«Берегитесь его...»
Они познакомились в Петрограде то ли в 1917-м, то ли в самом начале 1918 года. Ей было 23 года. Озорная, смешливая красавица, умница, закончившая с золотой медалью гимназию, отучившаяся на Бестужевских курсах, вряд ли сразу обратила внимание на угрюмого литератора, выглядевшего старше своих лет и казавшегося ей почти стариком. Нина Николаевна вспоминала, что Грин походил на католического патера: «Длинный, худой, в узком черном, с поднятым воротником, пальто, в высокой черной меховой шапке, с очень бледным, тоже узким лицом и узким... извилистым носом».
Нина к тому времени уже была вдовой и выходить замуж повторно не стремилась. Ее брак был далеко не счастливым из-за постоянной ревности супруга, который погиб в Первой мировой в одном из самых первых боев (тогда она этого еще не знала и считала себя несвободной).
Он опасный человек. И вообще прошлое его очень темно
Знакомые, заметив интерес Грина к молодой женщине, предупреждали: «Нина Николаевна, Грин к вам неравнодушен, берегитесь его, он опасный человек - был на каторге за убийство своей жены. И вообще прошлое его очень темно».
Действительно, за плечами 38-летнего писателя было многое...
Начало странствий
Степан Евсеевич Гриневский
Саша Гриневский родился 11(23) августа 1880 года в Вятской губернии, в семье польского шляхтича Стефана Гриневского. Степан Евсеевич - так его стали величать в России - женился на 16-летней русской медсестре Анне Степановне Лепковой. Саша был долгожданным первенцем, которого баловали нещадно.
Впрочем, Грин вспоминал: «Детство мое было не очень приятное. Маленького меня страшно баловали, а подросшего за живость характера и озорство - преследовали всячески, включительно до жестоких побоев и порки. Я научился читать с помощью отца 6-и лет, и первая прочитанная мною книга была "Путешествие Гулливера в страну лилипутов и великанов" (в детском изложении). <...> Мои игры носили характер сказочный и охотничий. Мои товарищи были мальчики-нелюдимы. Я рос без всякого воспитания». С тех пор, а может, уже задолго до этого Саша стал грезить о бескрайних морских просторах, о свободной и полной приключений жизни моряка. Следуя за своей мечтой, мальчик несколько раз делал попытки побега из дома.
Характер у Саши был весьма непростой. Ни с домашними, ни с учителями, ни с одноклассниками отношения у него не складывались. Ребята недолюбливали Гриневского и даже придумали ему прозвище «Грин-блин», первая часть которого позже стала псевдонимом писателя.
Анна Степановна Гриневская
Поведение Саши вызывало постоянное недовольство учителей. В конце концов он был исключен со второго курса училища и, если бы не усердие отца, имел все шансы вообще не закончить обучение. «Отец бегал, просил, унижался, ходил к губернатору, везде искал протекции, чтобы меня не исключали». Когда же стало ясно, что на прежнее место мальчику не вернуться, отец выхлопотал ему место в другом вятском училище, имевшем, правда, самую дурную репутацию. Очень точно дух училища передал его инспектор:
- Постыдитесь, - увещевал он галдящую и скачущую ораву, - гимназистки давно уже перестали ходить мимо училища... Еще за квартал отсюда девочки наспех бормочут: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!» - и бегут в гимназию кружным путем.
Несмотря на наносной саркастический тон воспоминаний, эти годы в жизни Грина были весьма тяжелыми. Когда мальчику было 14 лет, от туберкулеза умерла его мама, а отец спустя всего четыре месяца женился во второй раз. Отношения с мачехой у Саши не складывались. Он часто ссорился с ней, сочинял саркастические стихи. Степан Евсеевич, разрываясь между сыном-подростком и новой женой, вынужден был «удалить его от себя» и стал снимать мальчику отдельную комнату. Так у Александра началась самостоятельная жизнь.
Отец в душе Грина оставил гораздо более глубокий след, чем мать. Неслучайно в его произведениях так много образов овдовевших отцов и так мало матерей. Биограф писателя А.Н. Варламов справедливо отмечает: «Но то, что потерявшему в отрочестве мать Грину всегда не хватало женской, материнской любви и ласки и эта смерть сильно повлияла на его характер, то, что он всю жизнь этой любви искал, несомненно. Это тот самый случай, когда значимо не присутствие человека, но его отсутствие».
Окончив в 1896 году училище со средней отметкой «3», Александр покинул родной город и начал бесконечное странствие, которое продолжалось, пожалуй, всю его жизнь.
Нине Николаевне к тому времени исполнилось всего два года.
«Из тебя вышел бы писатель»
В Одессе Гриневский стал матросом и плавал на пароходе «Платон» по маршруту Одесса-Батум-Одесса. Однажды ему даже посчастливилось отправиться в плавание до египетской Александрии.
Матросский труд оказался слишком прозаичен, он быстро разочаровал Александра, и тот, разругавшись с капитаном корабля, вернулся в Вятку. Пробыв в родном городе около года, он снова отправился на поиски приключений, теперь уже в Баку. Там он был рыбаком, чернорабочим, работал в железнодорожных мастерских. Снова вернулся к отцу и снова ушёл в странствия. Был лесорубом, золотоискателем на Урале, шахтёром на железном руднике, театральным переписчиком. Ни на что его душа не откликалась. В конце концов в марте 1902 года Грин, уставший от скитаний, стал солдатом... Он вытерпел полгода службы (из которых три с половиной месяца провёл в карцере), дезертировал, был пойман и снова бежал.
В армии и без того революционно настроенный Грин познакомился с эсеровскими пропагандистами, которые помогли ему скрыться в Симбирске.
С этого момента весь свой юношеский пыл и горячность Грин решил посвятить делу революции, отказавшись, правда, от методов террористических действий. Получив кличку «Долговязый», Александр принялся за пропаганду среди рабочих и солдат. Выступления будущего писателя были яркими, увлекательными и часто достигали поставленной цели.
С 1903 по 1906 год жизнь Грина была тесно связана с эсеровской активисткой Екатериной Александровной Бибергаль. Александр влюбился в нее без памяти. И когда молодой человек в 1903 году был арестован за «речи противоправительственного содержания», Екатерина пыталась организовать ему побег из тюрьмы, за что сама угодила в ссылку в Холмогоры.
Он страстно любил ее, томился по ней. Она больше всего любила революцию и была предана только ей. Он умолял ее отказаться от борьбы, уйти с ним и начать новую жизнь. Она без революции не видела смысла в жизни.
Вне себя от гнева, Александр достал револьвер и выстрелил в любимую в упор
В начале 1906 года они окончательно разошлись. Разрыв этот мог стоить Грину очень дорого. Вне себя от гнева и ярости, Александр достал револьвер и выстрелил в любимую в упор. Пуля попала ей в грудь. «Девушка была доставлена в Обуховскую больницу, где ее оперировал знаменитый хирург профессор И.И. Греков». К счастью, пуля вошла неглубоко, и ранение оказалось не смертельным. Грина она не выдала.
После этих трагических событий Александр, вероятно, окончательно понимает обманчивость выбранного пути, но никакого другого для себя найти не может. Однажды член ЦК партии эсеров Быховский сказал ему: «Из тебя вышел бы писатель». Эти слова зацепили что-то важное в душе Грина. Он впервые увидел свой путь.
«Я понял, чего я жажду, душа моя нашла свой путь»
«Уже испытанные: море, бродяжничество, странствия - показали мне, что это всё-таки не то, чего жаждет моя душа, - вспоминал Грин. - А что ей было нужно, я не знал. Слова Быховского были не только толчком, они были светом, озарившим мой разум и тайные глубины моей души. Я понял, чего я жажду, душа моя нашла свой путь». «Это было как откровение, как первая, шквалом налетевшая любовь. Я затрепетал от этих слов, поняв что-то единственное, что сделало бы меня счастливым, то единственное, к чему, не зная, должно быть, с детства стремилось мое существо. И сразу же испугался: что я представляю, чтобы сметь думать о писательстве? Что я знаю? Недоучка! Босяк! Но... зерно пало в мою душу и стало расти. Я нашел свое место в жизни».
В январе 1906 года Грина снова арестовали и в мае выслали на четыре года в Тобольскую губернию. Там он пробыл всего 3 дня и сбежал в Вятку, где с помощью отца раздобыл чужой паспорт на имя Мальгинова, по которому уехал в Петербург.
Призвание
В 1906 году жизнь Грина кардинально меняется. Александр начинает писать и убеждается, что именно это - его подлинное призвание.
Если не считать агитационных листовок, первой настоящей «пробой пера» стал рассказ «В Италию», написанный осенью 1906 г. и подписанный «А. А. М-в» (т.е. Мальгинов).
Псевдоним «Грин» появился уже в следующем, 1907 году под рассказом «Случай».
А в начале 1908 года в Петербурге вышел первый авторский сборник Александра Грина «Шапка-невидимка» (с подзаголовком «Рассказы о революционерах»). Несмотря на то, что большинство рассказов было посвящено эсерам, именно в этом году произошел окончательный разрыв писателя с социалистами-революционерами. «Грин ненавидел по-прежнему, но он начал формировать свой позитивный идеал, который был совсем не похож на эсеровский», - отмечает Варламов.
Еще одно важное событие 1908 года - женитьба Грина на Вере Абрамовой, навещавшей его еще в тюрьме.
В 1910 году вышел второй сборник Грина «Рассказы». Здесь есть два рассказа - «Остров Рено» и «Колония Ланфиер», - в которых уже угадывается знакомый нам Грин-сказочник. Сам Александр Степанович считал, что именно эти рассказы дали ему право считаться писателем.
Летом 1910 года полиции стало известно, что писатель Грин - это сбежавший каторжник Гриневский. Его арестовали в третий раз. Осенью 1911 года он был сослан в Архангельскую губернию, куда вместе с ним отправилась и жена. Уже в 1912 году срок ссылки был сокращен, и Гриневские вернулись в Петербург.
Осенью 1913 года Вера решила разойтись с мужем. Причиной тому - непредсказуемость и неуправляемость Грина, его постоянные кутежи, их взаимное непонимание.
Движение по кругу
Писатель Александр Грин
Александр
Грин, как и очень многие его современники, искренне
надеялся на обновляющую и созидающую силу революции.
Но постепенно действительность жестко и неопровержимо
стала убеждать в необоснованности этих надежд.
За неделю до октябрьского переворота был опубликован рассказ Грина «Восстание». Действие происходит в Зурбагане, где два вождя - Президион и Ферфас - борются на баррикадах за власть. Когда народ голосует «против всех», оба кандидата кончают с собой, но через некоторое время все начинается заново: появляются новый Ферфас и новый Президион. Алексей Варламов утверждает: «Авторская мысль выражена совершенно определенно: все революции бессмысленны, потому что представляют собой движение истории по кругу».
После Октябрьской революции все чаще стали появляться фельетоны Грина, осуждающие жестокость и бесчинства: «В моей голове никак не укладывается мысль, что насилие можно уничтожить насилием». За вольность суждений Грин был арестован и едва не расстрелян латышскими стрелками. По мнению биографа, факты свидетельствуют: Грин «не принял советскую жизнь <...> ещё яростнее, чем жизнь дореволюционную: он не выступал на собраниях, не присоединялся ни к каким литературным группировкам, не подписывал коллективных писем, платформ и обращений в ЦК партии, рукописи свои и письма писал по дореволюционной орфографии, а дни считал по старому календарю... Этот фантазёр и выдумщик - говоря словами писателя из недалёкого будущего - жил не по лжи».
В стихотворении «В Петрограде осенью 1917 года» Грин печально констатирует ход истории:
Убогий день, как пепел серый,
Над холодеющей Невой
Несет изведанною мерой
Напиток чаши роковой.
Чуть свет - газетная тревога
Волнует робкие умы:
Собратьям верную дорогу
Уже предсказываем мы.
И за пустым стаканом чая,
В своем ли, иль в чужом жилье
Кричим, душ и сердец вскрывая
Роскошное дезабилье.
Упрямый ветер ломит шляпу,
Дождь каплей виснет на носу;
Бреду, вообразив Анапу,
К пяти утра по колбасу.
«Выдумщик» успел в 1818 году совершить совсем уж необдуманный поступок - он вдруг женился на некоей Марии Долидзе. То, что это не более чем ошибка, стало понятно уже через несколько месяцев. Супруги расстались.
Вот с таким непростым человеком, обремененным стихийным нравом и грузом прошлого, весной 1918 года прощалась Нина Николаевна. Она тяжело заболела тифом, и мать отправила ее подлечиться к родственникам под Москву. У памятника «Стерегущему», провожая уже дорогую сердцу Нину и обещая навещать, Грин подарил ей свои скромные стихи.
Когда, одинокий, я мрачен и тих,
Скользит неглубокий подавленный стих,
Нет счастья и радости в нем,
Глубокая ночь за окном...
Кто вас раз увидел, тому не забыть,
Как надо любить.
И вы, дорогая, являетесь мне,
Как солнечный зайчик на темной стене.
Угасли надежды. Я вечно один,
Но все-таки ваш паладин.
Нина Николаевна вспоминала, что ухаживаниям Грина, да и этому эпизоду с посвящением стихов она не придала тогда большого значения.
«Все болит»
Алексей Варламов. Александр Грин (ЖЗЛ)
ина тяжело и долго болела, а Грин так и не смог ее навестить. Его ждало новое испытание - летом 1919 года 39-летнего Александра призвали в Красную Армию, где он был определен в роту связи и «целые дни ходил по глубокому снегу, перенося телефонные провода». Как легко предположить, служба вызывала у него лишь непреодолимое отвращение и желание как можно быстрее избавиться от этого бремени.
«И я почувствовал, - вспоминал Грин, - что так больше не могу, что я должен уйти отсюда совсем; пусть лучше меня расстреляют как дезертира, но больше нет у моей души сил на все это».
Изможденный, но полный решимости, Александр отправился к станции, где увидел санитарный поезд.
« - Ваш поезд куда уходит? - спросил он.
- В Петроград, - коротко ответил врач.
- Не возьмете меня с собой? - спросил Александр Степанович на всякий случай, безо всякой надежды на положительный ответ.
- А чем вы больны? - спросил врач, по речи не русский.
- Все болит, - неопределенно сказал Грин.
- Поднимитесь в вагон, я вас осмотрю».
Врач обнаружил у Грина тиф и велел санитарам устроить его в спасительный поезд.
Засыпая в чистом белье на чистой постели, писатель в слезах шептал: «Ты спас меня, Ты спас меня...»
Врачебная комиссия назначила Александру Степановичу двухмесячный отпуск по болезни.
В Боткинских бараках Грин пролежал почти месяц, оттуда он писал Горькому: «Прошу Вас, - если Вы хотите спасти меня, то устройте аванс в 3000 р., на которые купите меда и пришлите мне поскорее. Дело в том, что при высокой температуре (у меня 38-40), мед - единственное, как я ранее убеждался, средство вызвать сильную испарину, столь благодетельную».
Горький прислал не только меду, но даже кофе и хлеб, а также проявил деятельное участие в жизни Грина после его выписки: дал работу в издательстве Гржебина и направил в Дом искусств на Мойке, где писатель получил комнату.
Грин вспоминал эти дни: «Я был так потрясен переходом от умирания к благополучию, своему углу, сытости и возможности снова быть самим собой, что часто, лежа в постели, не стыдясь плакал слезами благодарности».
Но в памяти соседей Александр Грин остался совершенно другим. «Угрюмый, молчаливый, он часами не выходил из своей холодной комнаты. Он не любил общаться с жильцами верхнего привилегированного этажа»[1].
Нелюдимость была для Грина панцирем, куда он прятался в поисках покоя и радости
Такая подчеркнутая нелюдимость была для Грина эдаким панцирем, куда он прятался в поисках покоя и радости. «Очень ранимый в душе, Грин был неприспособлен к коммунальной, да и вообще любой общественной жизни, от школы до армии, и не вписывался в нее даже тогда, когда коммуна состояла из собратьев по перу»[2].
В Доме искусств, как и многие другие обитатели этого заведения, Грин был влюблен в литературного секретаря, семнадцатилетнюю Марию Сергеевну Алонкину. Вряд ли девушка, избалованная вниманием куда более завидных ухажеров, могла ответить взаимностью.
Эта влюбленность переплавилась в душе Грина в творческое вдохновение и дала импульс к написанию уже давно задуманной вещи - феерии «Алые паруса».
Цвет вина, зари, рубина
«Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде в зимних сумерках сурового 1920 года, и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутом в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать», - вспоминал Всеволод Рождественский[3].
Первоначально произведение должно было называться «Красные паруса». Это был любимый цвет поэта, и ничего революционного он не подразумевал. «Надо оговориться, что, любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее - сектантское значение. Цвет вина, роз, зари, рубина, здоровых губ, крови и маленьких мандаринов, кожица которых так обольстительно пахнет острым летучим маслом, цвет этот - в многочисленных оттенках своих - всегда весел и точен. К нему не пристанут лживые или неопределенные толкования. Вызываемое им чувство радости сродни полному дыханию среди пышного сада».
По мнению некоторых исследователей, именно неизбежная идеологическая знаковость красного цвета заставила Грина переменить название[4].
Вчитываясь в «Алые паруса», понимаешь: автор безгранично любит своих героев. Эта любовь настолько очевидна и заразительна, что читатель невольно ей проникается и начинает ощущать счастье героев как свое собственное.
Грин писал: «Я настолько сживаюсь со своими героями, что порою и сам поражаюсь, как и почему не случилось с ними чего-нибудь на редкость хорошего! Беру рассказ и чиню его, дать герою кусок счастья - это в моей воле. Я думаю: пусть и читатель будет счастлив!» Так и происходит.
Может показаться, что весь пафос «Алых парусов» сводится к призыву мечтать и ждать чуда. Но стоит остановиться и задуматься, как станет понятно: Грин говорит не о мечтах, а о действиях. Это не слащавая маниловщина, а активное творчество, творение счастья. Слова Артура - именно об этом: «Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное - получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но когда душа таит зерно пламенного растения - чуда, сделай это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя».
«Гринландия» настолько прекрасна и совершенна, что вопрос о бытии Бога здесь не стоит. Оно очевидно. Поэтому для Ассоль было естественным, просыпаясь, говорить «Здравствуй, Бог!», а вечером: «Прощай, Бог!»
Марк Щеглов в статье «Корабли Александра Грина» утверждает: «Романтика в творчестве Грина по существу своему, а не по внешне несбыточным и нездешним проявлениям, должна быть воспринята не как "уход от жизни", но как приход к ней со всем очарованием и волнением веры в добро и красоту людей, в отсвет иной жизни на берегах безмятежных морей, где ходят отрадно стройные корабли...»[5].
Стране Советов, где существовало жесткое классовое деление, Грин рассказал о настоящей жизни, в которой имущественные различия и социальное происхождение не имеют никакого значения. «Мир богатых и бедных независимо трансформировался Грином в мир хороших и плохих. Способности Ассоль и Грэя творить добро, мечтать, любить, верить противостоит фактически только один лагерь, объединяющий и бедняков-капернцев, и богачей-аристократов - лагерь косности, традиционности, равнодушия ко всем иным формам существования, кроме собственных, говоря расширительно, лагерь мещанства»[6].
«Грин писал "Алые паруса" в те годы, когда ему негде было приклонить голову, когда рушился вокруг миропорядок, пусть им нисколько не любимый, - пришедшее на смену оказалось еще ужаснее... он взял эту рукопись с собой, когда, тридцатидевятилетнего больного, измученного человека, сына польского повстанца, его погнали на войну с белополяками умирать за совершенно чуждые ему, изжеванные идеалы... С этой тетрадкой он дезертировал, ее таскал с собой по госпиталям и тифозным баракам... и наперекор всему, что составляло его каждодневное бытие, верил, как с "невинностью факта, опровергающего все законы бытия и здравого смысла", в голодный Петроград войдет корабль с красными парусами, только это будет его, а не их красный цвет. Он ни в одну свою книгу столько боли, отчаяния и надежды не вложил, и читатель сердцем не мог этого не почувствовать и Грина не полюбить»[7].
Для верующего читателя несомненно: «Алые паруса» наполнены христианским духом
Для верующего читателя несомненно: «Алые паруса» наполнены христианским духом.
Название места действия феерии - Каперна - отсылает нас на берег Галилейского моря, к евангельскому Капернауму, где проповедовал и совершил множество чудес Спаситель.
А яркий и запоминающийся эпизод, когда Ассоль, проснувшись в лесу, находит на своей руке кольцо и с этого момента начинает твердо верить в предстоящую встречу, удивительным образом повторяет событие из жития святой Екатерины, отказавшей знатным и богатым женихам ради Жениха Небесного. Сам Господь явился ей в видении и вручил ей в залог обручения Свой перстень, который, проснувшись, девушка обнаружила на своей руке.
В унисон
Нина Николаевна
Зимой 1921 года на Невском проспекте Грин встретился с Ниной Николаевной - спустя два с половиной года, которые по насыщенности событиями для писателя равнялись чуть ли не половине жизни. «Необходимо было каждому из нас отмучиться отдельно, - писала Нина Николаевна, - чтобы острее почувствовать одиночество и усталость. А встретились случайно снова, и души запели в унисон».
Та далекая зима мало способствовала романтическому настроению. «Мокрый снег тяжелыми хлопьями падает на лицо и одежду, - вспоминала Нина Николаевна. - Мне только что в райсовете отказали в выдаче ботинок, в рваных моих туфлях хлюпает холодная вода, оттого серо и мрачно у меня на душе - надо снова идти на толчок, что-нибудь продать из маминых вещей, чтобы купить хоть самые простые, но целые ботинки, а я ненавижу ходить на толчок и продавать».
Она была медсестрой в сыпно-тифозном бараке села Рыбацкого, а жила в Лигове и через Питер ездила на работу. Грин, уже достаточно известный писатель, предложил ей заходить иногда к нему в Дом искусств («Диск»), где было тепло и сухо.
Однажды, когда Нина зашла к Александру Степановичу, тот поцеловал ее в щеку и, ни слова не говоря, убежал. От волнения и неожиданности все закачалось у нее перед глазами, и она стояла посреди комнаты столбом до тех пор, пока в комнату не зашла в поисках сигареты поэтесса Надежда Павлович, у которой из-под юбки торчали штаны. Та самая Павлович, секретарь Крупской и знакомая Блока, которая, приехав однажды «с сигаретой в зубах» к оптинскому старцу Нектарию, стала его духовной дочерью, а в 1920 году обратилась к своей начальнице Надежде Константиновне с просьбой не расстреливать старца Нектария, и просьба эта была выполнена.
В те дни неподалеку от Невского, в Кронштадте, вспыхнул и был подавлен антиправительственный мятеж. Именно об этих событиях и говорили угрюмый поэт и его гостья-поэтесса. Суть разговора история нам не сохранила, но известно, что в связи с арестом поэта Всеволода Рождественского после кронштадтских событий Грин писал Горькому:
«Дорогой Алексей Максимович!
Сегодня по телефону сообщили в «Дом искусств» (по военной части), что арестован Вс. Рождественский, поэт. Он жил в Д. И. по последние дни, как и другие, удерживался начальством в казарме. В чем он может быть виноват? Нельзя ли похлопотать за него, чтобы выпустили.
Преданный Вам А. С. Грин».
Рождественского освободили, но до самой своей смерти он так и не узнал, что помог ему в этом Грин.
Нежность и тепло
Александр и Нина Грин
В начале марта 1921 года Александр Степанович Грин предложил Нине Николаевне стать его женой. Про жениха она судила так - «не было противно думать о нем», - и этого было достаточно, чтобы согласиться. Она понимала, что никакого глубокого чувства к ней писатель не испытывает и все еще встревожен неразделенным порывом к Алонкиной, но рассуждала так: «Я согласилась. Не потому, что любила его в то время, а потому, что чувствовала себя безмерно усталой и одинокой, мне нужен был защитник, опора души моей. Александр Степанович - немолодой, несколько старинно-церемонный, немного суровый, как мне казалось, похожий в своем черном сюртуке на пастора, соответствовал моему представлению о защитнике. Кроме того, мне очень нравились его рассказы, и в глубине души лежали его простые и нежные стихи».
Но делить свою жизнь с Грином было невероятно тяжело. Судя по письмам и воспоминаниям Нины Николаевны, в нем преобладали крайности, и никогда - середина. Рядом с ним не могло было просто спокойно - либо очень хорошо, либо очень плохо. «Екатерина Александровна Бибергаль так не захотела, Вера Павловна Абрамова не смогла, Мария Владиславовна Долидзе, вероятно, просто ничего не поняла, Мария Сергеевна Алонкина не приняла всерьез, Нина Николаевна Короткова и захотела, и увидела, и смогла, и приняла»[8].
Вопреки традиционному сценарию «влюбленности-любви», как только Грин и Короткова поженились, в их отношениях чудесным образом стала сначала зарождаться, а потом и расцветать любовь.
«Мы вскоре поженились, и с первых же дней я увидела, что он завоевывает мое сердце. Изящные нежность и тепло встречали и окружали меня, когда я приезжала к нему в Дом искусств».
«Он не однажды вспоминал ту минуту, когда мы с ним впервые остались вдвоем и я, лежа рядом, стала обертывать и закрывать его одеялом с той стороны, которая была не рядом со мной. "Я, - говорил Александр Степанович, - вдруг почувствовал, что благодарная нежность заполнила все мое существо, я закрыл глаза, чтобы сдержать неожиданно подступавшие слезы, и подумал: Бог мой, дай мне силы сберечь ее..."».
«Алые паруса» Грин заканчивал, будучи уже женат на Нине Николаевне.
В мае 1921 года он писал ей: «Я счастлив, Ниночка, как только можно быть счастливым на земле... Милая моя, ты так скоро успела развести в моем сердце свой хорошенький садик, с синими, голубыми и лиловыми цветочками. Люблю тебя больше жизни».
Еще позднее в мемуарах она писала: «За долгие годы жизни коснешься всего, и из случайных разговоров с Александром Степановичем я знала, что в прошлом у него было много связей, много, быть может, распутства, вызываемого компанейским пьянством. Но были и цветы, когда ему казалось, что вот это то существо, которого жаждет его душа, а существо или оставалось к нему душевно глухо и отходило, не рассмотрев чудесного Александра Степановича, не поняв его, или же просило купить горжетку или новые туфли, как "у моей подруги". Или же смотрело на Грина, как на "доходную статью" - писатель, мол, в дом принесет. Это все разбивалось и уходило, и казалось ему, что, может быть, никогда он не встретит ту, которая отзовется ему сердцем, ибо стар он становится, некрасив и угрюм. А тут, на наше счастье, мы повстречались».
«Наши души слились неразрывно и нежно»
«Жилось по тогдашним временам материально скудновато, но, Бог мой, как бесконечно хорошо душевно. В ту зиму Грин еще не пил, наши души слились неразрывно и нежно. Я - младшая и не очень опытная в жизни, не умеющая въедаться в нее, в ее бытовую сущность, чувствовала себя как жена Александра Степановича, его дитя и иногда его мать».
«Эпоха мчится мимо»
В середине 1920-х Грина начали активно издавать, у супругов появились деньги. Они отправились в свой любимый Крым и купили квартиру в Ленинграде, но вскоре продали ее и по настоянию Нины Николаевны, боявшейся, как бы у мужа не возобновились запои, переехали в Феодосию. Там, на улице Галерейной, они купили четырехкомнатную квартиру, где стали жить вместе с матерью Нины Николаевны Ольгой Алексеевной Мироновой. «В этой квартире мы прожили четыре хороших ласковых года», - вспоминала много позднее Нина Николаевна[9].
Сегодня в этой квартире находится известный всем музей писателя.
В доме царил культ Грина. Когда он работал в собственном кабинете, женщины ходили на цыпочках, неукоснительно соблюдая тишину.
Нина Николаевна просила мужа лишь об одном - не пить: «Саша, голубчик, послушай меня. Не прикасайся больше к вину ни в каком количестве. У нас есть все, чтобы жить мирно и ласково».
В Феодосии, в 1925 году, Грин написал роман «Золотая цепь», а осенью 1926 года увидел свет роман, ставший вершиной творчества писателя - «Бегущая по волнам». С большим трудом удалось опубликовать это произведение, как и два последних романа: «Джесси и Моргиана» и «Дорога никуда».
Грину оставалось лишь констатировать: «Эпоха мчится мимо. Я не нужен ей - такой, какой я есть. А другим я быть не могу. И не хочу».
В результате конфликта с издателем денег снова катастрофически не хватало. У Грина стали повторяться запои.
Квартиру в Феодосии пришлось продать и переехать в Старый Крым - там жизнь была дешевле.
«Вы не сливаетесь с эпохой»
С 1930 года советская цензура вынесла жестокий приговор писателю: «Вы не сливаетесь с эпохой». Переиздания Грина были запрещены, новые книги могли выходить строго по одной в год.
Супруги нищенствовали, буквально голодали и часто болели.
Летом Грин отправился в Москву в надежде продать новый роман. Но ни одно издательство он не заинтересовал. Разочарованный писатель сказал жене: «Амба нам. Печатать больше не будут».
Отправили просьбу о пенсии в Союз писателей - ответа не было. Горький, к которому Грин также обращался за помощью, молчал. В воспоминаниях Нины Николаевны этот период охарактеризован одной фразой: «Тогда он стал умирать».
«Нам даны только знаки...»
В Старом Крыму в последние годы жизни Грин часто вместе с супругой ходил в церковь.
В апреле 1930 года в ответ на вопрос, верит ли он сейчас в Бога, Грин писал: «Религия, вера, Бог - эти явления, которые в чем-то искажаются, если обозначить их словами... Не знаю, почему, но для меня это так.
...Мы с Ниной верим, ничего не пытаясь понять, так как понять нельзя. Нам даны только знаки участия Высшей Воли в жизни. Не всегда их можно заметить, а если научиться замечать, многое, казавшееся непонятным в жизни, вдруг находит объяснение».
«Лучше извинитесь перед собой за то, что вы неверующий»
Писателю Юрию Домбровскому, которого в 1930 году послали к Грину взять интервью от редакции журнала «Безбожник», Грин ответил: «Вот что, молодой человек, я верю в Бога». На поспешные извинения интервьюера Грин добродушно сказал: «Ну вот, это-то зачем? Лучше извинитесь перед собой за то, что вы неверующий. Хотя это пройдет, конечно. Скоро пройдет».
О последних месяцах жизни мужа Нина Николаевна писала: «Поистине эти месяцы были лучшими, чистейшими и мудрейшими в нашей жизни».
Он умирал без ропота и кротко, никого не проклиная
Он умирал без ропота и кротко, никого не проклиная и не озлобясь.
За два дня до смерти он попросил, чтобы пришел священник.
«Он предложил мне забыть все злые чувства и в душе примириться с теми, кого я считаю своими врагами, - рассказывал Грин жене. - Я понял, Нинуша, о ком он говорит, и ответил, что нет у меня зла и ненависти ни к одному человеку на свете, я понимаю людей и не обижаюсь на них. Грехов же в моей жизни много, и самый тяжкий из них - распутство, и я прошу Бога отпустить его мне».
Умер Александр Степанович утром 8 июля 1932 года, на 52-м году жизни, от рака желудка.
Похороны состоялись на следующий день.
«Я думала, что провожать буду только я да мама, - вспоминала Нина Николаевна. - А провожало человек 200, читателей и людей, просто жалевших его за муки. Те же, кто боялся присоединиться к церковной процессии, большими толпами стояли на всех углах пути до церкви. Так что провожал весь город».
Под суровой наружностью, внешней отчужденностью и даже грубостью жил добрый, ранимый человек, который умел мечтать и дарить радость. И этот человек, которого мало кто любил, да и просто понимал при жизни, претерпевший столько страданий, причины которых были не только в окружающем мире, но и в нем самом, - именно он оставил нам такой ценный и уникальный подарок - витамин счастья, концентрат которого содержится в лучших его произведениях.
* * *
Нина Николаевна Грин у могилы мужа. Фото: Сергей Калмыков
Их
любовь не закончилась со смертью Александра
Степановича. Нине Николаевне предстояло пронести ее
еще 38 лет.
Когда фашистские войска захватили Крым, Нина осталась с тяжело больной матерью на оккупированной нацистами территории, работала в оккупационной газете «Официальный бюллетень Старо-Крымского района» и была угнана на трудовые работы в Германию. В 1945 году добровольно вернулась в СССР.
После суда Нина Николаевна получила десять лет лагерей за «коллаборационизм и измену Родине» с конфискацией имущества. Отбывала заключение в сталинских лагерях на Печоре.
Вышла на свободу в 1955 году по амнистии (реабилитирована в 1997 году) и вернулась в Старый Крым, где с трудом отыскала заброшенную могилу мужа. Будучи уже немолодой женщиной, она стала хлопотать о возвращении дома, где умер Грин. Там она открыла Дом-музей Грина в Старом Крыму. Там она провела последние десять лет своей жизни.
Нина Николаевна Грин скончалась 27 сентября 1970 года. Похоронить себя она завещала рядом с мужем, на что местное партийное начальство наложило запрет. Супругу писателя похоронили в другом конце кладбища.
23 октября следующего года, в день рождения Нины, шестеро её друзей ночью перезахоронили гроб в предназначенное ему место.
«Блистательная страна»
В своем, может быть, не самом лучшем, но точно самом проникновенном произведении Грин писал: «Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе...
Тогда ты увидишь храброго красивого принца: он будет стоять и протягивать к тебе руки. «Здравствуй, Ассоль! - скажет он. - Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в свое царство. Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет все, чего только ты пожелаешь; жить с тобой мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слез и печали».
Он посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звезды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом».
Будем по-христиански надеяться, что и писатель, и его верная супруга мирно отнесены «громадой алых парусов белого корабля» в Царство Небесное, в «блистательную страну, где всходит солнце», о которой так тосковала душа Грина и где, по слову апостола Павла, «любовь никогда не перестает».
[1] Рождественский Вс. Страницы жизни. М., 1974. С. 285.
[2] См.: Варламов А.Н. Александр Грин. М., 2008.
[3] Рождественский Вс. Страницы жизни. С. 285.
[4] См.: Варламов А.Н. Александр Грин.
[5] Цит. по: Щеглов М.А. Корабли Александра Грина // Щеглов М. Литературно-критические статьи. М., 1965. С. 223-230.
[6] Цит. по: Щеглов М.А. Корабли Александра Грина. С. 117-118.
[7] См.: Варламов А.Н. Александр Грин.
[8] См.: Там же.
[9] Там же. С. 65.
