Споры о «переписывании
истории» и «единых учебниках» давно будоражат общественность и все никак
не могут смолкнуть. Поэтому говорить на эту тему всегда несколько
неловко: ощущение такое, словно рассказываешь давно всем известную
сплетню. Но, с другой стороны, и молчать на эту тему невозможно. Завеса
ложной скандальности от таких умолчаний становится только гуще, скрывая
за собой ряд простых и очевидных вещей.
Главный вопрос: что такое история для обывателя - пусть даже
интеллигентного обывателя - как с ней обходиться, как себя с ней вести.
Оговорюсь сразу: создать железные правила обращения с историей просто
невозможно, поскольку из всех гуманитарных наук как раз история и еще
философия - самые «проблемные». Причем проблема лежит в самих основаниях
этих дисциплин.
Начнем с того, что любая наука должна удовлетворять критериям
системности, верифицируемости (то есть проверяемости знания), единства
предмета изучения и желательно хоть в какой-то степени обладать
прогностической функцией. С историей это далеко не всегда возможно. Если
мы изучаем жизнь неандертальцев, то, по крайней мере, имеем в
распоряжении артефакты (черепки, черепа, орудия труда) и более-менее
точный радиоуглеродный метод. Но как только «ископаемый» период
заканчивается и приоритет получают документы и огромный массив
информации, задача усложняется. Ограничить предмет изучения, как в
случае с неандертальцами, становится все труднее.
Историю чего именно мы изучаем? Какое именно прошлое? Ведь не может
быть «истории всего», даже в отдельные исторические периоды. Одно дело
история династий, другое - народных движений и революций, третье -
экономических формаций, четвертое (допустим, что мы либералы-легалисты) -
правовых систем. Это четыре совершенно разные «истории». Их нельзя
соединить в единый свод. И если в физике есть «единая физическая картина
мира», в химии - «единая химическая», то единой исторической картины
нет и быть не может. Таким образом, говорить о единстве предмета
исторической науки довольно сложно.
Возникнут проблемы и с верификацией - проверяемостью знаний. Дело в
том, что до сих пор никому еще не удавалось выделить в истории «всеобщие
закономерности». Хотя марксизм потратил много сил, чтобы их отыскать, а
либерализм старался и до сих пор старается просто-напросто навязать эти
закономерности (в виде неких «цивилизационных» критериев). А ведь
история еще не закончилась и у нас уже поэтому нет достаточной
информации для анализа.
О прогностических возможностях историков даже и говорить неловко:
кое-что, правда, поддается прогнозу, но лишь в предельно общих масштабах
и далеко не всегда.
И, тем не менее, история используется для того, чтобы объяснить
обывателю его место в этом мире. Извините за невольную тавтологию, - так
исторически сложилось. Это один из самых простых и испытанных способов и
менять его на другой никто не собирается (хотя в деле просвещения масс
наряду с историей используются и некоторые другие дисциплины и
технологии - но это предмет отдельного разговора).
Именно поэтому история - одна из самых мифологизированных дисциплин.
И бороться за полную демифологизацию истории, - как бы нам этого ни
хотелось, - бесполезно. Это будет сизифов труд.
Ведь, как известно, летописи и исторические хроники переписывались
заново при каждом князе - в угоду моменту. Увы, хотим мы этого или нет,
но выражение «История - это политика, опрокинутая в прошлое» абсолютно
справедливо. Подчеркнем особо: родилось это выражение не в России, так
что какие-то там «национальные комплексы» и «пережитки» здесь ни при
чем. А небезызвестный Отто фон Бисмарк однажды сказал: «Битву при
Садовой выиграл школьный учитель». Это о важности истории как школьного
предмета и вообще воспитательных функциях школы. Об этом тоже не стоит
забывать.
Сделать историю политически и идеологически стерильной невозможно,
следовательно, не надо разбивать лоб о невыполнимую задачу. Итог будет
много хуже того, что мог бы быть. Как известно, учебники, написанные по
принципу «факты и только факты», проигрывают своим идеологизированным
собратьям. Страдает системность изложения: запомнить материал,
изложенный таким способом, почти невозможно.
А вот что действительно можно и нужно сделать, так это расставить
приоритеты. То есть деконструировать прежде всего те исторические мифы,
которые мешают национальной идентичности, вредят национальным задачам.
Почему мы можем и должны это сделать? Да потому, попросту говоря,
что о судьбе других мифов прекрасно позаботятся и без нас - те, кому они
сильно мешают и досаждают. Поэтому не будем делать за других их работу,
а лучше хорошо сделаем свою. Первый и главный миф, от которого стоит бы
избавиться: будто бы в «цивилизованном мире» озабочены построением этой
самой «объективной истории», а мы хотим словчить и выбрать себе
удобную. Это не так. Никто и нигде ничем подобным не озабочен. Скорее,
речь идет о придании видимости правдоподобия подходящим концепциям.
Например, понятие «нормализация истории» в Германии стараниями
историка Эрнста Нольте используется давным-давно. Это делается для того,
чтобы освободить национальное сознание немцев от травмируюшего фактора
Второй мировой войны - как от горечи поражения в ней, так и клейма
нацизма. Причем с моральной точки зрения эти усилия, мягко говоря,
небезупречны. Сам Эрнст Нольте в книге «Фашизм в его эпоху» утверждал,
что «фашизм - это антимарксизм, который стремился уничтожить противника
благодаря созданию радикально противостоящей и тем не менее
соседствующей идеологии и применению идентичных, хотя и модифицированных
методов» (Nolte E. Der Faschismus in seiner Epoche. - Munchen, 1963, С.
51). Хотя на самом-то деле нацизм уходит корнями в колониальную эпоху и
гораздо древнее большевизма. Но Нольте и его последователи уверены в
том, что гитлеризм - это «зеркальное отражение иудеобольшевизма и
неизбежная реакция на него», а преступления советского режима они
предлагают считать подлинной причиной «европейской гражданской войны»,
поскольку это, мол, некие «азиатские преступления». Ну и далее в том же
духе.
Историк Наталья Нарочницкая совершенно справедливо замечает: «Э.
Нольте интерпретировал Вторую мировую войну не как продолжение извечных
стремлений к территориальному господству, а как начатую Октябрьской
революцией «всеевропейскую гражданскую войну» между двумя «идеологиями
раскола». Европа же, по Нольте, впала в грех фашизма исключительно для
защиты либеральной системы от коммунизма и лишь потом уподобилась своему
сопернику... С легкой руки Э.Нольте коммунизм, всегда и везде считавшийся
главной антитезой фашизму, стали называть его прототипом... Теперь
главный критерий - отсутствие «американской демократии».
Это типичный пример «нормализации истории» в исполнении
респектабельных немецких ученых. Никакого стремления к объективизации и
тотальной демифологизации в их усилиях, конечно, не прослеживается.
Более простой пример: ребенок наших знакомых, живущих в Германии,
принес из школы новость о том, что, оказывается, «Дрезден разбомбили
русские». О какой объективной истории даже на школьном уровне можно
после этого говорить. Маме осталось лишь объяснить чаду, что это не так,
но в школе споры на этот счет лучше не затевать: неправильно поймут.
Но самое главное во всем этом то, что над историками, пытающимися
создать конструктивный образ национальной истории, никто никогда не
смеется. Никто не называет это «шарлатанством» и изменой «чистой науке».
Понятие «переписывать историю» (use a revisionist narrative) в мире,
правда, существует, но применяется только к оппонентам. По известному
принципу «у нас разведчики, у них - шпионы». В общем, если мы хотим быть
«настоящими европейцами», давайте примем во внимание этот modus
operandi. И осуществим несколько необходимых шагов.
1. Проведем ревизию национальной истории и посмотрим, в чем ее
позитивный смысл и поступательное движение; исходные условия, цели и
задачи. Как в математике: «Дано - вопрос - решение - ответ».
2. Чтобы сформировать образ национальной истории (это необходимо,
это дом, в котором всем нам жить не один век), надо соединить в
коллективном сознании разрывы национальной традиции. То есть собрать то,
что уцелело, несмотря на разрывы и примирить враждующие идеологические
группы, разделенные негативом исторических конфликтов. Скажем, перед
лицом реальных вызовов пора бы перестать выяснять отношения бывшим
«белым» и бывшим «красным».
3. У национальной истории должен быть четко определенный субъект. Этот субъект - народ, нация. Это приоритет.
4. Чтобы история народа-нации существовала «долго и счастливо»,
кроме устранения разрывов, неразрешимых вопросов и спорных моментов мы
должны договориться о нашей идентичности. Поскольку история народа - это
история людей, связанных общей идентичностью. С этого положения должен
начинаться и этим заканчиваться любой учебник истории, в противном
случае все остальное бессмысленно.
5. Идентичность обычно определяется на основе «квадрата
идентичности». Например: «русские = русское православие + русский язык +
русская культура + общие исторические цели, знаковые события и фигуры».
Разумеется, в многонациональной стране «национальное» не может быть
сужено до этнического. Мы прекрасно понимаем, что Шойгу и Кадыров, какие
бы у них ни были этнические корни, являются русскими. И сегодня, в
момент противостояния России неонацизму, защищают именно русские
интересы.
6. Важно определить роль нации в конфликтах. Например, настаивать на
том, что в 1941 году СССР был жертвой, а германский альянс (не только
Германия, между прочим, но и
венгры-румыны-итальянцы-финны-норвежцы-японцы и др.) - агрессором. И,
скажем так, у нас остались кое-какие претензии. Цифры ущерба хорошо бы
обновить и опубликовать.
7. Мы не сможем привести в порядок свою историю, если не отречемся
от явно антинациональных действий части российских элит. Например, нам
необходимо признать: Беловежский сговор 1991 года был национальным
предательством и циничным попранием результатов референдума 1990-го года
- то есть, по сути, переворотом. Поэтому он юридически ничтожен. А
сохранение советских границ с Украиной при уходе Украины из-под
советской юрисдикции было актом агрессии и оккупации русских территорий.
Сегодня самые политизированные исторические темы - это тема
Новороссии и отношения с Украиной, тема нацизма и неонацизма, роль
церкви в истории страны, итоги и причины войны 1941-45, советский
период, в котором не хотят толком разбираться ни противники, ни
сторонники СССР, и, разумеется, период 90-х и нулевых. Эти темы надо
учесть в первую очередь в ходе анализа отечественной истории и при
написании учебников.
Придется ответить и на вопрос, не принижают ли роль России на
Западе. Принижают - именно потому, что эта роль потенциально высока.
Причем на примере украинских событий мы лишний раз убедились: в мире
есть лишь один самостоятельный игрок - США. Остальной так называемый
«западный мир» (континентальная Европа) не является самостоятельным
политическим субъектом. У нее нет своей политики. Поэтому не они нам, а
мы им должны диктовать условия. Было бы гораздо проще это делать, если
бы в 1990-е мы, в отличие от американцев, добровольно не покинули свою
сферу влияния на континенте.
Это актуальные политические соображения. Есть и важные
общеидеологические нюансы. Россию недолюбливают западные политические
элиты, потому что в России и отчасти в Восточной Европе не было периода
Возрождения и Реформации. Это определило социокультурные различия. То
есть средневековая культура не превратилась до конца в секулярный
рационализм и институционализм. Элементы средневековой сакральности
удалось даже внедрить в проект советского модерна. Эта наша особенность
пугает европейцев как всякая альтернатива. Одно дело «чужие» монголы или
китайцы, другое дело - вроде те же европейцы, но иные, альтернативные.
Это очень некомфортное чувство - чувство расколотости своего
коллективного «Я».
Да, феномен России болезненно сказывается на евроидентичности, давит
на подсознание Запада. Особенно мучительно это ощущение сейчас, когда
Европа уже готова расстаться со своей идентичностью (христианством) и
уйти в неоязычество. А Россия остается христианской и служит западным
европейцам напоминанием о самих себе - настоящих. К тому же при таком
раскладе Россия - если выживет, конечно - может стать единственным
наследником подлинного европеизма. Западным европейцам это неприятно и
их вполне можно понять. Но это их проблемы, а не наши. Наше дело -
исходить не из того, что мы «хотим в Европу» или «мы тоже Европа», а из
того что «мы-то и есть Европа», хранители христианской евроидентичности.
При этом надо понимать: главная борьба за историю разворачивается
все-таки не в учебниках, а в реальном мире. Политической конкуренции,
как и конкуренции экономической, никто не отменял. И, разумеется, не
всех устраивает русский сценарий европейского развития. Развал,
уничтожение России путём распространения соответствующих исторических
мифов - естественное желание наших «естественных» конкурентов. К
сожалению, такой исход выгоден не только внешним противникам, но и тем
внутрироссийским «игрокам», кто хотел бы поживиться, распилив российское
наследство точно так же, как распилили советское наследство в 1990-е.
Возможен ли «Беловежский путч-2»? Тут все просто. Если государство
не платит интеллектуалам за национальные проекты, другие центры силы
(внешние) будут платить за антинациональные. Это не теория заговора, а
все тот же принцип конкуренции. Конечно, одна из первых задач
антироссийских сил - разрушить исторический консенсус и чувство русской
идентичности. Без этого нация перестает быть нацией, а общество
разваливается на глазах. Можем ли мы сопротивляться этой тенденции и
каким образом? Да, разумеется. Мы должны договориться о базовых вопросах
и национальных интересах, лишив привилегированного статуса либеральную
пропаганду. Это очевидно: не расчистив «территорию истории» и
пространство идеологии, на ней невозможно ничего вырастить.
Как сегодня должен работать историк? Он должен хорошо понимать, чему
место только в архивах, а чему - еще и в учебниках. Хотя бы потому, что
в учебники в любом случае не попадет все сразу: формат школьного и
вузовского пособия не резиновый. Значит, выбирать так или иначе
придется. Следовательно, необходимо дать картину, из которой будет
следовать единство традиции, идентичности, национальных целей и задач.
Следует забыть такие выражение как «суд истории» и «коллективная вина».
Это политическая риторика куда более низкого уровня, чем та, которая
потребна историку. В истории есть ошибки и спорные решения, надо искать
их причины и отвечать на вопросы «можно ли было их избежать» и «почему
не удалось этого сделать». Никакие ошибки никогда не перевешивают
национальные цели и национальные задачи.
Имеет ли право историк на свою интерпретацию событий? Ну,
разумеется. Хотя бы потому, что точка зрения любого историка - это уже
интерпретация. Ведь «объективной» истории не бывает. Так что это право
одновременно и неизбежность. Но любой историк должен осознавать важность
своей профессии, которая в этом смысле подобна профессии врача и
учителя. Осознавать - и согласовывать свою деятельность с принципом
общественного блага. И помнить главное: история, как и философия, должна
не только объяснять, но и менять мир. Но поскольку истории вне
идеологии быть не может, историку необходимо помочь - отменить нелепый
конституционный запрет (см. 13 статью Конституции РФ) на «идеологию», а
точнее, на национальные принципы и ценности. Причем как можно скорее.
Если народ не сформулирует свою идеологию, он неизбежно примет чужую.
Крайне вреден для работы с национальной историей абсурдный тезис о
«поисках национальной идеи». Национальная идея не одна, их много, это
писаные и неписаные правила, по которым живет общество. Но эти правила
выводимы из более общих категорий. В нашем распоряжении должен быть
четкий и понятный образ традиции и идентичности (субъективное
переживание принадлежности к традиции), дальше идут исторические цели и
задачи. А национальные идеи выводимы из этих базовых понятий.
Вывод из всего вышесказанного следующий: национальная история - это
общественный договор, но не по поводу настоящего, а по поводу и
прошлого, и настоящего, и будущего.
Автор - общественный деятель, публицист, директор Московского центра социальных исследований.
Фото: Владимир Федоренко/РИА Новости
