Коллектив Бюро пропаганды русской литературы провел в Клубе писателей ЦДЛ незабываемый вечер,посвященный памяти Николая Ивановича Тряпкина.
С самого детства помню песню в исполнении Марины Капуро «Летела гагара». В радостные праздничные дни ее так любили слушать родители. В этой песне все было просто и понятно:
Летела гагара,
Летела гагара
На вешней заре...
Она воспринималась даже не народной, а какой-то естественной, как веселый гам ребятни за окном. Как будто ты придумал ее сам или слышал когда-то во сне. Кто бы мог тогда подумать, что спустя десятилетия, зимним декабрьским вечером 2013 года, у меня состоится встреча с ее автором, поэтом Тряпкиным. И эта встреча по масштабу событий станет для меня сравнимой с открытием нового дивного материка - земли изобильной, благодатной, сияющей чистотой и светом, по которой текут молоко и мёд... Это будет - Земля Тряпкина.
То, что произошло на той встрече, можно назвать катарсисом. Благодаря ли проникновенному чтению стихов народным артистом России Валентином Клементьевым и Ларисой Савченко, или воздействию мастерских короткометражных фильмов Ирины Панковой? Но произошло очищение, омовение сердца.
В темном зале - то справа, то слева раздавались тихие всхлипы, и соседи украдкой поглядывали по сторонам - не заметил ли кто блестящий ручеек на их щеке. И при этом встречали такие же обращенные на них взгляды.
Я как-то старалась внутренне держаться, думать об отвлеченных предметах, но на фильме, снятом на «Стихи о борьбе с религией», так дивно созвучные музыке И.С. Баха, сердце дрогнуло и сдалось. Этот фильм стал той горной вершиной, на которой трудно дышать, ведь воздух сильно разрежен...
Раз приходит отец - вечерком, с трудового ристанья,
Покрутил моё ухо и чуть посвистал «Ермака».
«Ты слыхал, удалец? Получил я сегодня заданье -
Завтра храм разгружать. Пресвятых раскулачим слегка».
«А что будет потом?» - «А потом-то кратки уже сборы:
С полутонны взрывчатки - и вихорь к седьмым небесам.
Заходи-ка вот завтра. Заглянешь там в Божьи каморы.
Покопаешься в книгах. Сварганю что-либо и сам».
А во мне уже юность звенела во все сухожилья
И взывала к созвездьям и к вечным скрижалям земли.
А за полем вечерним, расправив закатные крылья,
Византийское чудо сияло в багряной пыли.
Я любил эти главы, взлетавшие к высям безвестным,
И воскресные звоны, и свист неуёмных стрижей.
Этот дедовский храм, украшавший всю нашу окрестность
И всю нашу юдоль освящавший короной своей!
Пусть не чтил я святых и, на церковь взглянув, не крестился,
Но, когда с колокольни звала голосистая медь,
Заходил я в притвор, и смиренно в дверях становился,
И смотрел в глубину, погружённую в сумрак на треть.
Замирала душа, и дрожало свечное мерцанье,
А гремящие хоры свергали волну за волной.
И всё чудилось мне, что ступил я в предел Мирозданья
И что вечность сама возжигала огни предо мной.
Нет, не с Богом я был и не в храме стоял деревенском,
И душа замирала совсем под другим вольтажом.
Эти вещие гимны, летящие к высям вселенским!
Это бедное сердце, омытое лучшим дождём!..
И пришёл я туда - посмотреть на иную заботу!
Не могу и теперь позабыть той печальной страды, -
Как отцовские руки срывали со стен позолоту,
Как отцовский топор оставлял на иконах следы.
Изломали алтарь, искрошили паркетные плиты,
И горчайшая пыль закрывала все окна кругом.
И стояли у стен наши скорбные тётки Улиты,
Утирая слезу бумазейным своим лоскутком.
А потом я смотрел, как дрожали отцовские руки,
Как напарник его молчаливо заглатывал снедь...
Ничего я не взял, ни единой припрятанной штуки,
И смотрел по верхам, чтобы людям в глаза не смотреть.
Я любил эти своды, взлетавшие к высям безвестным,
И воскресные хоры, и гулы со всех ступеней...
Этот дедовский храм, возведённый строителем местным
И по грошику собранный в долах Отчизны моей!
И смотрел я туда, где сновало стрижиное племя,
Залетая под купол, цепляясь за каждый карниз.
И не знал я тогда, что запало горчайшее семя
В это сердце моё, что грустило у сваленных риз.
И промчатся года, и развеется сумрак незнанья,
И припомнится всё - этот храм, и топор, и стрижи, -
И про эти вот стены сложу я вот это сказанье
И высокую Песнь, что споётся у этой межи.
Пусть послухает внук - и на деда не смотрит столь криво:
Хоть и робок бывал, а любил всё же правду старик!..
Ты прости меня, Боже, за поздние эти порывы
И за этот мой горестный крик.
Как же должно было быть мучительно больно нашим дедам и прадедам вспоминать эти жуткие картины: с икон срывают оклады, с куполов обдирают золото, валят кресты. Но, наверное, не все смогли это произнести вслух. А вот Тряпкин произнес. Сказал то, что я так и не услышала от своего деда-коммуниста, который хотел мне это сказать при смерти, я точно знаю, что хотел...
И тут на вечере произошла мистика настройки души слушателя на душу поэта. А его душа - в стихах, мы видим ее будто на просвет.
Бывает и такое - иной поэт демонстрирует нам себя не с лучшей стороны, так, что слушать гадко, и слово просто не хочется впускать внутрь себя, потому что оно не исцеляет, а разрушает, вносит внутренний разлад. Что же у Николая Тряпкина? Сквозь его стихи просвечивает не просто его душа, а драгоценные корни русской души, которая христианка не только по природе, но и по месту рождения - тут и покаяние, и святость, русская земля и предки, родная деревня и дым над трубой. Тишина Троицы Андрея Рублева и крик с Креста.
Не знаю, был ли Тряпкин воцерковленным человеком, ходил ли в храм, но его творчество насквозь православное.
Когда Он был распятый и оплеванный,
Уже воздет,
И над Крестом горел исполосованный
Закатный свет,-
Народ приник к своим привалищам -
За клином клин,
А Он кричал с высокого ристалища -
Почти один.
Никто не знал, что у того Подножия,
В грязи, в пыли,
Склонилась Мать, Родительница Божия -
Свеча земли.
Кому повем тот полустон таинственный,
Кому повем?
"Прощаю всем, о Сыне Мой единственный,
Прощаю всем".
А Он кричал, взывая к небу звездному -
К судьбе Своей.
И только Мать глотала Кровь железную
С Его гвоздей.
Промчались дни, прошли тысячелетия,
В грязи, в пыли
О Русь моя! Нетленное соцветие!
Свеча земли!
И тот же Крест - поруганный, оплеванный.
И столько лет!
А над Крестом горит исполосованный
Закатный свет.
Все тот же Крест... А ветерок порхающий -
Сюда, ко мне;
"Прости же всем, о Сыне Мой страдающий:
Они во тьме!"
Гляжу на Крест... Да сгинь ты, тьма проклятая!
Умри, змея!
О Русь моя! Не ты ли там - распятая?
О Русь моя!..
Она молчит, воззревши к небу звездному
В страде своей;
И только сын глотает кровь железную
С ее гвоздей.
Наверное, о многом можно задуматься, перечитав эти стихи. Передо мной же встает сонм святых новомучеников и исповедников Российских, сонм Бутовских новомучеников. И приходят на ум слова Тертуллиана, сказавшего, что кровь мучеников - семя христианства. Это то, что все же оставили нам наши прадеды - те, которых мы никогда не знали, которых не помнят внуки и очень плохо помнят их собственные дети - ведь они сгинули в 30-е годы - кто на Соловках, кто на Лубянке. Именно благодаря им, наши житницы полны, мы богатые наследники, только дай нам Бог быть благодарными и не уподобиться безумному богачу из Евангельской притчи, не промотать сей бесценный дар.
В поэзии Николая Ивановича искусно сплетаются самые обычные нити: песни бабушки, запах сушеных яблок на печке, скрип колыбели, тихое поскребывание мыши...
Как здесь не вспомнить, что Тряпкин родился 19 декабря 1918 года в деревне Саблино Тверской губернии, в семье крестьянина-столяра. Странное ощущение - я провела детство совсем в другой деревне, но помню все, каждый кустик укропа, каждую травинку. Деревенька была небольшая, совсем небольшая.
Но живут в моем сердце все те перезвоны ржаные,
И луга, и стога, и задворки отцовской избы.
И могу повторить, что родился я в сердце России,
Это так пригодилось для всей моей грешной судьбы...
И такие горькие строки о малой родине у Тряпкина есть:
До чего же давно прошумели все эти забавы!
И давно уже нет на земле деревеньки моей.
Там весною теперь зацветают покосные травы
И в густом ивняке запевает в ночи соловей.
Это о трагедии русской деревни говорится в стихотворении «Бабка», написанном в 1982 году. Трагедии крестьянина, чей дед и прадед всю жизнь мечтали о своей земельке, и который теперь скорбно смотрит на заросшие кустами и заболоченные родные поля. Ведь крестьянин - от «христианин». Можно ли перестать быть христианином? А крестьянином?
Кстати, вот у кого надо было бы поучиться здоровому патриотизму: у Николая Ивановича тема русской земли - одна из основных:
Я не был славой затуманен
И не искал себе венца.
Я был всегда и есть крестьянин -
И не исправлюсь до конца.
...И вот опять свой стих подъемлю
Пред ликом внуков и сынов:
Любите землю, знайте землю,
Храните землю до основ.
Не будьте легче мысли птичьей -
Врастайте в землю, как гранит.
Она всему даёт обличье
И всё навеки утвердит:
И нашу суть, и нашу славу,
И запах лучшего плода, -
И нашу русскую державу
Оставит русской навсегда.
Николай Тряпкин частенько пропевал свои стихи. И даже не потому, что уверенно декламировать мешало заикание, а потому что их просто нельзя не петь.
Когда-то для меня стало открытием, что в древности все письменные тексты распевались: будь то письмо или молитва. Наверное, песня - это детское, естественное состояние души.
Бабочка белая! Бабочка белая!
В травах горячих земля.
Там, за притихшей лесною капеллою,
Слышится всхлип журавля.
Речка бежит, загибая за просеку,
Жёлтый погнавши листок.
Бабочка белая с чёрненьким носиком!
Лето пошло на восток.
Чуешь, как мир убегает в ту сторону -
Горы, леса, облака?
Сосны гудят - и старинному ворону
Прошлые снятся века...
К сожалению, по свидетельству коллег-поэтов, на малой Родине Николая Тряпкина уже не знают, и не помнят. Да и родной деревни вовсе нет - чистое поле. Нет, конечно, ни музея, ни памятной доски. А потому особенно отрадно было услышать на вечере памяти, что несколько лет назад возникло молодежное движение, занявшееся наследием Николая Ивановича. Как засвидетельствовал один из активных его участников, поэт Григорий Шувалов: собрались на 90-летний юбилей поэта, читали стихи, и произошла тайна Встречи. Эта встреча объединила вокруг Николая Ивановича молодых поэтов, вдохновила на общение и на дело: на месте родной деревни уже установлен поклонный крест, а проезжающих встречает стенд со стихотворной цитатой Николая Ивановича.
Пусть и для вас Новогодним и Рождественским подарком от Николая Ивановича Тряпкина станет стихотворение, светлое и чистое, как и вся его поэзия.
А на улице снег, а на улице снег,
А на улице снег, снег.
Сколько вижу там крыш, сколько вижу там слег,
Запорошенных крыш, слег!
А в скиту моем глушь, а в скиту моем тишь,
А в скиту моем глушь, тишь,
Только шорох страниц, да запечная мышь,
Осторожная мышь, мышь...
А за окнами скрип, а за окнами бег,
А над срубами - снег, снег...
Сколько всяких там гор! Сколько всяких там рек!
А над ними все - снег, снег...
Затопляется печь, приближается ночь.
И смешаются - печь, ночь.
А в душе моей свет. А врази мои - прочь.
И тоска моя - прочь, прочь.
Загорается дух. Занимается дых
(А на улице - снег, снег),
Только шорох страниц. Да свечи этой вспых.
(А за окнами - снег, снег...)
А в кости моей - хруст. А на жердочке дрозд.
Ах, по жердочкам - дрозд, дрозд.
И слова мои - в рост. И страна моя - в рост.
И цветы мои - в рост, в рост.
А за окнами - снег. А за окнами - снег.
А за окнами - снег, снег.
Из-за тысячи гор. Из-за тысячи рек
Заколдованный снег, снег...
Николай Иванович Тряпкин отошел ко Господу в 1999 году.
