Александр Щипков продолжает отвечать на критику Сборника статей о справедливости традиции "Перелом", которая поступает с самых разных политических сторон и из самых разных мировоззренческих лагерей. Ответ состоит из пяти частей, которые мы публикуем каждое воскресение в течение сентября в следующем порядке:
Что такое традиция (8 сентября)
Либеральное охранительство и казенный либерализм (15 сентября)
О христианской нации. Ответ консерваторам (22 сентября)
Ответ на критику слева (29 сентября)
ЧТО ТАКОЕ ТРАДИЦИЯ
Понятие "традиция" стало одним из объектов критики, которую развернули наши оппоненты против авторов "ПЕРЕЛОМА". Претензии прозвучали как слева, где преобладает позиция "у каждого класса своя традиция", так и со стороны либералов, использующих постмодернистские клише вроде "каждый выбирает традицию как считает нужным", "не фальсификация ли всякий разговор о традиции?".
 |
Эти возражения понятны и отчасти являются результатом отдельных недомолвок. Мы не исключаем того, что могли ввести кого-то в заблуждение, не вполне четко оговорив в "ПЕРЕЛОМЕ" конвенциональный момент в деле реконструкции традиции. Попробуем исправить это упущение.
Фактор большинства
Основной принцип следующий: фундамент традиции состоит из того, что обладает безусловной ценностью для большинства. В России эти "безусловные" ценности более или менее очевидны. Это принципы справедливого общества, православная самоидентификация, победа над фашизмом и т.д.
Главное как всеобщее - это вполне демократично. Поэтому не следует беспокоиться тем левым, которые признают демократические принципы (таких, надеемся, большинство). А вот либералам, склонным учитывать в первую очередь не степень поддержки тех или иных идей в обществе, а элитарный "разброс мнений" и элитарный же "консенсус", есть о чем задуматься.
Традиция, преемственность - это то, в чем сейчас нуждается национальное большинство. Причем нуждается очень остро.
И права Елена Жосул, которая в интересной статье о "ПЕРЕЛОМЕ" ("Перелом как витальный диагноз. О сборнике статей о справедливости традиции") констатирует, что необходимо "договариваться во имя общих целей и святынь, которые важнее, чем изысканные особенности собственной идеологической концепции, столь дорогой сердцу".
Вообще отклик Елены Жосул на сборник "ПЕРЕЛОМ" - один из самых конструктивных, в том числе в части дискуссионных моментов. Елена Жосул указывает на важность того обстоятельства, что традиция нами "защищаема не напрямую, но опосредованно, через указание на недостаточность либо перегибы в современной культуре - политической, идеологической, художественной - наносящие урон целостности национального сознания". Но при этом замечает: "Так ли очевиден этот перелом именно сегодня? Есть ли в самом деле основания смотреть на нашу текущую действительность так оптимистично? Видеть в ней оздоровительный криз? Пожалуй, такой перелом - ожидаем, он требует самоотверженной подготовки. Он нудится..."
Да, чтобы впоследствии не плестись в хвосте событий, возникает соблазн эти события опередить. Хотя здесь, конечно, важно не переусердствовать.
Еще более важный вопрос - на первый взгляд, технологический - как можно реконструировать традицию, нащупать ее "точку сборки"? Это самое сложное.
Для начала необходимо уметь слушать друг друга и принять тот факт, что рамки традиции нельзя определить назначающим жестом. Но, конечно, и позиция исторического нигилизма - "я не знаю, что такое традиция", "в России нет традиции" и т.п., - будучи результатом массовой дезориентации советской и постсоветской эпох, никак не может считаться конструктивной.
Так в чем же заключается "золотая середина" в основании традиции?
Архетип и конвенция
Вообще-то смысл феномена "традиции" довольно точно отражён в англоязычном контексте. Там, в отличие от русского контекста, концепт традиции распадается на два понятия: traditional и conventional. Первое обозначат аутентичность явления, принадлежность к исторически сложившемуся базису, культурному ядру. Словом, архетипы. Русская община, символизм британской монархии, народный протестантизм американских реднеков, швейцарская банковская система, германская мечта об объединении Европы - феномены как раз из этого ряда. Когда-то они были предметом общественного договора. Сегодня мы воспринимаем их как национальные архетипы.
Второй термин обозначает явления, которые вошли в коллективную память именно как результат каких-то соглашений. Это некие установления. Некоторые явления, трансформируясь, постепенно передвигаются из сферы "конвенционального" в сферу собственно традиции, к ее устойчивому центру, а на их место с поверхности бурно текущей общественной жизни приходят новые. Эта система чем-то напоминает модель порождающей грамматики, существующей в рамках генеративной лингвистики Ноама Хомского. Ничего удивительного в этом нет. Ведь культура тоже представляет собой язык, аккумулятор смыслов. Она живет и развивается как всякий язык. Этот закон еще в ХХ веке стал аксиомой для культурологии, такой же непреложной, как для социологов хозяйственно-религиозная концепция Макса Вебера.
Что такое исторический разрыв
В то же время развитие традиции и её разрывы - не одно и то же. В истории России, к сожалению, преобладало второе. Чтобы это было понятнее, мы пойдем в нашем определении от противного и укажем на те поворотные моменты в истории, когда национальная традиция испытывала разрывы. По-видимому, эти точки на временной шкале необходимо было обозначить с самого начала.
Нельзя умолчать об опричнине Ивана Грозного, от которой он сам впоследствии с ужасом отказался. Благое намерение (справедливое распределение земли между боярами) проводилось негодными средствами - руками людей без морали. Одна несправедливость породила другую, большую. В итоге "опричнина" стала постоянным явлением русской жизни даже после ее формальной отмены. Нефтяная рента и рублевские особняки, правовой и экономический беспредел - всё это в широком смысле тоже проявление опричнины, "опричного" мышления.
Другой серьёзный и, пожалуй, главный для России момент исторического срыва традиции связан с церковной "реформой" XVII века. Церковный Раскол был инициирован сверху светской властью и рассёк тело Церкви. Народная теократия, народная Церковь стали невозможны. В итоге приостановилось нормальное формирование христианской нации.
Итоги этого события оказались печальны не только для Церкви. Раскол 17-го века в известном смысле предопределил катастрофу 17-го года.
1917 год - кардинальный слом всей общественной парадигмы России. Очевидное продолжение этого слома (то есть еще один разрыв, в принципе не восполнимый) - это большевистское уничтожение крестьянства, а с ним и русского общинного сознания. Предвидя некоторые вопросы, оговорюсь: судьба других "старорежимных" сословий тоже может и должна быть предметом разговора, но не в этой статье.
Ситуация 1991-93 гг. вряд ли требует специального разъяснения. События кулуарного элитного передела советского наследства ещё свежи в памяти. Очевидно, что это был еще один разрыв.
Таковы главные события, предопределившие печальный российский феномен, суть которого в том, что разрыв с традицией сам стал традицией. В действительности таких событий намного больше. Но мы должны вернуться к главной теме разговора. И вопросу "Кто виноват?" предпочесть вопрос "Что делать?"
Точка сборки - как её найти
Итак, проблема заключается в том, чтобы нащупать точку сборки традиции в рамках широкого общественного диалога.
Общественный диалог здесь имеет первостепенное значение. Наша задача не в том, чтобы настоять на готовом понимании традиции, а в том, чтобы поддерживать процесс её обсуждения и движения к общественному согласию. Именно этот процесс работы коллективной памяти чрезвычайно важен для традиции сам по себе. Это её кровь и дыхание. Он заставляет традицию самовоспроизводиться. Это важнее, чем те или иные конкретные исторические институты.
Разумеется, генезис традиции должен происходить не столько в виде конференций и круглых столов (эффект от таких официальных мероприятий редко выходит за пределы академического междусобойчика), сколько в повседневной жизни. Как бы пафосно это ни звучало, этот генезис должен стать делом каждого человека, осознающего принадлежность к русской культуре, главным направлением его гражданской активности.
Как это будет? Здесь нет, и не может быть, полностью готового ответа. Но есть "готовый", то есть давно назревший вопрос.
Спор о терминах или спор о сущностях?
Вопрос, заданный выше, неизбежно порождает еще один - о сущности и качестве российского консерватизма, который по идее и должен служить хранителем национальных традиций. Но политическая реальность, увы, несколько сложнее теоретических абстракций.
Проблема в том, что судьба консерватизма в России, вообще говоря, не очень завидная. Разные его направления либо искусственно маргинализировались правящей элитой, либо принуждались к обслуживанию её проектов, к созданию для них риторических заслонов. Консерваторы в России ("охранители", "государственники") нередко прикрывали либералов, которые в свою очередь использовали имперский административный ресурс. Только Церковь старалась быть не внешне, а реально консервативным (то есть традиционным) институтом. И сегодня, когда с неё сняли удавку госатеизма, она вновь пытается выступить в этом качестве.
Сегодня мы стоим перед необходимостью дифференцировать традиционализм и консерватизм. Первый апеллирует к идее восстановления механизма традиции и противостоит псевдомодернистским концептам. Второй - в большей степени явление прилагательное. Есть либеральный консерватизм, есть социалистический, есть традиционалистский и много других консерватизмов. Все они не самостоятельные явления, а лишь приложения к другим идеологиям.
Рано или поздно консервативный тренд будет востребован правящими элитами, но к чему это приведет де факто? Элита превратится в "консерваторов", чтобы обосновать своё эксклюзивное право на владение приватизированными ресурсами.
Собственно говоря, уже сейчас происходит постепенная замена деактуализировавшейся идеологии либерализма идеологемами национального консерватизма. Но меняет ли это что-либо по существу? (см. об этом, например. Вардан Багдасарян "К дискурсу о консервативной идеологии: аппаратный консерватизм" - )
Вардан Багдасарян, автор "К дискурсу о консервативной идеологии" характеризует сегодняшнюю версию консерватизма как "аппаратный консерватизм". Он пишет: "Бывшие коммунисты и комсомольцы массово превратились в одночасье в убежденных либералов, а затем столь же дружно и столь же стремительно перезаписались в консерваторов. И если говорить об идеологии аппаратного консерватизма, то это идеология "Вашего превосходительства".
Что из всего этого следует?
Сегодня обращение к консерватизму перестало быть синонимом традиционализма, и дальше "вилка" будет только увеличиваться. Тренд либерал-консерватизма уже нагулял немалый вес. Но его задача состоит в том, чтобы идейно закрепить антисоциальные достижения "просто либерализма". Отмежеваться от них будет не легко и даже наша попытка добавить к консерватизму прилагательное "левый" мало что меняет.
К тому же оппоненты нам говорят: "Даже на вербальном уровне слова "левый" и "консерватизм" плохо сочетаются друг с другом. По сути "левый консерватизм" это оксюморон (сочетание противоположных понятий)". С этим трудно не согласиться. Действительно, понятие "левый консерватизм" звучит непривычно. До сих пор мы видели в этом скорее привлекательный момент, провоцирующий дискуссию. Но иногда важнее соблюсти точность. Традиционализм уже сегодня не тождественен консерватизму. Консерватизм - это охранительство, привязанное к текущей ситуации. Традиционализм - это историческая преемственность.
В таком случае необходимо решить: так ли для нас важно сохранять в своих разработках и названии термин "консерватизм"? Ведь мы имеем мало общего с господином Струве и его либерал-консервативными последователями. Не будет ли точнее и лучше говорить не о левом консерватизме, а о социал-традиционализме?
Так ли консерватизм традиционен и так ли традиционализм консервативен, как кажется? Любые соображения по поводу этой проблемы, высказанные со стороны, для нас ценны.
Традиция и мир
Говоря о традиции и социал-традиционализме, невозможно обойти вниманием вопрос: каковы рамки применимости нашего подхода? Имеет ли он значение только для внутрироссийского контекста? Разумеется, нет. Наше понимание традиции гораздо шире.
Во-первых, практически любая нация так или иначе сталкивается с процессом размывания или прерывания своей традиции в условиях глобального общества эпохи постмодерна. А значит, во многих странах, как и в России, встанет проблема "сборки традиции".
Во-вторых, европейский мир, к которому де факто относится Россия (вопреки евразийским увлечениям российских правящих элит), имеет помимо частных, национальных идентичностей и общеевропейскую идентичность. И она связана с единым базисом - христианскими ценностями. Этот базис сегодня подвергается атакам. Происходит это потому, что исторический период, имеющий название "рациональной эпохи" или эпохи постпросвещения, явно подходит к концу. Постмодернистский тип мышления - это потолок, в который уперлось данное направление европейской мысли. Возвращение к христианским ценностям, выраженным в новых формах, неизбежно. Это вопрос времени. И здесь мы оказываемся перед проблемой сборки традиции не только в русском, но и в общеевропейском контексте.
Не секрет, что ценности православия на протяжении последних полутора веков сохранились лучше, чем ценности западного христианства. В православных странах не было реформации и "модернизации" религии. А советская "секуляризация" в духе ленинских декретов при всем своем радикализме носила явно насильственный характер и, породив огромное количество жертв среди православного населения страны, тем не менее, не затронула глубинных слоев общественного сознания. Напротив, РПЦ оказалась единственным институтом досоветской эпохи, которому удалось возродиться.
Поэтому вполне вероятно, что при переходе европейской истории в новую эпоху, которая обещает быть социал-христианской (оговоримся: христианский социализм не имеет ничего общего с коммунизмом), православию предстоит сыграть заметную роль.
