Постоянные религиозно-нравственные устремления Николая Семёновича Лескова (1831-1895) становятся особенно интенсивными начиная с середины 1870-х годов и не ослабевают до конца его творческого пути. В те годы, которые писатель именовал «временем разгильдяйства и шатаний»[i], когда, «куда ни толкнись, всюду находишь какую-то беспорядочную суету и сутолоку» (11, 587), Лесков совершал свой подвижнический труд, свою, говоря религиозным языком, «брань»: важно было восстановить поруганный и почти утраченный идеал. В этих условиях наиболее остро стоял вопрос о Церкви и о роли духовенства.
Лесковское признание середины 1870-х годов о его «разладе с церковностью» до настоящего времени трактуется излишне прямолинейно, вырывается из контекста. Между тем в письме Лескова к П.К. Щебальскому, датированном 29 июля 1875 года, привлекают внимание знаменательные слова: «Более чем когда-либо верую в великое значение Церкви<выделено мной - А.Н.-С.>,но не вижу нигде того духа, который приличествует обществу, носящему Христово имя» (10, 411).
Освещая эту проблему, следует учесть размышления одного из крупнейших русских философов и богословов первой половины ХХ столетия В.В. Зеньковского «О так называемом бесцерковном христианстве»: «Христианство не может быть понято и воспринято вне Церкви. Почему? Потому, что Церковь, как учит нас ап. Павел (Колос., гл. 1, ст. 24 и Ефес., гл. 1, ст. 23), есть «тело Христово» <...> и что «глава Церкви - Христос» (Ефес., гл. 1, ст. 22)»[ii].
Из цитированного выше фрагмента лесковского письма видно, как писатель формулирует своё «верую», по сути совпадающее с девятой частью Символа Православной Веры: «Верую... во единую святую соборную и апостольскую Церковь».Нужно именно веровать в то, что святость изначально присуща Церкви, что она несокрушима - по слову Христа: «Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют её» (Мф. 16: 18).
В то же время требуются духовное мужество и большое нравственное усилие, чтобы понять, что святость сущностно пребывает в Церкви, несмотря на то, что со стороны её «человеческой оформленности», внешней «оболочки» святое может соседствовать с греховным, «живая реальность Церкви содержит в себе слишком много проявлений непросветлённого и непреображённого человеческого естества»[iii].
Однако священнослужитель, по учению Апостола Павла, даже самими немощами своими, от которых не свободен ни один человек «во дни плоти своей», призван «не соблазнять малых сих», но наставлять их и духовно поддерживать, «...Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи, Могущий снисходить невежествующим и заблуждающим; потому что и сам обложен немощью, И посему он должен как за народ, так и за себя приносить жертвы о грехах» (Евр. 5: 1 - 3).
Вот почему Лесков неустанно подчёркивал ответственное положение духовенства, по поведению которого нередко судят о самой Церкви в целом. Важно отметить, что критика «пороков чиновничьего церковного управления»[iv] велась изнутри, а не извне - не из вражеского стана.
Лесков был кровно связан с отеческой верой на генетическом уровне: «Род наш собственно происходит из духовенства, и тут за ним есть своего рода почётная линия. Мой дед, священник Димитрий Лесков, и его отец, дед и прадед все были священниками в селе Лесках, которое находится в Карачевском или Трубчевском уезде Орловской губернии. От этого села «Лески» и вышла наша родовая фамилия - Лесковы» (11, 7). Внук и правнук православных священников признавался в «Автобиографической заметке» (1882-1885?) в своей «счастливой религиозности»: «Религиозность во мне была с детства, и притом довольно счастливая, то есть такая, какая рано начала мирить веру с рассудком» (11, 11). В «иконописной фантазии» «Благоразумный разбойник»(1883) Лесков утверждал, что его «заняла и даже увлекла церковная история и сама церковность»[v].
Возникшая ещё в начале творческого пути наследственная «потребность сказать очень многое» по вопросу о Церкви и духовенстве («потому что он нам очень близок и мы ему очень сочувствуем»[vi], - утверждал начинающий писатель) была воплощена в контексте лесковского творческого мира в целом.
Писателя всерьёз привлекали характеры служителей Церкви, образ их жизни. Первым в отечественной словесности Лесков сумел открыть читателям жизнь, быт, нужды и проблемы духовенства. В статье «Коварный приём(Два слова «Вестнику Европы»)» (1883) писатель подчеркнул: «...я даже по снисходительному суждению «Вестника Европы» немало послужил церковно-исторической науке и имею в духовенстве друзей, расположение которых мне дорого и досталось недаром»[vii].
Нельзя не назвать несколько имен православных священнослужителей, современников писателя, оказавших воздействие на формирование его христианского мировоззрения. Влияние на религиозное развитие в детские годы Лескова имел местный священник отец Алексей Львов, который, по воспоминаниям писателя, венчал его отца и мать, крестил его самого и учил Закону Божию[viii]. Знаменательно, что в начальной редакции первого лесковского рассказа «Погасшее дело» главный герой носил имя «отец Алексей».
Старшим современником и земляком Лескова был также Георгий Васильевич Говоров - Феофан Затворник Вышенский (1815-1894) - епископ, богослов, публицист, переводчик. Даже оставив епископскую кафедру ради уединенной жизни в Вышенской пустыни, он не прерывал письменного общения с миром, продолжал свой пастырский и миссионерский подвиг как писатель. «Феофан старался всё учение о «христианской жизни» перестроить по началам святоотеческой аскетики», - указывал о. Г. Флоровский[ix].
Важно отметить, что святитель Феофан и Лесков обучались у одного и того же наставника. В годы учёбы Г.В. Говорова в Орловской духовной семинарии богословские науки ему преподавал отец Евфимий Андреевич Остромысленский (1804-1887) - впоследствии наставник Лескова в Орловской гимназии.
С особенной теплотой отзывался писатель об этом талантливом преподавателе Закона Божия: «...первые уроки религии мне были даны превосходным христианином. Это был орловский священник Остромысленский - хороший друг моего отца и друг всех нас, детей, которых он умел научить любить правду и милосердие» (7, 224 - 225). Он был любимым педагогом Лескова, отсюда очевидно, что и изучение Священного Писания стало для него любимым предметом.
Личность Е.А. Остромысленского и его «добрые уроки» писатель впоследствии не раз с благодарностью вспоминал и литературно сберёг в образах православных священников: например, в святочных рассказах «Привидение в Инженерном замке»(1882), «Зверь»(1883), «Пугало» (1885),«Грабёж» (1887), в хронике «Чающие движения воды» (1867), в «были» «Владычный суд»(1877) и других произведениях.
На закате дней - 4 января 1893 года - Лесков делился с Л.Н. Толстым: «...я с ранних лет жизни имел влечение к вопросам веры и начал писать о религиозных людях, когда это почиталось за непристойное и невозможное («Соборяне», «Запечатленный Ангел», «Однодум», и «Мелочи архиерейской жизни», и тому подобное)» (11, 519).
Таким образом, духовенство явилось «специальным объектом» художественного исследования Лескова. На протяжении своей литературной деятельности он продолжал внимательно изучать всё, что было связано с Церковью и её служителями.
Уже современная писателю критика выделила как одну из важнейших его заслуг в истории отечественной словесности многосторонний показ русского духовенства - извне и изнутри, со стороны быта и психологии, не только коллективной (как сословия), но и индивидуальной. Так, в некрологе, посвящённом писателю, особо отмечено: «Лескову принадлежит большая заслуга, что он первый ввёл в нашу литературу повествования из быта православного духовенства, которое он осветил со всех сторон, дав нам верную и широкую картину жизни этого своеобразного мира. Он изобразил этот мир в выпуклых типах и сценах, интересных не одной своей внешней стороной, но и в психическом отношении»[x].
Лесков создал множество «уповательных»образов православных священнослужителей.Знаменательно, что первым героем лесковской беллетристики стал сельский священник - отец Илиодор - в дебютном рассказе «Засуха» (1862) («Погасшее дело»). В подзаголовке писатель указал: «Из записок моего деда».
Дед умер ещё до рождения внука, но Лесков знал о нём от отца и от тётки Пелагеи Дмитриевны: «...всегда упоминалось о бедности и честности деда моего, священника Димитрия Лескова» (11, 8), - и, возможно, воплотил в первом литературном опыте некоторые его черты. За этим образом стояла длинная череда предков Лескова - династия священников села Лески Орловской губернии. В герое, открывшем лесковскую «портретную галерею» священнослужителей, предугадывались черты протопопа Савелия Туберозова из хроники «Соборяне» (1872), где был воссоздан идеал православного священства, не имеющий равных в русской литературе.
На прототип отца Савелия Туберозова писатель прямо указывает в «Автобиографической заметке»: «Из рассказов тётки я почерпнул первые идеи для написанного мною романа «Соборяне», где в лице протоиерея Савелия Туберозова старался изобразить моего деда, который, однако, на самом деле был гораздо проще Савелия, но напоминал его по характеру» (11, 15).
Важно отметить, что дневник Савелия - «Демикотоновая книга» - открывается датой 4 февраля 1831 года - это день рождения Лескова. Так писатель биографически «включает» себя самого в заветный текст дневника своего героя - бесстрашного проповедника слова Божия; являет свою родственную и духовную сопричастность «мятежному протопопу».
Отец Илиодор в «Засухе» - столь же привлекательный и сильный образ. Имя его созвучно имени пророка Илии. Священнику из российского захолустья видятся те же вещие сны, что и фараону в Библии (Бытие, 41): «увидел семь коров тучных и семь сухощавых и смутился, что видит сон не по чину»[xi], - со смиренным лесковским героем будто общается сам Господь Бог.
Это настоящий батюшка для крестьян, живущий их жизнью, их нуждами; бескорыстный, готовый без всякой мзды отпевать молебны о дожде, дабы предотвратить неурожай и голод; доброжелательный, участливый, отечески заботливый. Но он может быть и настойчивым, и гневным, когда отговаривает крестьян от их варварских языческих затей. Сельский священник становится действительно отцом и спасителемсвоим «малоосмысленным» «детям» - прихожанам, выступает за них ходатаем, спасая от каторги.
О пастырском служении - «учить, вразумлять, отклонять от всякого <...> вздора и суеверий» (114) - размышляет герой. Но с горечью он вынужден признать, что «наши православные пастыри, верно, больше... пастухи»: «Ещё бы, загнали попа в село без гроша, без книги, да проповедника из него <...> требовать» (114).
Поднятые в первом рассказе Лескова проблемы остались ведущими и в зрелом творчестве писателя.
Начиная с «Засухи» и повести «Овцебык» (1862), в которой запоминаются одухотворённые фигуры «некнижных» иноков (1, 58) - отца Сергия и отца Вавилы, Лесков написал множество теплых - «преутешительных»- образов служителей Православия. Таковы, например, праведный старец Памва - «беззавистный, безгневный» (1, 436): «согруби ему - он благословит, прибей его - он в землю поклонится» (1, 438) в «рождественском рассказе» «Запечатленный Ангел» (1873); архиепископ Нил и «монашек такой маленький, такой тихий» (1, 345), «человек преутешительный», взысканный «Божиею милостью» (1, 346), отец Кириак в повести «На краю света» (1876), совершенно необычной в традиционном жанровом составе русской прозы: вся повесть напоминает чистую молитву во славу Божию,увенчанную в финале единодушным «Аминь!».
Православная Церковь, несмотря на все нападки со стороны радикалов, была и продолжала оставаться не только корневой основой национальных духовных традиций, русской культуры, искусства, но прежде всего - носительницей христианского идеала, «голосом совести» русских людей. Большинство населения России (по крайней мере - номинально) были православными христианами, и Церковь являлась для них источником христианства.
Однако отношение к духовенству было разнородным. Помимо открытой враждебности со стороны противников религии, священнослужителям приходилось сталкиваться с высокомерием, нередко пренебрежительно-покровительственным тоном со стороны дворянства и государственной бюрократии, что показал Лесков уже в «Засухе».
«Бедный поп» принуждён терпеть надругательства и со стороны церковных, и со стороны светских властей. В губернском городе «предстательствующий» за своих прихожан отец Илиодор сталкивается с поголовной коррупцией на всех ступенях церковной иерархической лестницы: чтобы только узнать, можно ли встретиться с секретарём консистории, он должен дать причётнику взятку. Не отстаёт и регент: «Две головы <сахару - А.Н.-С.> и фунт чаю они завсегда принимают» (111). Выясняется, что секретарь ныне «лих», «просто в подобии змея желтобрюхого» (110). Под стать ему и архипастырь первого рассказа Лескова - «строгий и суровый»: «...у него одно про всех угощение: много не говорит, а за аксиосы да об стол мордою» (111).
Совсем уж звероподобен губернатор: «кричит, орёт, брыкает, хвостом машет и из живых лиц творит со слюною своею брение» (111). Евангельское слово «брение»- пыль, смешанная с «плюновением», которым Христос исцелил слепорожденного (см.: Ин. 9: 6), - создаёт здесь намёк на антихриста, смешивающего с грязью живые лица. Образ подкрепляется рядом красноречивых глаголов-характеристик: «брыкает» (то есть имеет копыта), «хвостом машет» - всё это устойчивые атрибуты «врага человеческого».
В художественно-образной системе рассказа власти предстают как силы инфернальные. О губернаторе отец Илиодор «и подумать не смел, потому что губернатор был в то время всякому человеку все равно что Олоферн» (111). Библейское сравнение весьма выразительно: «Книга Иудифь» ярко представляет образ «воителя», наводившего на целые народы ужас своей бесчеловечной жестокостью.
Следует заметить, что высокопоставленные чиновники - чаще всего немецкого происхождения - с высокомерием относились к православному духовенству. Так, в «Соборянах» протопоп Савелий Туберозов занёс в свой дневник запись о том, что губернатор, «яко немец, соблюдая амбицию своего Лютера, русского попа к себе не допустил» (4, 34).
В новелле «О безумии одного князя»из цикла «Заметки неизвестного» (1884) героиня, получившая прозвище «мадемуазель попадья»[xii], после смерти мужа-священника «пристала к хору поющих цыган» и вскоре «вышла замуж за богатого князя, который ни за что бы на ней не женился, если бы она была вдовая попадья, а не свободная цыганка» (7, 357). В конце повествования рассказчик язвительно замечает: «Так-то светского звания люди, в нелепом своём пренебрежении к роду духовных, сами себя наказуют и унижают свой собственный род, присоединяя его даже лучше к цыганству» (7, 358).
«Неестественность отношений нашего общества к духовенству, всю безучастность к этому сословию», а также «несправедливость огульного обвинения нашего духовенства» (10, 234) отмечал Лесков.
Писатель ожидал «настоящих мер, способных утолить нашу религиозную истому и возвратить изнемогшей вере русских людей дух животворящий» (6, 228). Не уходя от Церкви, Лесков с присущей его человеческой натуре «нетерпячестью» начинал «расчищать подходы к храму», в котором, по его убеждению, должны служить только чистые сердцем и высокие помыслами, наделённые высочайшей духовностью слуги Божии.
Будучи глубоко уверенным в том, что христианские основания Православной Церкви непоколебимы: «Мы имеем право считать её ещё живою и способною возродиться и исполнять своё духовное служение русскому народу, а потому и говорим о ее нуждах» (6, 577), - писатель обладал полнотой морального права, чтобы указать на недостатки священнослужителей, призванных к высокой роли пастырей духовных.
Эта тема озвучивается в художественных произведениях, взволнованно пишет о ней Лесков во множестве очерков и публицистических статей: «О кресте Сергия Радонежского», «Бродяги духовного чина», «О сводных браках и других немощах», «Несколько слов по поводу записки высокопреосвященного митрополита Арсения о духоборческих и других сектах», «Патриаршие повадки», цикл «Чудеса и знамения», «Турки под Петербургом», «Великопостный указ Петра Великого», «Церковные интриганы», «Праздник невежд», «Безбожные школы в России»- и многих других.
В статье 3-го и 4-го номеров журнала «Гражданин» за 1875 год «О сводных браках и других немощах» писатель открыто поименовал «немощи» церковного духовенства, которое поселяет к себе «неуважение <...> своими доносами, нетерпеливостью, малосведущностью в Писаниях, так называемою «слабостью жизни», любостяжанием и неумением чинно служить, что доходит у нас теперь до самых крайних пределов»[xiii].
Особо выделено Лесковым неумение и нежелание церковников «чинно служить», что не может не отталкивать прихожан. На эту «немощь» «высокопочтенный иеромонах Чудова монастыря отец Пафнутий». Высокий духовный авторитет «даровитого и горячего миссионера» (73) подкрепляет наблюдения и выводы Лескова: «О. Пафнутий писал в своём отчёте, что многие священники служат крайне спешно и небрежно, а «"кучерявые дьяконы даже не умеют внятно читать"» (73).
Всё это истребляет благообразие даже в общенациональных центрах духовной жизни, что отзывается в писателе и тревогой, и глубокой душевной болью: «Счастливого исключения в этом случае не являют даже ни Лавра, ни Михайловский монастырь, где перед мощами ежедневно отправляется множество молебнов и, Боже мой, как они отправляются!..» (73). Неуместную поспешность и торопливость в проведении церковной службы Лесков обозначил выразительным эмоционально-экспрессивным словом-образом «скорохват»: «Этого «киевского скорохвата» не стерпеть не только раскольникам, привыкшим к служению строгому, но даже не снесть его и нам, приученным ко всякому «скорохвату» <...> у нас худо служат<...> у нас слабо живут, и всё это, к сожалению, правда» (73), - подводит Лесков безрадостные итоги.
Свой настойчивый призыв, обращённый к духовным лицам, послужить «пользе делу народной нравственности и благочестия»[xiv], Лесков готов подкрепить и историческими документами, в частности - указом, изданным ещё Петром I. В указе 1723 года Пётр и Святейший Синод призывали духовенство служить не формально, но сделать церковную службу доходящей до разума, сердца и совести каждого прихожанина.
Выступая как историк церкви, Лесков отыскал и опубликовал подлинник этого указа, о котором «до сих пор не приходилось ничего читать» (233), в VIII томе «Исторического вестника» за 1882 год, то есть спустя более чем полтораста лет. Актуализируя этот полузабытый исторический документ, о котором «многие из нынешних духовных даже и совсем не знают» (234), писатель выступает в роли носителя непраздного «учительного» слова для современного духовенства.
В «Великопостном указе Петра Великого» было «изображено» (233) буквально следующее: «по его императорскаго величества указу святейший синод, рассуждая о употреблением (sic) по церквам в великий пост чтений, согласно приговорили, в место прежняго от Ефрема Сирина и от Соборника и от прочих чтения, читать новопечатанные буквари с толкованием заповедей Божиих, распределяя оные умеренно, дабы приходящие в церковь Божию, готовлющиеся к исповеди и св. таин причастию люди, слыша заповеди Божии и осмотрясь в своей совести, лучше могли ко истинному покаянию себя приготовить» (233).
Тот же указ отмечал некомпетентность многих священников, полную неспособность исполнить возложенную на них высокую духовную миссию: «понеже духовной консистории известно учинилося, что многие священники <...> людей, приходящих в церковь в великий пост, не учат, но и сами, когда в заповедях Божиих вопрошения бывают, то на то и ответствовать не могут, а следовательно, и порученных им в паству простолюдников научить недействительны» (233).
Выяснилось, что пастыри зачастую проявляют не только равнодушие к воспитанию паствы в христианском духе, но и невежество, незнание основных вопросов Священного Писания. Вот почему Пётр I и Синод в своём указе вынуждены были «всем священникам накрепко приказать, (чтобы) они не точию в великий пост и во все воскресения и праздничные дни по литургии по одной заповеди с толкованием в приходских церквах вычитывали, да и сами иереи, как ныне известно, что в запросах о заповедях Божиих бывают безответны, (оныя) изучили бы» (234). В церковной жизни XVIII столетия складывалась парадоксальная, по-лесковски трагикомическая ситуация «смех и горе»: духовным законоучителям предписывалось прежде самим хорошенько выучить то, чему они были обязаны и призваны обучать.
О строго-взыскательном отношении к учителю-проповеднику со стороны окружающих говорит Апостол Иаков: «Братия мои! не многие делайтесь учителями, зная, что мы подвергнемся большему осуждению» (Иак. 3: 1). Господь призывал не уподобляться книжникам и фарисеям, любящим, «чтобы люди звали их «учитель! учитель!» А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель - Христос» (Мф. 23: 7 - 8), и «Ученик не бывает выше своего учителя; но и, усовершенствовавшись, будет всякий, как учитель его» (Лк. 6: 40).
Потому и необходимо непрестанное попечение пастырей о поддержании их высокого духовного звания, однако немногие из них об этом заботятся.
«Не изменилось это положение и до самых недавних дней» (234), - констатирует Лесков. «Недействительность» пастырей проявилась, например, в том, что «возник вопрос о дозволении учителям из мирян обучать детей закону Божию в тех сельских школах, где священники не хотят или не могут этим заниматься» (234). Писатель приводит статистические данные министерства народного просвещения, показывающие, что «у нас теперь закон Божий вовсе не преподаётся в 20% школ. Отсюда явствует, что «заповеди», в которых изложены все предписания благочестивой нравственности, и теперь не читаются ни в церквах, как этого требовал Пётр Великий, ни в пятой доле школ, где это было бы очень кстати и у места» (234).
Такое же положение дел освещается в статье Лескова с характерным полемическим заглавием «Безбожные школы в России» (1881): «"Безбожными школами" меткий в своих характерных выражениях народ прозвал те первоначальные школы, где нет преподавания Священной истории и вообще так называемого Закона Божия. Их у нас много и именно целая пятая часть»[xv] (курсив Лескова. - А. Н.-C.).
В этом вопросе автор статьи не может согласиться с политикой Синода, который не в состоянии обеспечить все школы законоучителями из духовенства и в то же время запрещает светским учителям преподавать уроки Священной истории. «Жаль наших православных»[xvi], - с болью пишет Лесков, - «на практике учителя и учительницы во многих местах, чтобы не огорчать крестьян «безбожием», потаённо и контрабандою, на свой страхучат детей Закону Божию без вознаграждения и без дозволения...»[xvii].
Но если в остальных школах Закон Божий и преподаётся, то делается это зачастую неумело и бездарно.
Такое положение не может оставить Лескова невозмутимым наблюдателем. Встревоженный и негодующий, писатель словно бьёт в набат: «Мы решительно недоумеваем: как можно оставлять в таком положении это важнейшее дело!»[xviii]; «мы не в силах молчать о том, что эти господа нам устроили»[xix].
В одной из статей цикла «Чудеса и знамения. Наблюдения, опыты и заметки»в журнале «Церковно-общественный вестник» за 1878 год Лесков делится размышлениями, вызванными «искусством современных преподавателей Закона Божия». По убеждению писателя, «это самый живой, самый приятный и необходимый предмет школьной программы» (3). Однако «неумелые законоучители» «почти повсеместно» обратили его «в мучительную докуку», подвергая детей «напрасным мукам».
Ревностным, неравнодушным отношением к вопросам веры и «благочестивой нравственности» продиктована высокая требовательность писателя к тем, кому доверено воспитание юных душ: «мы не хотим и не можем оставить своих детей без религии, которую делают им неприятною и противною различные «начатки» и «кончатки», выдуманные с целью упразднить изучение Слова Божия в его простой и всякому доступной форме» (3).
Лесков пишет это с большим знанием дела, опираясь на собственный личный опыт. Чрезвычайно важно сделанное в «были из недавних воспоминаний» «Владычный суд»следующее автобиографическое признание: «Я вырос в своей родной дворянской семье, в г. Орле, при отце, человеке очень умном, начитанном и знатоке богословия, и при матери, очень богобоязненной и богомольной; научился я религии у лучшего и в своё время известнейшего из законоучителей о. Евфимия Андреевича Остромысленского <...> я был таким, каким я был, обучаясь православно мыслить от моего родного отца и от моего превосходного законоучителя - который до сих пор, слава Богу, жив и здоров. (Да примет он издали отсюда мною посылаемый ему низкий поклон). Словом: никого из нас нельзя было заподозрить ни в малейшем недоброжелательстве Церкви» (VI, 125).
В единственном известном письме к Лескову отец Евфимий благодарит своего бывшего ученика за посланное приветствие; сообщает, что за 50 лет преподавательской деятельности у него накопилось много материалов, которые могут быть полезны для дела религиозного воспитания.
Не случайно Лесков столь принципиален, когда поднимает вопрос о духовно-нравственном формировании молодого поколения в цикле статей «Чудеса и знамения»: «Мы хотим, мы просим, но мы в праве и требовать, чтобы нам в наших детях сберегли веру, которую мы посевали в них с колыбелей, как посевали её в нас отцы наши. Мы в этом случае не можем уступить никому, ничего, ни на один волос» (3).
О преподавании слова Божия детям писатель говорит с пламенной заинтересованностью - как о важнейшем деле, которое «необходимо развивать и совершенствовать»[xx].
Лесков утверждает, что религиозное чувство - живое, пытливое, развивающееся и развивающее. В рассказе о праведниках «Кадетский монастырь» (1880) отец архимандрит - именно такой талантливый преподаватель Закона Божия, о нехватке которых столь горячо писал Лесков в публицистическом цикле «Чудеса и знамения».Рассказ содержит такое же лирическое, глубоко прочувствованное автобиографическое признание Лескова в его любви к отеческой вере и искреннюю благодарность своему «превосходному законоучителю»: «Мне теперь думается, да и прежде в жизни, когда приходилось слушать легкомысленный отзыв о религии, что она будто скучна и бесполезна, - я всегда думал: "Вздор мелете, милашки: это вы говорите только оттого, что на мастера не попали, который бы вас заинтересовал и раскрыл вам эту поэзию вечной правды и неумирающей жизни". А сам сейчас думаю о том последнем архимандрите нашего корпуса, который навеки меня облагодетельствовал, образовав моё религиозное чувство <выделено мной - А.Н.-С.>» (6, 342).
Показательна следующая самохарактеристика писателя: «Я не враг Церкви, а её друг, или более: я покорный и преданный её сын и уверенный православный» (10, 329). Хотя Лесков и назвал себя «покорным» сыном Церкви, ему не всегда удавалось быть таким - брал своё кипучий характер писателя, требующий, как он сам сознавал, «самообуздания». Но в любом случае писатель не был слепым сыном Церкви и ясно видел её нестроения.
Лескову были хорошо известны факты о недостатках некоторых «из духовенных», которые нередко взимали непомерную мзду с прихожан, грешили пьянством, леностью и другими пороками, держали подобострастный тон с властями. В статье «Патриаршие повадки» (1877) Лесков пересказывает красноречивую сцену из сочинения епископа Софонии «Современный быт и литургия христиан инославных, иаковитов и несториан» (СПб., 1876). В этом эпизоде турецкий султан удержал двух патриархов, «хотевших в полном облачении сделать ему <...> приветствие с земным поклоном, сказав им:
- В эту минуту я простой смертный, а вы служители Аллаха <...> турок был пристыжен их низкопоклонством и вынужден напомнить им, что он человек, а не Бог, и что им, служителям Аллаха, недостойно падать к ногам султана да ещё "в полном облачении"»[xxi].
Размышляя о «русском религиозном шатании, которое готово искать утверждения в вере даже у спиритских медиумов» (3), Лесков возлагает ответственность на православных священников, нашедших оправдание своей бездеятельности в том, что официальная религия находится под покровительством закона и государства. О цели своего освещения церковной темы писатель выразился недвусмысленно: «...я не хочу её <Церковь - А.Н.-С.> опорочить; я ей желаю честного прогресса от коснения, в которое она впала, задавленная государственностью, но в новом колене слуг алтаря я не вижу "попов великих"» (10, 329).
В тоне горькой иронии отзывается писатель о лености духовных пастырей, от которых сама современная ситуация, названная Лесковым «временем шутовства, всяких юродств и кривляний» (5, 73), требует активной проповеднической работы, духовного подвижничества.
Однако «ужасно всё это хлопотно для наших духовных отцов, особенно в такое молитвенное время! Привыкнув считать себя под особым попечением и охраною санкционировавшей права их полиции, они, конечно, никак не ожидали этакой напасти со стороны религиозного возбуждения, которое нивесть откуда явилось и в котором они поистине нимало не виноваты» (5).
Писатель, свершая своё поистине апостольское служение, увещевает и призывает служителей Православия, «отрясши сон с очей своих», заняться «духовным деланием»: «Под лежачие камни нигде вода не течёт» (5). Вслед за «Великопостным указом» Петра Великого Лесков повторяет то, что до сих пор не было исполнено духовенством: «надо за каждою воскресною службой объяснять народу Писание и "давать пример от доброго жития"» (5).
А примеры такие не оскудевают в жизни Православной Церкви, и писатель отмечает их особенно бережно. Болезненная реальность не помешала Лескову создать образ идеального пастыря, не нарушая при этом правдоподобия. «Простой, добрый священник, - отмечал писатель, - <...> живёт, служит, знакомится с людьми в живых с ними сношениях и не только узнаёт весь свой приход, но делается другом прихожан и часто врачом их совести, примирителем и судьею. Конечно, не часто так бывает, но никак нельзя отрицать, что такие примеры есть» (10, 202).
С восхищением пишет Лесков, например, о героях своего очерка «Священники-врачи и казнохранители»(1883), которые «соблюли и требование сердца, и завет любви христианской» [xxii], и проявили истинное душевное благородство и бессребреничество. Когда говорят об известной «жадности священников» (7, 209), - замечает Лесков в «отрывках из юношеских воспоминаний» «Печерские антики» (1882), - на память приходит наиболее бескорыстный человек - священник Ефим Ботвиновский.
В упомянутом выше очерке «О сводных браках и других немощах» с чувством особенной деликатной любви создает писатель целый рассказ о знакомом ему праведном иеромонахе: «Старец же Иона, да простит мне эту нескромность и да не осудит меня за то, что я говорю о нём» (75). Лесков подробно описывает жизнь и деятельность старца, его поучения «в духе добра и истины», в том числе и приходским священникам: «живите так, чтобы знать каждого прихожанина <...> Учите их тут у себя на дому слову Божию и добродетели терпеливо, неленостно и просто <...> и станете пастырями» (74).
Эти простые задушевные наставления направлены также против помпезности, отстранённости духовной пастырей от своей паствы.
Так, не прошло для Лескова незамеченным возмутившее его в книге Ф.В. Ливанова «Жизнь сельского священника» упоминание об архимандрите, который «во время одного пожара, забывши свой сан, явился на пожарище простым христианином» (sic!). Почему архимандрит может явиться «простым христианином», только «забывши свой сан»?..» (10, 195), - задаётся справедливым вопросом Лесков.
В цикле «Мелочи архиерейской жизни (картинки с натуры)» (1878-1880) ставились задачи отнюдь не «мелкие» - впервые в нашей словесности нарисовать «духовных сановников русской Церкви» (6, 537) как обычных людей. Следует учитывать лесковское замечание о работе над «картинками с натуры».В «Авторском признании»(1884) писатель говорил: «я не мог рисовать без теней, по-китайски. В моей памяти накоплялись лица такие и иные... И как могло быть это иначе?.. <...> в книге «Мелочи архиерейской жизни» есть пленительно добрый Филарет Амфитеатров, умный Иоанн Соловьёв, кроткий Неофит и множество добрых черт в других персонажах. Мне очень жаль, что это обыкновенно опускается» (11, 231).
Сконцентрированные во второй части цикла воодушевляющие образы предстоятелей Русской Православной Церкви внушают уверенность в принятии всеми её служителями «труда о достижении совершенства»[xxiii], создают мощный в смысловом и эмоциональном планах повествования завершающий аккорд, выражая идейно-художественную концепцию всей книги. «Поверьте, - убеждает читателя автор «Мелочей...», - что, может быть, ни в какой другой русской среде, особенно в среде так называемых «особ», вы не встретите такого процента людей светлых и вполне доброжелательных, как среди епископов» (6, 502).
Положительные - лучистые -образы русского священства, созданные автором «Мелочей...», стали противоядием бездуховной суматохе суетной жизни и своеобразным болеутолителемдля самого писателя, глубоко страдавшего при виде внутренних церковных нестроений.
Лескову желалось, чтобы обновление в духе Христовой истины пришло через «попов великих» (10, 329), подобных отцу Савелию Туберозову - «бесстрашному протопопу» и горячему проповеднику в романе-хронике «Соборяне».
Критикуя «внешнюю» церковность и священнослужителей, не стоящих на должной духовно-нравственной высоте, Лесков рассчитывает «на духовных лиц и вообще людей, неравнодушествующих к судьбам нашей Церкви» (74). Основной пафос лесковских произведений о Церкви и духовенстве созидательный, «зиждительный». В очерке «Святительские тени. Любопытное сказание архиерея об архиереях» писатель говорит о необходимости постоять за дело веры, проявить рачение к христианскому просвещению паствы, «вызвать к жизни новые общественные силы, создать Церкви слуг просвещённых и способных понимать настоящие идеалы христианства, которое одно в состоянии обновить "лежащий во грехах мир"»[xxiv].
Писатель ратует за дух и свет Христовой истины, единственно приличествующей «обществу, носящему Христово имя» (10, 411).
[i] Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. - М.: Гослитиздат, 1956 - 1958. - Т. 11. - С. 300. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.
[ii] Зеньковский В.В. Основы христианской философии. - М.: Канон, 1997. - С. 483.
[iii] Там же. - С. 495.
[iv] Дунаев М.М. Православные основы русской литературы ХIХ века. Дисс. в форме научного доклада... докт. филол. наук. - М., 1999. - С. 39 - 40.
[v] Лесков Н.С. Благоразумный разбойник // Лесков Н.С. О литературе и искусстве. - Л., 1984. - С. 191.
[vi] Лесков Н.С. <Об отношениях современной светской литературы к литературе духовной> // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. - Т. 1. - М.: ТЕРРА, 1996. - С. 622.
[vii] Исторический вестник. - 1883. - № 5. - С. 488.
[viii] Лесков Н.С. Русские демономаны // Лесков Н.С. Русская рознь. Очерки и рассказы (1880 и 1881). - СПб, 1881. - С. 228.
[ix] Флоровский Г. Пути русского богословия. - Париж, 1983. - С. 395 - 396.
[x] Орловский вестник. - 1895. - 25 февраля. - № 52.
[xi] Лесков Н.С. Засуха // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. - М.: ТЕРРА, 1996. - Т. 1. - С. 112. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера страницы.
[xii] См. также незавершенный рассказ Н.С. Лескова "Мадемуазель попадья" // Литературное наследство. - Т. 101. - Кн. 1: Неизданный Лесков. - М.: Наследие, 1997. - С. 474 - 482.
[xiii] Лесков Н.С. О сводных браках и других немощах // Гражданин. - 1875. - № 3. - С. 73. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера страницы.
[xiv] Лесков Н.С. Великопостный указ Петра Великого // Исторический вестник. - 1882. - Т. VIII. - С. 234. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера страницы.
[xv] Лесков Н.С. Безбожные школы в России // Путь. - 1994. - № 5. - С. 187.
[xvi] Там же. - С. 192.
[xvii] Там же. - С. 191.
[xviii] Там же. - С. 192.
[xix] Лесков Н.С. Чудеса и знамения. Наблюдения, опыты и заметки // Церковно-общественный вестник. - 1878. - № 28. - С. 3. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера страницы.
[xx] См.: Лесков Н.С. О преподавании Закона Божия в народных школах. - СПб., 1880. Этот лесковский доклад по распоряжению министра просвещения был напечатан в 200-х экземплярах.
[xxi] Лесков Н.С. Патриаршие повадки // Церковно-общественный вестник. - 1877. - № 65. - 12 июня. - С. 3
[xxii] Лесков Н.С. Священники-врачи и казнохранители // Церковно-общественный вестник. - 1883. - № 51. - С. 3.
[xxiii] Игнатий (Брянчанинов), архимандрит. Письма аскета: Из переписки архимандрита Игнатия Брянчанинова с С.Д. Нечаевым. - СПб.: Сатисъ, 1993. - С. 18.
[xxiv] Лесков Н.С. Святительские тени. Любопытное сказание архиерея об архиереях // Лесков Н.С. Легендарные характеры. - М.: Сов. Россия, 1989. - С. 493.
