«Читать "Отче наш" перед каждым занятием, перед каждой строчкой, в которой сомневаешься» - так говорил мне человек, который буквально за руку привёл меня на филологический факультет, - Константин Яковлевич Лагунов, сибирский писатель-легенда.
Однажды он посмотрел мои заметки и сказал: «Оля, поздравляю, ты нашла себя». В ту пору у меня хорошо шла высшая математика, я «дружила» с формулами химии и физики. А что до моих журналистских опытов, то, как мне тогда казалось, это было таким неважным... Но по его совету я всё же сходила в Знаменский кафедральный собор и попросила у Богородицы: если это моя судьба, помоги мне поступить, куда советует умудрённый жизнью писатель. По сути, я не рисковала ничем: документы с предыдущего вуза забирать не собиралась, у меня к тому времени были ещё и «корочки» о среднем специальном образовании, их-то за день до окончания приёма документов в приёмную комиссию я и отнесла. Готовиться к вступительным экзаменам у меня попросту не было времени, а в назначенный день к тому же не выспалась: под окном загорелся гараж, и его почти всю ночь тушили. Но - о диво дивное! - мне выпал билет по Замятину, считавшийся провальным, плюс какие-то задания по русскому языку. Замятин - мой любимый писатель, и по русскому языку я тоже что-то помнила со школы - всё-таки училась в школе добросовестно. В итоге моя пятёрка по русскому языку и литературе устно была единственной в потоке...
Впрочем, это так, к слову. Сам Константин Яковлевич в молодости много лет провёл в должности второго секретаря ЦК комсомола Таджикистана, рассказывал, как искренне по многу раз в день молился, чтобы в условиях, порой очень далёких от человеческих, поступить достойно. Часть «таджикской» биографии вошла в его книгу «Пред Богом и людьми», я же приведу небольшой её фрагмент, который относится к 60-м годам прошлого века.
В комсомольских организациях начались отчёты и выборы. Я на машине в окружную (другой дороги нет), через Термез и Самарканд, приехал в Ленинабад - тот самый, в котором застряли мы два года назад. Город был прежним - серым, глинобитным, пыльным, но я был уже не тот. Я не пялился на встречных женщин, накрывших голову халатом, а лицо - чёрной сеткой паранджи. Не дивился и тому, что с восьмикилограммовым кетменём в руках, под изнурительным нещадным зноем, от темна до темна брели по хлопковым междурядьям бедные, плоскогрудые, заезженные женщины; а усатые, раскормленные, брюхатые мужчины сидели в это время в чайханах, в конторах, отдыхали в тени хирманов - словом, руководили. Даже секретарями-машинистками в колхозных конторах восседали мужики. Чайханщики, продавцы, парикмахеры, бригадиры, полеводы, мирабы и т. д. и т. п. - всюду мужики. Многое я уже повидал, многое понял, ко многому привык. Но жизнь неистощима на выдумки.
Идёт отчётно-выборное комсомольское собрание в Ленинабадском культпросветучилище. Сижу в президиуме вместе с секретарями обкома и горкома комсомола, директором, парторгом и завучем училища. Слушаю выступающих. Обдумываю предстоящую речь. Вдруг ахнула «бомба». Разгорячённая девушка, поворотившись к президиуму, кричит с трибуны, обращаясь к директору:
- А почему бы вам не повесить над нашим училищем красный фонарь? - зал ахнул и замер. Острая пульсирующая боль опоясала меня. - И от входной двери - указатель прямо к вашему кабинету...
- Прекратить! - вскрикнул завуч, вскакивая.
- Не перебивайте! - осадил я завуча.
- Замолчи и марш с трибуны! - ещё яростнее загремел завуч.
- Уйти придётся вам, - пересохшим ртом еле выговорил я.
- Мне?!
- Да, вам!
- Может, вместе со мной, - вставил багроволикий директор.
- Можно и вместе.
Завуч демонстративно покинул зал, но директор остался.
- Продолжайте, пожалуйста, - попросил я девушку.
И та рассказала, как её пригласил директор вымыть полы и прибраться в его кабинете. Оттуда дверь вела в комнату отдыха. Директор велел и там «навести порядок». Когда девушка вошла в комнату отдыха, её заграбастал незнакомый мужчина и изнасиловал. Угрозой директор заставил её прийти снова и снова. Она забеременела. Ей сделали криминальный аборт. И опять она являлась по зову в директорский кабинет ублажать высокопоставленного распутника.
- ...Вы думаете, я одна такая? Нет!.. - и она назвала ещё семь фамилий, оговорив, что это далеко не полный перечень, кого директор запродал в наложницы своим друзьям.
В зале орали, свистели, топали. Посиневший директор окаменел. А комсомолки одна за другой поднимались на трибуну и рассказывали такое, что у меня от волнения сердце выпрыгивало из груди. Выступая, я заверил комсомольцев, что немедленно накажем мерзавцев.
Наутро я был у первого секретаря Ленинабадского обкома партии. Молодой. Румяный. Весёлый. Секретарь внимательно выслушал меня, поцокал языком, поахал и пообещал незамедлительно разобраться, обсудить на бюро, наказать. Успокоенный, я целую неделю колесил по городам и районам области. Воротясь, узнал, что воз ни с места: не проверено, не обсуждено, не наказано. Опять навестил первого секретаря обкома партии. Тот по-прежнему шутил, скалил в усмешке поразительно белые зубы и снова обещал.
- Давайте решим так... - еле сдерживая клокочущее негодование, деловито продолжал я. - Сейчас отсюда по ВЧ, при вас, чтоб вы слышали мои формулировки, я позвоню самому Михайлову, доложу о происшествии, и до свиданья...
- Э-э!.. - всё так же улыбаясь и не меняя тона, воскликнул секретарь обкома. - Зачем Михайлов? Сами разберёмся! Сам с усам!.. Ха-ха-ха!..
В тот же вечер состоялось заседание бюро обкома партии. Директора и завуча сняли с работы, исключили из партии, поручив прокурору начать расследование. Исключили из партии и всех руководящих прелюбодеев - постоянных посетителей этого культбардака.
Ленинабад от Сталинабада отделён горным хребтом, через который только самолёты летают, и то не всегда, а поезда и автомобили огибают его далеко стороной. Этим окружным путём, снова через Самарканд и Термез, отправился и я восвояси - в Сталинабад.
Горные дороги Таджикистана требуют от шофёров мужества, риска и мастерства. Кто не ездил по ним, тот никогда не поймёт, что это такое.
Горные дороги Таджикистана змеятся по ущельям, прижимаясь одной стороной к отвесным скалам, а другой - образуя кромку, грань гибельной пропасти. Тут, водитель, не дремли. Не зевай. Не считай ворон. Карауль поворот. Уступи встречному. Следи за дыханием мотора... Мне доводилось видеть, как охваченный азартом догнать, обойти, вырваться вперёд водитель проскочил неожиданный виток серпантина и улетел в пропасть, в небытие. Как-то в Таджикистан, на прорыв, прибыла грузовая автоколонна из Москвы. Водителям пообещали очень большой заработок за доставку грузов в Хорог - столицу Горно-Бадахшанской автономной области. Сделав лишь одну ходку, один-единственный рейс по Памирскому тракту, залётные столичные асы улепетнули восвояси...
Однажды на Памирском тракте я встретил грузовик, в кузове которого визжали, вскрикивали, плакали вцепившиеся в борта и друг в друга девушки - выпускницы российских педучилищ, направленные на работу в горные кишлаки: преподавать русский язык. Грузовик трясло, подбрасывало на выбоинах; он то царапал бортом багровую либо чёрную шершавую скалистую стену, то нависал над бездной-пропастью, дышащей жутким холодом преисподней. Перепуганные, плачущие девушки катили навстречу своей постылой, горькой судьбе. Оказавшись единственной русской в горном кишлаке, в крохотной каморке при школе, очень похожей на бесхозный заброшенный сарай, бедная юная русская учительница сразу становилась перед жутким выбором: либо сделаться наложницей директора школы, либо пойти по рукам. В этом отрезанном от мира, затёртом средь горных хребтов и ущелий, на полгода засыпанном снегом кишлаке - ни телефона, ни почты, ни власти, ни защиты. Господи, помилуй! Сколько же их, невинных, чистых и красивых, едва расцветших дочерей великого русского народа, надломил, смял, сгубил
этот благодатный солнечный край...
Вот уж где была материализована, жила и процветала, тысячекратно укрупняясь, русская пословица «Курица не птица, баба не человек»! Я мог бы написать пространную повесть о том, как пытался спасти, а порой и спасал (не знаю, надолго ли) от продажи в жёны десяти-двенадцатилетних девочек. Сколько писем, неотразимо пронзительных, как крик смертельно раненного зайчонка, получал я от учениц второго, третьего, четвёртого классов. «Товарищ секретарь! Меня (мою подругу, сестру) продают замуж. Помогите!..» Вырванный из тетрадки листок с таким текстом сворачивался в треугольник, на котором неумело, вразброс: «Сталинабад. ЦК комсомола. Секретарю». Такие письма несли мне. Я садился в машину и мчался туда, откуда пришло письмо. Свидетельств о рождении, конечно, не было. Приходилось с помощью врачей определять возраст, брать подписку с освирепевших родителей, грозить, скандалить, стучаться за помощью к безразличным, бесстрастным карательным органам...
На всю жизнь врезалось в память письмо русской учительницы из Нурекского района, которую заставили преподавать русский язык в двух кишлачных школах, разделённых пропастью, на дне которой бесился неукротимый, яростный, пенный Вахш.
Я не поверил письму. Приехал в Нурек. Девушка показала мне переправу, по которой ежедневно переправлялась на ту сторону и обратно. У меня похолодело внутри от первого взгляда на эту «переправу». Два покосившихся столба - на двух берегах. Меж ними протянут металлический трос. На него надета огромная проволочная петля. Влезай в неё, садись поудобней и начинай, цепляясь руками за трос, удерживать себя в петле и одновременно перетаскивать на противоположный берег. Зимой пронзительный ветер раскачивает петлю, там внизу, в ущелье, ревёт и беснуется Вахш, а ты берись за оледенелый трос и толкай-тяни себя от смерти. Я посидел пару минут, не отрываясь от берега, в этой жёсткой, раскачивающейся петле и едва не взвыл от ярости.
Я привёз к этой «мёртвой петле» заведующего районо и первого секретаря райкома комсомола. Вылезли у самой переправы. Ветер раскачивает петлю. Грохочет Вахш.
- Хочу побывать в этой школе, - показываю на противоположный берег, где вдалеке виден кишлак. - Не возражаете?
Оба, поёживаясь, молчат. Поворачиваюсь к заведующему районо:
- Давайте вы первым...
- Вы что, смеётесь? Я что, циркач?.. У меня трое детей!
Командую секретарю райкома комсомола:
- Полезай!
- Увольте меня, не полезу!
- Как же вы гоняете по этой проволоке девушку?
Я выкричался, выпустил пар, не добившись даже показного раскаяния от этих руководителей районного масштаба. Учительницу мы забрали из Нурека, перевели заведующей учётом райкома комсомола в соседний район... Будь моя воля, я бы ВСЕХ, ВСЕХ русских девушек, раскиданных по кишлакам, вырвал из-под деспотического все-властия замаскированных баев и вернул в родные края. Но... не зря говорят: «Бодливой корове Бог рогов не дал...»
Однако давайте вернёмся в наш «газик», который медленно катил по узкой горной дороге. Чтоб пропустить встречную автомашину, нам приходилось прижиматься бортом к скале, а чтоб обогнать перегруженную, пыхтящую грузовую колымагу, «газик» чертил колесом след подле самой кромки отвесной пропасти.
Я уже привык к подобным дорогам, не напрягался, равнодушно смотрел в лобовое стекло и думал о том, что ждало меня в Сталинабаде. Вдруг машина будто споткнулась, дёрнулась и заковыляла дальше, а из-под неё выскочило колесо и покатилось по дороге впереди машины. Побелевший водитель, выключив двигатель, схватился правой рукой за тормоз, левой резко выкручивал руль на себя. Описав невеликий полукруг, «газик» бодливым козлом ткнулся в гранитную стену и встал, завалясь на правый бок, на обрубленную переднюю ось. В полутора метрах от пропасти на ходу у машины отвалилось переднее правое колесо. По всем расчётам, нам надлежало кувыркнуться в пропасть и сгинуть с лица земли. Но Бог судил иначе. Судьба вновь обнесла беду стороной. За последний год это случилось в четвёртый раз!
Несколько лет спустя, на приёме деятелей литературы и искусства руководителями республик, я оказался за столом рядом с заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК КП - невысоким, тонким, очень темпераментным и мудрым. Тогда я уже редактировал русский литературный журнал. Слегка подогретые и чуточку раскованные отличным армянским коньяком, мы рассуждали о превратностях судьбы, я вспомнил случай с отлетевшим колесом, и вдруг мой собеседник сказанул: «Ты же умный человек! Неужели ты думаешь, колесо само отвалилось? Сами колёса от автомобиля не отрываются - их отрывают. И то, что ты остался жив, - чудо Господне»...
