Валентина Григорьевича Распутина я видел однажды.
Был какой-то патриотический вечер, вручение премий, выступления виднейших представителей русской консервативной интеллигенции.
Распутин сидел в зале, возле прохода, привычно спокойный - у него,
если вы заметили, почти всегда было одно и то же выражение лица: умного,
наблюдательного, вроде бы почти лишённого эмоций - и одновременно
насыщенного какой-то, ну, скажем так, думой.
Слово «дума» очень подходит в его случае.
Распутину - ни в прозе, ни в жизни - никогда не была свойственна
легкомысленность; это вообще признак русского тяглового крестьянства -
если русский мужик трезв, он серьёзен.
У меня была с собой моя книга «Игра его была огромна» - о Леониде Леонове.
Леонов - учитель Распутина. В дни юбилея Пушкина и Леонова (они
родились неподалёку друг от друга, с разницей в сто лет) Распутин,
помню, писал, что в такие даты вечности положено перед Россией
склониться.
Валентин Григорьевич, один из немногих, значение Леонова осознавал.
Я подошёл к Валентину Григорьевичу и как бы присел возле него, прямо
на застеленный ковровыми дорожками пол - чтобы передать книжку.
Свои книги я никогда никому не дарю - кому надо сами найдут, - но
тут был другой случай: не столько свою книгу я дарил, сколько книгу о
Леонове.
Причём как бы случайно, некартинно, я присел - на колени. Мне так
было нужно. Мне нужно было встать на колени перед Распутиным. И чтоб он
этого не заметил.
Леонов в своё время говорил, что русская литература передаётся через
теплопожатие: Пушкин жал руку Гоголю, Гоголь - Тургеневу, Тургенев -
Толстому, Толстой - Горькому, Горький - Леонову.
Леонов - Распутину.
Для меня Валентин Григорьевич - после того как я прочёл «Деньги для
Марии», «Живи и помни» - все его удивительные, пушкинской прозрачности и
силы повести - был в том же ряду.
Признаться, я всегда ставил его как писателя выше Астафьева и
Шукшина (каждый из которых тоже обладал даром небывалым) - Валентин
Григорьевич был мне ближе, о его сердечность несуетность, честность -
греться можно.
Я уж не говорю про всю эту оттепельную генерацию: шумную, крикливую,
перелётную - Распутин с ними ничего общего не имел, иной раз кажется,
что они писали на разных языках.
Во второй половине прошлого века он был в моём понимании первым:
неоспоримым, огромным, непостижимым - как Шолохов, как Леонов, как
Достоевский - в этом ряду.
За день до его смерти, в Цюрихе, мы обсуждали с одним видным
славистом, замечательным и остроумным человеком, кто из современной
русской литературы достоин Нобелевской премии.
Я сразу и легко сказал: Распутин.
Славист пожал плечами: ну, это же невозможно... он же антисемит...
Он тоже произнёс это, словно взял с верхней полочки самое близлежащее, что надумал о Распутине.
Я даже не стал спорить, настолько это нелепо.
Во-первых, всякому русского классику, за редчайшими исключениями,
можно легко пришить ксенофобию, включая тех русских классиков, которые
были и не совсем русскими по крови. Ксенофобию европейские слависты шьют
даже Бродскому - что уж тут про Распутина говорить.
Во-вторых, Распутин был человек удивительно тактичный, глубоко
русский - и за спокойной прямотой его взглядов всегда слышалось полное
отсутствие оголтелости, вздорности, злобы.
Он чувствовал за собой огромную силу традиции, он знал, чьим
наследником по прямой он является, и имел полное право говорить ровно
то, что считал нужным говорить. Невзирая на, на и на.
Через три дня после смерти Распутина, уже российский критик, человек
одарённый и вроде не глупый, написал статью «Загубленный талант».
Валентин Григорьевич, по мнению критика, был хорош тем, что ненавидел
Советскую власть, только слово «русский» слишком назойливо употреблял, а
загубил себя и свой дар тем, что с почтением отзывался в последние годы
жизни о Сталине.
Это так неуместно, так мелкотравчато - писать подобное, всё равно,
что раскрасить лицо и прийти на похороны в клоунском наряде с воздушными
шарами.
«Ругал бы Сталина - мы бы, приличные люди, совсем иначе на тебя посмотрели, а так загубил талант, загуби-ил...»
Играли бы со своими шарами дома, напишите на одном «Сталин», на
другом «ГУЛАГ» и шалите себе в одиночестве. Человека ещё похоронить не
успели, а они уже торопятся со своими скучными, однотипными претензиями.
...сегодня уж точно стоило бы промолчать на все эти расчёсанные темы.
Валентин Григорьевич - один из немногих, кто умел это: молчать.
Спокойно и с высочайшим достоинством. Учиться у него и учиться ещё
этому.
Помню, однажды я пробовался в телеведущие на один центральный канал -
тоже, видимо, от неумения молчать. (Меня вскоре «отменили», и слава
Богу).
Должен был я вести разговорный вечер - в компании еженедельно меняющихся известных гостей.
Однажды на глаза мне попались внутренние административные бумаги: моя команда обзванивала потенциальных участников программы.
Читаю: музыкант такой-то - «придёт в следующее воскресенье» (видимо,
ему звонили и записали его ответ), писатель такой-то - «придёт за 200
долларов», поэт такой-то - «придёт, если будет время».
Напротив имени Валентина Григорьевича Распутина было, с его слов, написано: «Не придёт никогда».
Снимок в открытие статьи: Валентин Григорьевич Распутин/ Фото: Эдгара Брюханенко / ТАСС
