Далеко не всех наших новомучеников мы можем представить себе зрительно, хотя фотография была широко распространена уже во второй половине XIX века, не говоря о временах гонений. Не уцелели изображения многих святых: семейный архив мог пострадать от обычного при аресте обыска, порой и сами родственники репрессированных не без оснований опасались хранить фотоснимки «врагов народа»... А вот преподобномученика Феодора (Богоявленского) мы видим не только на фотографии, но и на двух картинах выдающегося русского художника Павла Корина.
На эскизе общего плана картины «Реквием» («Русь уходящая») в правой половине заметна фигура высокого молодого монаха. Это он, отец Феодор, в 2000 году канонизированный Юбилейным Архиерейским Собором и осенью нынешнего года постановлением Священного Синода включенный в Собор Саратовских святых. Павел Дмитриевич Корин рисовал его с натуры в 1932 году.
Еще одно полотно - триптих «Александр Невский», где отец Феодор запечатлен в образе молодого русича, собирающегося на битву. Над триптихом Корин трудился в 1942-1943 годах, когда писать отца Феодора с натуры у него уже не было никакой возможности, и он воспользовался своими старыми этюдами - подготовительными материалами к «Реквиему». А отец Феодор, возможно, в те самые дни умирал на нашей Саратовской земле в тюрьме № 3 города Балашова, и было ему 37 лет...
 |  |
Эта короткая жизнь начиналась тоже не в самую спокойную эпоху. Олег Богоявленский (Феодор - в монашестве) родился 27 декабря 1905 года в Тегеране. В России в ту пору полыхала революция - генеральная репетиция катастрофы 1917 года. Но и в Персии было немногим спокойнее: уже началась персидская революция 1905-1911 годов. Отец Олега, Павел Георгиевич, в ту пору был вторым секретарем Русской дипломатической миссии.
Из прессы того времени видно, в какой сложной и опасной обстановке работали русские дипломаты. Так, газета «Голос Москвы» от 11 декабря 1907 года отмечала: «В Тавризе брожение не прекращается, по всей провинции анархия. В 60 верстах от Тавриза ограблена почта урмийского русского консульства, шедшая в Россию; курьер консульства смертельно ранен. На персидской территории <...> обстреляно помещение русских подданных» [1]. В «Санкт-Петербургских ведомостях» от 9 марта 1911 года читаем: «Наша дипломатия дала Персии немало весьма почтенных деятелей, как, например, бывший поверенный в делах Сомов А. Н., бывший первый драгоман Батюшков Г. Д., <...> Богоявленский П. Г. Служба же в Персии нелегка...» [2].
1911 год стал для семьи Богоявленских роковым: Павел Георгиевич, в то время консул в городе Исфагань, был убит. Его вдова Ольга Петровна с тремя маленькими детьми (Олег был старшим) вернулась в Россию. Она поселилась в Санкт-Петербурге, где жила на пенсию, назначенную ей за мужа правительством.
В житии преподобномученика Феодора [3] сказано, что в Петербурге его со временем отдали в ремесленное училище. Представляется всё же, что здесь вкралась какая-то ошибка: зачем мальчику из культурной дворянской семьи ремесленное училище? Такие учебные заведения готовили высококвалифицированных рабочих, но не давали права на поступление в высшие учебные заведения. (Желающие получить высшее образование из всех сословий поступали в учебные заведения, выдающие по завершении учебы аттестат зрелости.) Вряд ли сын дипломата мечтал о карьере токаря или слесаря - при всей почтенности этих занятий. Логичнее предположить, что училище было не ремесленным, а реальным, то есть средним учебным заведением, где, в отличие от классических гимназий, преимущественное внимание уделялось не гуманитарным, а математическим и естественным дисциплинам. (Неслучайно в дальнейшем юноша поступил на медицинский факультет Московского университета.)
Как бы то ни было, окончить училище Олег Богоявленский не успел: наступил 1917 год. Потеряв пенсию, Ольга Петровна некоторое время жила тем, что давала уроки музыки. Но после захвата власти большевиками в Петрограде начался голод, и Богоявленские лишились даже этого скромного дохода. Семью выручил брат Ольги Петровны, известный ученый-психолог, профессор Александр Петрович Нечаев, первый ректор открытого в 1918 году правительством Комуча [4] Самарского университета (который, впрочем, уже в 1927-м советская власть закрыла из-за нехватки средств). Нечаев предложил сестре с детьми переехать в Самару. Но голод вскоре начался и там; трупы умерших целыми днями лежали на улицах, оставаясь непогребенными. Олег поступил на работу, но вскоре заболел суставным ревматизмом, и работу ему пришлось оставить. Семья жила на скудный паек, который получала Ольга Петровна, преподававшая музыку в школе.
В 1922 году семья вслед за Александром Петровичем переехала в Москву, где год спустя Олег стал студентом медицинского факультета университета. Вместе с сестрой Ольгой, впоследствии составившей его жизнеописание (видимо, легшее в основу жития), и братом Георгием он был прихожанином храма во имя Святой Троицы в Никитниках: Олег и Ольга пели на клиросе, а Георгий был чтецом и прислуживал в алтаре.
В 1926 году тяжело заболела Ольга Петровна, и Олегу пришлось оставить университет: он поступил делопроизводителем в наркомат просвещения. В 1927 году Ольга Петровна скончалась. Вскоре Олега призвали в Красную армию. Он не скрывал своей веры: приступая к трапезе, всегда молился и крестился, за что попал на гауптвахту.
Ко времени его возвращения в Москву приход Свято-Троицкой церкви распался, и Олег стал прихожанином ВысокоПетровского монастыря, что ознаменовало новый этап в его жизни.
ВысокоПетровская обитель в те годы была одним из центров церковной жизни Москвы (сам монастырь был закрыт, но некоторые его храмы еще действовали). Как вспоминал очевидец, «это был оазис, куда люди приходили отдышаться перед очередной ссылкой» [5].
Настоятелем монастыря был преподобномученик епископ (позднее - архиепископ) Варфоломей (Ремов; †1935), духовный сын схиигумена Германа (Гомзина; †1923), последнего настоятеля Свято-Смоленской Зосимовой пустыни. Многие иноки этой пустыни, закрытой в 1923 году, собрались в приходе ВысокоПетровского монастыря. Они жили по квартирам неподалеку от храма, стараясь сохранить в нем монастырское служение.
Владыка Варфоломей был последним ректором Московской Духовной Академии перед ее закрытием. В монастыре он тайно продолжал свою педагогическую деятельность. В числе прихожан было немало интеллигентной молодежи. Монахиня Игнатия (Петровская), ставшая прихожанкой ВысокоПетровского монастыря еще студенткой, в 1924 году, вспоминала: «...формировалась <...> новая духовная среда: молодые девушки, которые под руководством старцев усматривали смысл своей жизни в одиноком пути, в служении Богу. Некоторые из этих молодых душ были решительными, оставляли всё мирское и полностью предавали себя на служение Церкви; таких были единицы. Значительная же часть девушек оставалась в семье - училась или работала, не меняя избранного жребия. Так, по благословению владыки, по его и духовных отцов рассуждению возник и начал осуществляться подвиг "монашества в миру" - монашества без стен и изменения одежды. По рассуждению владыки Варфоломея и Зосимовских старцев, монашество не могло и не должно было прекращаться, если стен больше не было.
Что касается мужской части молодой паствы Петровского монастыря - тут было определеннее. Молодые люди или оставались в числе постоянных прихожан - или, если это совпадало с рвением, становились иподиаконами владыки Варфоломея или чтецами-послушниками. Наиболее ревностные, не думавшие о последствиях в условиях коммунистического государства - открыто принимали постриг и становились иеродиаконами, позднее и иеромонахами. <...> Братство этих молодых монахов Петровского монастыря было недолговечным; многим (по существу - всем) пришлось испытать арест и лагерь. Судьбы некоторых из братии так и остались неизвестными» [6].
К «наиболее ревностным» принадлежал и Олег Богоявленский, 24 ноября 1930 года принявший монашеский постриг с именем Феодор в честь преподобного Феодора Студита. 30 ноября он был рукоположен во иеродиакона.
В
начале 1930-х годов Павел Корин запечатлел иеродиакона Феодора на
эскизе «Молодой монах» для своего полотна «Реквием». Второе название -
«Русь уходящая» - дал этой картине М. Горький. Учитывая религиозные, а
точнее, антирелигиозные воззрения «буревестника революции», можно
предположить, что он вкладывал в эти слова некий уничижительный смысл
(хотя самого Корина поддерживал, ценя его талант). Однако со временем
название «Русь уходящая» было переосмыслено в соответствии с авторским
замыслом о картине, который Корин сформулировал в дневнике от 12 апреля
1925 года так: «Донской монастырь. Отпевание Патриарха Тихона. <...>
Народа было великое множество. Был вечер перед сумерками, тихий, ясный.
Народ стоял с зажженными свечами, плач, заупокойное пение. Прошел
старичок-схимник. Около ограды стояли ряды нищих. В стороне сидел слепой
и с ним мальчишка лет тринадцати, пели какой-то старинный стих. Помню
слова: "Сердца на копья поднимем". Это же картина из Данте! Это
"Страшный суд" Микеланджело, Синьорелли! Написать всё это, не дать уйти.
Это - реквием!» [7].
По мнению искусствоведов, если бы Корин завершил свою картину, она могла бы стать самым значительным произведением русской живописи ХХ века. Но завершить ее он так и не смог. Да и как было это сделать в тогдашних условиях, когда, например, 8 декабря 1936 года некий А. Ангаров, в те годы зам. зав. культпросветотдела ЦК ВКП(б), писал Сталину: «Подготовка П. Корина к основной картине выражается в сотне эскизов, натурщиками для которых служат махровые изуверы, сохранившиеся в Москве, обломки духовенства, аристократических фамилий, бывшего купечества и пр. <...> Он утверждает, но весьма неуверенно, что вся эта коллекция мракобесов собрана им для того, чтобы показать их обреченность. Между тем никакого впечатления обреченности, судя по эскизам, он не создает. <...> Мастерски выписанные фанатики и темные личности явно превращаются в героев, христиан-мучеников, гонимых, но не сдающихся поборников религии» [8].
Мученический
путь «поборника религии» отца Феодора начался 28 марта 1933 года, когда
он был арестован по доносу архимандрита Алексия (Сергиева), ранее
завербованного органами. Архимандрит Алексий сообщил в ОГПУ, что при
монастырском храме преподобного Сергия созданы нелегальный монастырь и
духовная академия. В доносе, повлекшем за собой арест 24 монахов и
мирян, он писал: «Сергиевская церковь [9]
по существу является нелегальным монастырем, где группируются
контрреволюционные антисоветские элементы <...>. Контрреволюционная
деятельность означенного нелегального монастыря проводилась в
направлении активной борьбы с властью путем вербовки и обработки в
антисоветском духе молодежи с целью создания контрреволюционных кадров
тайного монашества в советских учреждениях, путем нелегальных
богослужений на квартирах с целью подготовки перехода в подполье,
организации нелегальной академии, организации нелегальной помощи
сосланным за контрреволюционную деятельность церковникам <...>. Я
участия в этой контрреволюционной деятельности не принимал, <...> в
силу служебных обязанностей по монастырю пришлось быть свидетелем
означенных контрреволюционных действий, о чем чистосердечно сообщаю» [10].
1 апреля 1933 года следователь вызвал иеродиакона Феодора на допрос и предложил ему подписать протокол, составленный на основе донесений осведомителя. Ознакомившись с протоколом, отец Феодор написал: «Содержание данного протокола считаю не соответствующим действительности». Слово «не» он написал заглавными буквами и подчеркнул жирной чертой. На этом допросы закончены не были, но отец Феодор отказался давать показания, что также было отражено в следственном деле.
27 апреля 1933 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило иеродиакона Феодора к трем годам заключения в исправительнотрудовом лагере. «Истребительно-трудовыми» назовет позднее эти лагеря Александр Солженицын в своей бессмертной книге «Архипелаг ГУЛаг». И отца Феодора от весьма вероятной гибели в них спас только Промысл Божий (неверующий сказал бы - «счастливая случайность»). 7 мая он отправился этапом в пересыльный лагерь в Новосибирске. Год спустя, в мае 1934 года, он с очередным этапом был отправлен во Владивосток, в 1-е отделение Дальлага. По прибытии на место во время посадки заключенных на пароход у него отнялись ноги, и он был избит конвоирами, пытавшимися заставить его идти. Несмотря на побои, встать он не мог, и конвоиры вызвали врача, который констатировал частичную парализацию и отметил необходимость неотложной медицинской помощи.
Узнав, что иеродиакон Феодор имеет незаконченное высшее медицинское образование, врач взял его к себе в помощники. Впоследствии отцу Феодору пришлось ассистировать более чем при ста операциях аппендицита, удалять зубы и принимать роды, так как в тех местах, кроме них двоих, другого медицинского персонала не было.
При освобождении из заключения врач дал своему помощнику характеристику, в которой отмечал его исключительную добросовестность и редкие способности к занятию медициной, и ходатайствовал о предоставлении ему возможности закончить медицинское образование.
Трудно сказать, была ли рекомендация лагерного врача настолько весомым документом, чтобы «перевесить» и судимость, и «неправильное» (дворянское) социальное происхождение. Хотя формально поражение «лишенцев» в правах было отменено рядом указов 1937 года [11], на практике это работало не всегда, и детям из семей дворянства и духовенства высшее образование по-прежнему нередко оказывалось недоступно (для сравнения: в Российской империи в высшее учебное заведение мог поступить, независимо от происхождения, любой человек, имеющий аттестат зрелости). И если Олег Богоявленский в начале 1920-х годов смог попасть в Московский университет, то здесь, возможно, сыграла роль протекция дяди - ученого с европейской известностью, в ту пору - востребованного «спеца». Но в 1935 году профессор А. П. Нечаев был репрессирован: ни научные заслуги, ни европейская известность уже ничего не значили, люди становились пылинками под колесами машины тоталитарного государства...
И всё же эта характеристика давала шанс. Пусть хлипкий, ненадежный, но все-таки шанс уцелеть, стать врачом, вдобавок без всякого предательства, без отречения от веры...
Этим
шансом отец Феодор не воспользовался. Он склонялся к тому, чтобы
принять священнический сан. Его духовник архимандрит Никита (Курочкин),
бывший насельник Зосимовой пустыни, предоставил ему самому решать этот
вопрос. Тогда иеродиакон Феодор обратился за советом к сестре Ольге. Та
стала молиться перед Казанской иконой Божией Матери, которой когда-то
благословила их мать, и вдруг словно услышала голос: «Вземшийся за орало
да не зрит вспять». Она повторила эти слова вслух. Отец Феодор
внимательно выслушал их и, кротко улыбнувшись, сказал: «Спасибо тебе,
одна ты меня поддержала, мне это так было нужно». Он отправился в
Патриархию с прошением, в котором писал, что желает служить Святой
Церкви и принять священство.
Некоторое время он служил диаконом в селе Амельфино Волоколамского района Московской области. В мае 1937 года отошел ко Господу его духовник архимандрит Никита, служивший в храме в честь иконы Божией Матери «Знамение» в селе Ивановском неподалеку от Волоколамска. Прихожане предложили отцу Феодору занять место почившего, и он согласился. Вскоре он был рукоположен во иеромонаха и самоотверженно принялся исполнять пастырские обязанности. Когда требовалось причастить больного, он в любой час и в любую погоду шел на зов. Денег за требы не брал, а если видел нищету, то сам по мере возможности старался помочь.
Шел 1937 год. В стране закрывались последние из еще уцелевших храмов. В ряде случаев перед закрытием власти выставляли настоятелю невыполнимые требования - уплатить произвольно назначенную сумму налогов. Если священник не мог заплатить, его лишали регистрации (а значит, и возможности служить) и храм закрывали. Так произошло и с иеромонахом Феодором. Он не смог уплатить налог, и храм в селе Ивановском был закрыт. Незадолго до этого был арестован настоятель расположенного неподалеку Троицкого храма в селе Язвище. Староста Троицкого храма продала корову и лошадь и уплатила налог, и отец Феодор стал служить в Троицком храме.
В декабре 1940 года налог вновь был повышен. Средств для его оплаты у священника не было, и его вызвали в суд. Перед началом судебного заседания отца Феодора пригласили в кабинет, где находились представители НКВД. Они предложили священнику стать секретным сотрудником органов.
- Мы тебе зла не желаем, - сказал один из них, - ты еще молодой, может быть, опомнишься. Дадим тебе такой хороший приход, что всегда будешь сыт. Налог с тебя будет снят вовсе. За это с тебя потребуется очень немного: подпиши вот эту бумажку, что когда будешь служить на этом приходе, то будешь держать нас в курсе дел и записывать наблюдения о своих прихожанах. Внимательно смотри, что там делается, и передавай нам.
Выслушав предложение, отец Феодор встал из-за стола и сказал: «Я не воспитан доносчиком!».
В ответ на это один из них разорвал паспорт священника и закричал: «Ах, ты отказываешься! Ну так нигде больше и никогда не будешь служить! Вон из Московской области!». И на отца Феодора посыпались угрозы, сопровождавшиеся непристойной бранью.
Спустя некоторое время ему был выдан паспорт с пометкой, запрещающей проживание в Московской области как человеку, отбывавшему срок в исправительно-трудовых лагерях. Он уехал в село Завидово Калининской области, где снял комнату. Но большей частью жил в Москве у своих духовных детей или за городом у сестры Ольги в поселке Востряково, где ей принадлежала половина дома.
После начала войны въезд в Москву и выезд из нее были крайне затруднены, везде проверялись документы, участились аресты. С большим трудом отец Феодор добрался на этот раз до дома сестры в Вострякове. Придя к ней, он сказал: «Ты знаешь, как я тебя люблю, как ты мне близка по духу и дорога! Я понимаю, какой опасности я тебя подвергаю, но все-таки, несмотря на это, прошу тебя, позволь мне пожить у тебя некоторое время, чтобы подготовиться к смерти. Я знаю, что меня скоро возьмут, и знаю, что второй раз я уже не смогу пережить то, что пережил. Можно, я поживу здесь так, чтобы об этом никто не знал, даже соседи?». - «Зачем ты меня спрашиваешь об этом, когда знаешь, что мой дом всегда является твоим домом?» - ответила Ольга. Уезжая в Москву на несколько дней, она оставляла отцу Феодору хлеб и воду, так как от всего другого он отказался, и вешала на наружную дверь замок, как если бы в доме никого не было. В тишине и уединении отец Феодор много молился, готовясь к предстоящим испытаниям и смерти. Он не ошибался: ордер на его арест был выписан 22 июня 1941 года, в день начала Великой Отечественной войны. Его обвиняли в том, что он «является одним из руководителей антисоветской подпольной организации церковников <...>, устанавливает широкие связи с антисоветски настроенными церковниками в Москве и Московской области и создает ячейки антисоветской организации под видом так называемых домашних церквей» [12].
Пришли
за ним в полночь 8 июля (перед этим была арестована навестившая его
духовная дочь, у которой при обыске обнаружили билет до Вострякова). По
воспоминаниям Ольги, после пятичасового обыска, перед тем как покинуть
дом, отец Феодор отслужил в своей комнате молебен перед Казанской иконой
Божией Матери в присутствии наблюдавших за ним из соседней комнаты
сотрудников НКВД. Затем надел рясу и скуфью, хранившиеся у сестры, так
как ему всё время приходилось ездить в мирском, чтобы не подвергать
опасностям людей, у которых он останавливался.
Увидев это, офицер НКВД закричал: «Это что еще за маскарад?».
Отец Феодор на это спокойно и с достоинством ответил: «Это не маскарад, я счастлив, что могу, наконец, надеть одежду, мне подобающую». Затем он подошел к плачущей Ольге, поцеловал ее и сказал: «Глупенькая, ну что ты плачешь, радоваться надо, а не плакать!».
Услышав эти слова, она широко открыла глаза и увидела перед собой его лицо - светлое, совершенно преображенное, излучающее глубокий и неотмирный покой.
После заключения в Бутырскую тюрьму начались непрерывные допросы. Игумен Дамаскин приводит их протоколы:
«- За какие преступления вы были арестованы органами ОГПУ в 1933 году?
- В 1933 году я был арестован по обвинению в принадлежности к церковной группировке. Но виновным себя в предъявленном мне обвинении я не признал.
- Кто, кроме вас, в 1933 году был привлечен к судебной ответственности из числа ваших сообщников в антисоветской церковной группировке?
- Как на следствии, так и на суде мне не были предъявлены материалы обвинения, а поэтому я абсолютно не знаю, кто привлекался вместе со мной.
- Чем вы занимались в Завидове и на какие средства жили?
- В период своего проживания в Завидове я выезжал к своей сестре и получал у нее чертежно-художественную работу. Несколько раз я ездил в Волоколамский район, где я проживал по нескольку дней у своих знакомых в селах Гряды, Амельфино, Лысово и в самом Волоколамске. Мои знакомые поддерживали меня материально.
- Назовите ваших знакомых, у которых вы останавливались в селах Волоколамского района и в Волоколамске после того, как вам было запрещено пребывание в Московской области.
- Я считаю невозможным называть этих людей и впутывать их в свое следственное дело и поэтому называть их не хочу.
- Несмотря на то что вы разоблачены как враг народа и советской власти, вы вместо откровенных признаний своей вины решили следствию оказывать сопротивление. Мы предупреждаем вас, что это бесполезная затея, так как вы будете разоблачены.
Допрос на этом был прерван, возобновившись лишь через некоторое время, когда подследственный, по мнению следователя, стал способен отвечать на вопросы. <...>
- Состояли ли вы на учете как военнообязанный? - спросил следователь.
- До декабря 1940 года. Затем с военного учета я был снят по болезни. В декабре в Завидове я проходил переучет и был признан годным к несению нестроевой службы, и мне был выдан на руки военный билет, который отобрали во время обыска и ареста.
- Вам было известно, что, согласно указу Президиума Верховного Совета СССР, 1905 год, в котором вы родились, мобилизуется на войну с фашистской Германией?
- Да, это мне известно было.
- Явились ли вы в военкомат, в котором состояли на учете как военнообязанный?
- Нет, не явился.
- Значит, вы уклонились от мобилизации и службы в Красной армии и стали дезертиром?
- Живя в Завидове до 24 июня 1941 года, я никакого мобилизационного листка не получил и поэтому выехал в город Волоколамск, договорившись со своей хозяйкой, что в случае вызова меня по мобилизации в военкомат она мне об этом сообщит.
- Сообщили ли вы в местный военкомат, на учете которого состоите как военнообязанный, куда и по каким делам вы выезжаете?
- Нет, такого сообщения я не сделал.
- Значит, зная, что ваш год подлежит мобилизации и что вы, может быть, будете также мобилизованы, вы без разрешения военкомата уехали с прежнего места жительства, правильнее говоря, дезертировали от военной службы в военное время?
- Злого умысла у меня не было, и поэтому дезертиром я себя не считаю.
- Как вы можете так нахально врать, отрицая свое дезертирство? Ведь мобилизация началась 23 июня, а вы из Завидова уехали 24 июня 1941 года. Разве это не дезертирство?
- Я отрицаю свое умышленное уклонение от службы в Красной армии. Уезжая из Завидова на несколько дней, я предполагал вернуться, но, приехав в Волоколамск, не мог выехать из-за создавшихся трудностей.
- Куда вы выехали из Волоколамска?
- Из Волоколамска я выехал в город Каширу.
- Сколько времени вы прожили в Кашире?
- В Кашире я был только один день - 27 числа. Из Каширы уехал к своей сестре Ольге Павловне Богоявленской, проживающей в Вострякове. 29 июня 1941 года я прибыл в Москву и пытался достать билет на проезд в Завидово, но билет я не достал и вернулся к сестре.
- Назовите фамилии, имена и отчества лиц, у которых вы проживали в Волоколамске, Кашире и Москве.
- Я считаю для себя нравственно невозможным называть следствию лиц, у которых я проживал, и на этот вопрос давать ответ отказываюсь.
- Вы после того, как вам было запрещено пребывание в Московской области, приезжали в город Москву?
- Да, после того как получил запрет на проживание в Московской области, я раз десять приезжал в Москву и каждый раз жил два-три дня.
- Зачем вы ездили в Москву?
- В Москву я заезжал проездом и останавливался у своих московских знакомых, некоторых я исповедовал у них на дому.
- Назовите этих ваших знакомых.
- На этот вопрос я давать показания отказываюсь и называть своих знакомых, у которых я в Москве останавливался, не буду.
- Вы арестованы за проводимую вами организованным путем антисоветскую работу, и по этому вопросу на следующем допросе вам придется давать развернутые показания, а сейчас допрос прерывается.
Следствие велось сначала в Москве, а затем, когда в конце июля 1941 года войска фашистской Германии стали стремительно приближаться к столице, иеромонах Феодор вместе с другими заключенными московских тюрем был перевезен в Саратов. Отца Феодора вызывали на допросы ночью, днем не давая спать и на допросах беспощадно избивая. Однажды его принесли в камеру с лицом, превращенным в одну кровавую массу, - у него была вырвана часть бороды вместе с кожей. Следователи требовали, чтобы он назвал имена всех своих духовных детей и людей, с которыми близко общался. Понимая, какой вред это может им принести, отец Феодор отказался назвать кого бы то ни было» [13].
Шли первые месяцы войны - время катастрофического отступления Красной армии. Враг был под Москвой и на Волге, взял в кольцо блокады северную столицу, захватил огромные территории, но героические чекисты не могли найти более полезного для Родины занятия, чем выбивание из священника признательных показаний по явно сфабрикованному делу. В этом доблестном деянии они, впрочем, не преуспели. С тупой монотонностью повторяются вопросы, сопровождаемые тем, что потом советская власть стыдливо назовет «незаконными методами ведения следствия»:
«- Назовите фамилии и адреса ваших знакомых.
- Поскольку эти знакомства носят личный характер, я назвать их фамилии и адреса не считаю возможным.
- Вы не желаете назвать фамилии и адреса ваших знакомых, потому что они являются вашими соучастниками по контрреволюционной деятельности. Так ведь?
- Нет, не так. Я не хочу, чтобы в моем следственном деле фигурировали знакомые, которые даже не принадлежат к священнослужителям.
- При вашем аресте вы уничтожили какую-нибудь записку?
- Да, во время моего ареста я разорвал одну записку, которую мне прислала одна из моих знакомых.
- Назовите фамилию этой знакомой.
- Фамилию этой знакомой я также назвать не могу.
- Следствие вас предупреждает, что за провокационное поведение на следствии, выражающееся в отказе назвать свои связи, вы понесете большее наказание. Поэтому еще раз предлагаем назвать этих лиц.
- Я не считаю провокационным поведением то, что не желаю назвать своих знакомых.
<...> - С декабря 1940 года по день вашего ареста чем вы занимались?
- Через своих знакомых, проживавших в Москве, а также через свою сестру я получал работу по графике, ретушировке портретов и тому подобному, этим и занимался.
- А церковной деятельностью вы в этот период занимались?
- Нет, не занимался.
- Значит, вы утверждаете, что с декабря 1940 года по день вашего ареста занимались художественной работой, которую получали через своих знакомых?
- Да, это именно так.
- Назовите ваших знакомых, которые давали вам художественную работу.
"На этот вопрос обвиняемый дал контрреволюционный ответ, и я его не записал"», - отметил в протоколе допроса следователь [14].
Очень странная запись. Можно подумать, что до этого допрашиваемый давал исключительно «революционные» ответы! Логично предположить, что ответ мученика содержал столь меткую и точную оценку нравственного уровня представителей новой власти, что следователь просто побоялся зафиксировать ее в протоколе.
26 июня 1943 года Особое совещание при НКВД СССР приговорило иеромонаха Феодора к пяти годам ссылки в Красноярский край. После вынесения приговора священника перевели из саратовской тюрьмы № 1 в город Балашов Саратовской области, в тюрьму № 3 для отправки в Красноярский край по этапу. Но здесь сбылось его предчувствие: этого заключения ему уже не пережить. Иеромонах Феодор скончался в тюрьме 19 июля 1943 года. Место захоронения преподобномученика неизвестно, как и места захоронения многих, многих других святых, явленных и неявленных.
Один американский православный архимандрит, посетив Россию, сказал: «Когда мы просто ходим по этой земле - мы ходим по антиминсу». Не забывать бы об этом и нам, соотечественникам святых новомучеников...
***
Большое участие в судьбе Корина принял Максим Горький: благодаря его покровительству художнику удалось побывать в Италии. После окончания Великой Отечественной войны Корин руководил реставрацией полотен Дрезденской галереи; во Владимирском соборе Киева реставрировал фрески и лично восстанавливал роспись В. М. Васнецова и М. В. Нестерова. Народный художник СССР, действительный член Академии художеств СССР.
|
Материал подготовлен в рамках проекта «Духовные скрепы Отечества - история и современность». При реализации проекта используются средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии с распоряжением Президента Российской Федерации от 05.04.2016 № 68-рп и на основании конкурса, проведенного Фондом поддержки гражданской активности в малых городах и сельских территориях «Перспектива».
[1] Цит. по: Пикатова Н.В. Деятельность консульской службы России в Персии во время персидской революции 1905-1911 гг. в освещении русской прессы // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. СПб.: Рос. гос. пед. ун-т им. А.И. Герцена, 2012. № 133. С. 56.
[2] Там же. С. 58.
[3] Дамаскин (Орловский), игумен. Преподобномученик Феодор (Богоявленский) иеромонах // Дамаскин (Орловский), игумен. Жития новомучеников и исповедников Церкви Русской. Июль. Ч. I. // Региональный общественный фонд «Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви». В дальнейшем факты биографии преподобномученика Феодора пересказываются в основном по тексту жития, составленного отцом Дамаскином, с привлечением и некоторых других источников.
[4] Комуч (Комитет членов Учредительного собрания) - первое антибольшевистское правительство, созданное в июне 1918 года в Самаре членами Учредительного собрания, не признавшими разгона собрания большевиками и большевистского переворота. Состояло из эсеров. В сентябре было преобразовано во Временное Всероссийское правительство (так называемую «Уфимскую директорию»). 18 ноября власть перешла к адмиралу А.В. Колчаку, ставшему Верховным правителем России.
[5] Цит. по: Игнатия (Петровская), монахиня. Высоко-Петровский монастырь в 20-30-е годы // Альфа и Омега. 1996. № 8.
[6] Игнатия (Петровская), монахиня. Указ. соч.
[7] П.Д. Корин об искусстве: Статьи. Письма. Воспоминания о художнике. М., 1988.
[8] Цит. по: Копировский А. По ком звучит «Реквием»? // Русский мир. 2012. № 9.
[9] Храм во имя преподобного Сергия Радонежского на Большой Дмитровке. Разрушен в 1933 году. - Ред.
[10] Цит. по: Дамаскин (Орловский), игумен. Указ. соч.
[11] Поражение в правах - лишение избирательного права определенных категорий граждан по Конституции РСФСР 1918 года. Оно влекло за собой многочисленные правовые ограничения, фактически делавшие человека изгоем в собственной стране. В категорию «лишенцев» попадали не только представители так называемых эксплуататорских классов, но и зажиточные крестьяне, а также раскулаченные. Дети «лишенцев» также становились «лишенцами» и зачастую не могли получить образование выше начального.
[12] Цит. по: Дамаскин (Орловский), игумен. Указ. соч.
[13] Дамаскин (Орловский), игумен. Указ. соч.
[14] Цит. по: Дамаскин (Орловский), игумен. Указ. соч.
Журнал «Православие и современность» № 39 (55)
Подготовила Оксана Гаркавенкоhttp://www.eparhia-saratov.ru/Articles/radovatsya-nado-a-ne-plakat
.jpg)
