ к разгадке тайны национального характера.
Каждый из этих рассказов-интервью мог бы стать сюжетом для самостоятельного романа или повести. О чем они? О жизни. Женщина собралась делать аборт, но, увидев ребеночка на УЗИ, передумала. Однако доносить беременность все равно не смогла... Хороший мальчик пошел в армию. Учился неплохо, борьбой занимался, а в армии ему сломали позвоночник. Будет ли ходить - неизвестно... А другой юноша мог бы стать талантливым танцором, поехал в Москву и... стал стриптизером. «Вам было стыдно?» - спрашивает его интервьюер. «Да не то чтобы стыдно... Но стремно както...» Один человек сошел с ума, другой - заболел раком... На страницах романа звучит многоголосый хор страдания душевного и телесного, и ни одна из этих историй не выдумана. Антон Понизовский действительно беседовал со всеми этими людьми и крик боли донес до читателя в неприкосновенности. Но не только это. Каждое интервью - рассказ еще и о том, что человек может перенести гораздо больше, чем ему кажется.
В поисках виноватого
Ключ перед нами, но что скрывается за дверью, которую он открывает? Есть ли во всем этом смысл? Можно ли хотя бы понять логику происходящего? Это и пытаются выяснить герои романа: Федя - с точки зрения православного христианина, Белявский - с точки зрения атеиста. Очень скоро светский разговор перерастает в напряженный нравственный и интеллектуальный поединок. Это поединок между скепсисом и пафосом, цинизмом и романтизмом, патриотизмом и либерализмом, между болью и любовью, между надеждой и отчаянием, между верой в Бога и безверием. Реплики скрещиваются как рапиры и заставляют следить за развитием мысли с таким же напряженным вниманием, с каким мы обычно следуем за перипетиями динамичного сюжета.
Интерес Белявского к научным «штудиям» Феди продиктован отнюдь не праздным любопытством. За ним скрыто пристальное внимание человека к источнику собственной острой боли. Это боль оскорбленного сердца и ума. Белявского оскорбляет размах страдания, которое он видит в современной России, бессмысленность этого страдания и его неэстетичность. Да, он скептик и циник, но его цинизм - это защитная реакция человека, который никак иначе не может справиться с чувством собственной вины. Он лихорадочно ищет виноватого: государство, русский национальный характер, но главным «подозреваемым» в его разбирательствах почему-то становятся сами жертвы. Он боится признать виновным себя, признать себя соучастником зла. Страдания, особенно страдания физические, с точки зрения Белявского, превращают человека в животное. «Боль, - яростно шипит он, - в цивилизованном мире - купируют. Нейтрализуют. Сильная боль превращает в животное человека, боль человека - дегуманизирует». Боли не место в цивилизованном мире, а потому она в представлении Белявского как бы выпадает из этого самого мира вместе с теми, кто ею охвачен: страдающий виновен в том, что он мучается. Тот, кто горит в аду, достоин адских мук. Понизовский доводит спор новых «русских мальчиков» до самого главного - до точки возвращения к аксиомам: если Бог есть, то страдания людей имеют смысл, а если Бога нет, то все позволено, а страдание - бессмысленно, а значит, оскорбительно для человеческого сердца.
Белявскому, как и любому богоборцу, мало констатировать отсутствие Бога на Небесах. Ему нужно еще и растоптать все, что дорого сердцу верующего христианина. Нет никакого Бога! Нет никакой святости! Нет никакой «богоспасаемой» страны нашей, а есть припадок, эпилепсия, достоевщина, нехватка цинка в организме, приводящая к повальному алкоголизму. «Да никакому Западу в страшном сне не приснится настолько мертвое отчуждение. Такое отсутствие личности. Я имею в виду твоей личности - для другого. Тебя просто нет. Ты невидим. Ты ноль. Между тобой и другим человеком - не то что тепла нет: ноль, космос, космическая пустота!» Народ-богоносец? Где? «Кто конкретно у вас "богоносец"? Этот, который копит на полуботинки?» Или этот, «которого ткнули ножом собутыльники? Никто конкретно. Вообще то и се, и Божественная любовь, и бла-бла, но - никто конкретно! Вы себя слышите?»
Позорные язвы
Для того чтобы хотя бы заикнуться о христианских ценностях после уничтожающих слов Белявского, нужно немалое мужество. Наивный юноша Федя, который представляет себе жизнь по книжкам, таким мужеством обладает. Он осмеливается сказать о реальности рая в мире, в котором страдание составляет подлинное содержание жизни. Недаром ведь «в древнеславянском языке слово "труд" означает "страдание". "Видишь труд мой елик" значит "видишь, как я страдаю?". Собственно, и наоборот: "полевая страда"... <...> боль есть труд». Именно это - труд в обоих смыслах слова и ничто иное - норма бытия.
Конечно, рассуждения Феди прекраснодушны. Его собственный жизненный опыт не дает ему никакого права говорить о столь страшных вещах, на чем и ловит его Белявский, задав элементарнейший вопрос: а ты сам-то успел пострадать в своей жизни? Сам-то ты знаешь, что такое боль?
Нет, конечно, Федя не знает. А кто - знает? И каким прибором можно измерить силу боли? И какая боль - настоящая? Когда сверлят зуб без наркоза? Или когда мать теряет своего ребенка? Или когда прибивают руку гвоздями ко кресту?
Любой человек, который берется рассуждать о таких запредельных вещах, как смысл страдания, независимо от жизненного опыта будет выглядеть и инфантильным, и бестактным. А значит, голос Феди подойдет для этой роли не хуже, чем любой другой. Белявский уподобляет страдающего человека животному, а Федя - Богу, распятому на кресте.
«Когда в шестнадцатом веке японцы впервые увидели христианское Распятие - знаете, как они реагировали? Они смеялись. Они видели человека в позорном и унизительном положении, в неестественной позе: им было смешно. Все забыли - уже скоро две тысячи лет как забыли: распятие - это было позорно и некрасиво. Давным-давно распятие превратилось не только в объект поклонения, оно превратилось, как это ни ужасно, в объект искусства, в объект - прости меня, Господи! - эстетический, то есть в вашем смысле "красивый": какой-нибудь Рафаэль: изгиб тела, мягкие позы... Брюллов... Все красиво - "красиво" по-вашему, все "значительно" и "прекрасно", предмет восхищения... А современники - те, кто видел воочию; те, кто тыкали пальцами <...> они смеялись. В распятии и в Распятом не было, по-славянски, "ни вида, ни доброты" - то есть буквально: ни красоты, ни величия, <...> оно казалось уродливым, отвратительным; не было "вида" - не было ничего значительного - наоборот, казалось позорным и жалким. Вот что на самом деле несет богоносец: страдания и позор. А не знамя... Знаменем это явится в другой жизни; а в этой жизни "я ношу язвы Господа моего на теле моем", то есть ношу страдания и позор».
1:1
Кто же побеждает в этом споре? «Естественно, Федя, - скажут одни. - Ведь он пытается видеть мир в свете Истины». «Естественно, Белявский, - скажут другие. - Ведь он исходит из права человека на достойную жизнь и достойную смерть - на жизнь без страдания и смерть без боли».
Восприятие финала романа, да и романа в целом похоже на восприятие проповеди. Проповедь может дать пищу для размышления читателю любого мировоззрения, но принять или не принять ее вывод, который всегда один и тот же - о реальности рая, воспринимающая сторона свободна исходя не из логики аргументов, а подчиняясь велениям собственной совести.
Антон Понизовский написал роман-проповедь. Автор поставил перед собой грандиозную задачу: увидеть современность со всем ее цинизмом и уродством в свете евангельской истины и заявить, что только образ страдающего Бога может дать смысл и оправдание ежедневной трагедии человека, которая вне христианских представлений унизительно бессмысленна и отвратительна.
Эта проповедь написана в уверенности, что на все жгучие вопросы современности ответ уже был дан две тысячи лет назад и что сегодня, как и во времена Достоевского, нельзя решить ни один мало-мальски серьезный вопрос, не определив до конца своих внутренних оснований: кто твой Бог и каким ты видишь человека.
Газета «Православная вера» № 06 (554)
Екатерина Ивановаhttp://www.eparhia-saratov.ru/Articles/najjti-rajj-v-stradaniyah
