Иван Дмитриевич Седнёв
Сын
Ночь бегства из пыльной столицы на северо-восток - и старенький поезд, миновав спящие во влажной зелени станции и полустанки, добравшись до Углича, оставит на крошечном вокзале два вагона и исчезнет.
Рассвет. Глухая провинция просыпается в звонком утре. Двухэтажные дома, улицу перебегают куры. Машина прыгает на ухабах. Деревянная тумба с афишей «Дни царевича Димитрия». По дороге к дамбе проезжаем церковь Спаса на Крови, построенную на месте, где из дороги выступила кровь, когда из Углича увозили останки убиенного царевича.
Мы направляемся в деревню Сверчково, где больше века назад родился Иван Седнев, слуга последнего русского царя, последовавший за ним в ссылку и бесследно сгинувший летом 1918 года. В Сверчково, на высоком речном берегу, и поныне стоит его дом, где каждый год собираются семьи потомков Ивана. Летом в этих краях жизнь счастлива и безмятежна и мало отличается от той, что вели здесь почти сто лет назад жители маленького уютного городка с тревожной историей. Природа тоже осталась прежней - в реках, Корожечне и Волге, плещутся судаки, на болотах - россыпи ягод, в лесах грибы. По субботам дымки над окрестными деревнями возвещают банный день, и только дамба, построенная заключенными в предвоенные годы, стоит памятником советским временам. Здесь, на шлюзе, с момента его постройки, проработал всю жизнь сын Ивана Седнева Дмитрий. К нему мы и едем.
Улица еще спит. Тропка от дома выводит на обрыв, откуда резко уходит вниз крутая деревянная лесенка - там на тихой ленивой воде покачивается лодка, построенная Дмитрием Седневым. На ней он ходит рыбачить. Дмитрию Ивановичу восемьдесят три. Его сестры, Леля и Люся, утверждают, что Дмитрий очень похож на отца. Сам Дмитрий его не помнит.
Николай II и Царевич Алексей в окружении команды яхты «Штандарт». По левую руку Алексея сидит Иван Седнёв
Мы листаем семейный альбом - чудом сохранившиеся фото. «У нас ведь конфискация была, - Дмитрий Иванович говорит неспешно и подливает еще чаю, - когда обыск делали, везде рылись. Тем более, свои обыскивали, - деревенские. Фотографии, награды папины, - все отобрали. Часы у нас были, княжной Ольгой Николаевной подаренные, - переплавили. Нельзя было хранить, - Дмитрий Иванович замолкает. Пальцы, держащие набалдашник палки, сжимаются, он смотрит в окно и горько продолжает: - Когда мы из Царского Села сюда вернулись, мама нас собрала и говорит: ребята, только бы вы живы были! Много претерпели всего. Маму по доносу посадили. "Царские", - так нас называли. И не то чтобы мы, как премудрые пескари, всего боялись. Но повторять не хотелось - хватит, пережили. А вот эти фотографии мама при обыске за обои спрятала, или еще куда сунула, не буду врать, но они сохранились...»
На желтоватых карточках - великая княжна Ольга, дом в Царском Селе с окошком, помеченным крестиком: здесь до лета 1917 года жила семья Седневых
На желтоватых карточках - великая княжна Ольга, дом в Царском Селе с окошком, помеченным крестиком: здесь до лета 1917 года жила семья Седневых. «Вы представляете себе?» - говорит Дмитрий Иванович. Это его любимая присказка. Он много пережил, этот красивый седой старик, пронесший через всю жизнь груз утраты отца и клеймо «сына царского слуги».
Иван да Марья
А начиналась эта история так. Из Углича призывали матросов на царский флот, - Дмитрий Иванович объясняет этот факт особой статью местных парней, - и когда Ивану Седневу пришло время служить, статный молодец с открытым лицом попал на балтийскую «Северную звезду». «А вот уже оттуда его отобрали на "Штандарт", яхту царя Николая, - вы представляете себе?» - Дмитрий Иванович выжидательно замолкает. Так Иван Седнев стал лакеем у великих княжон.
Приехав на побывку, Иван Седнев женился на присмотренной родней красавице Марии. Деревенской девушке была уготована судьба, от наблюдения за виражами которой кружится голова. Крестьянка, жившая при царском дворе: крестницей ее детей была великая княжна Ольга.
Вот Мария глядит с фотокарточки тех времен - строгая петербургская дама. Ей предстояло бежать через всю обезумевшую Россию с тремя маленькими детьми, возвращаясь домой, в Сверчково, пережить все смуты, стать председателем колхоза, отсидеть по доносу. В тридцать лет оставшись вдовой, она больше не вышла замуж. С детьми о муже говорить не могла и не хотела, если спрашивали, обрывала: «не тревожь!»
Заваруха
Иван Дмитриевич Седнёв
Дети Ивана и Марьи - Митя, Леля и Люся - упорно называют революцию заварухой. Люся - старшая, единственная из них, кто помнит жизнь в Царском Селе. В ее маленькой московской квартирке - бережно хранимая икона Казанской Божьей Матери, вывезенная когда-то из Царского Села. Всю свою жизнь Людмила Ивановна ждала, когда она сможет рассказать о своем отце.
«Папа по характеру очень хороший был - вот как Дмитрий Иванович. Помню, как мы его ждали со службы и все маму спрашивали: "А ты мороженое сделала?", потому что папа мороженое очень любил. Раз папа приходит и говорит: "Ольга Ивановна - великая княжна - изъявили желание нашей Оле крестницей быть". Потом Митюша родился, она и ему крестницей стала».
А потом началась «заваруха». «Мы очень боялись, - вспоминает Людмила Ивановна, - казаков ждали: говорили, что они будут по домам ходить и всех вырезать. Папу во дворце оставили. Мы к нему ходили, папа к воротам выходил, и мы беседовали. "Не волнуйтесь, - говорил, - мне ничего не будет". А потом велел уезжать. И мы уехали. Мне почти семь лет было, вот я помню, как мы в Углич приехали и к деревне пошли, - где сосенка и спуск к речке. Рожь тогда поспевала, - вот рожью мы и пошли».
Долг Ивана
Больше Ивана Седнева его семья не видела никогда. Знали: погиб вместе с царской семьей, но все равно ждали
Больше Ивана Седнева его семья не видела никогда. Знали: погиб вместе с царской семьей, но все равно ждали. Вернулся в Сверчково племянник Ивана, поваренок Ленька Седнев, отпущенный из Ипатьевского дома смилостившимися чекистами. Первым делом зашел в дядин дом. И смутилось сердце Марии Седневой - Ленька был уверен, что Иван жив, что он дома. Осенью восемнадцатого в Сверчково пришло письмо от Ивана из Тобольска. «Года там не было - только месяц, август. Мы так обрадовались!» - вспоминает Дмитрий Иванович, но напрасны были надежды - письмо пришло с того света.
Через Тобольск царскую семью везли в Екатеринбург - год добиралось письмо Ивана до родного дома, а когда дошло, его в живых уже не было. «Он выполнял свой долг, - говорит об отце Дмитрий Седнев. - У отца срок службы заканчивался в 1922 году - он не мог не поехать с царской семьей! Он служил!»
А за месяц до расстрела царской семьи случилось вот что. Седнев и денщик царевича матрос Нагорный заметили, что красноармейцы воруют образки, висевшие в изголовье у Алексея. Не смолчали. На следующий день их увезли под конвоем. Куда - неизвестно: в тюрьму, до ближайшего ли оврага... Больше никто и никогда ни о Нагорном, ни о Седневе ничего не слышал.
Мы сидим с Дмитрием Ивановичем на кухне седневского дома, стоящего над обрывом. Река дремлет в полуденном солнце. Тихо - щебет птиц да чьи-то дальние голоса. «Все эти годы... вы гордились своим отцом?» - спрашиваю я и замираю. Дмитрий Иванович сдвигает брови. «Я без отца рос. И когда стал это осознавать, мне... тяжело было. У всех есть отцы, а мне не к кому обратиться. Безотцовщина».
Так история оказывается частной жизнью. Чьей-то, искалеченной, единственной и прекрасной
Человеческая боль. Ток живой крови, идущий сквозь столетие - как пуля навылет. Прочтешь книги - на пальцах осядет архивная пыль. Нарисуешь схемы - и поймешь, как все было. Восстановишь даты по дням. А потом старик со снежной головой глянет ясным взором и скажет о том, кто для нас - фамилия в книге, чудом сохранившееся фото: «Понимаете, я без отца рос». И история окажется частной жизнью. Чьей-то, искалеченной, единственной и прекрасной. И все станет на свои места. Вот он, сын слуги последнего царя, через стол, на котором в стеклянной банке - влажные цветы из его сада. В соседней комнате басит внук матроса Ивана Седнева, Владислав, продолжатель рода. Люся приезжает каждый год с сыном из Москвы. За рекой дымит баня - Леля растопила, Оленька, крестница великой княжны. Большая семья. Ветвистое дерево жизни.
