Якоже плод красный твоего спасительного сеяния
земля Российская приносит Ти, Господи,
Вся святыя в той просиявшая.
Тех молитвами в море глубоце Церковь и страну нашу
Богородицею соблюди, Многомилостиве.
Из службы Всем святым,
в Земле Российской просиявшим
При реках Вавилона, там сидели мы и плакали.
Пс. 136, 1
Социологические наблюдения. Взгляд и нечто
Мы едем на трех автобусах, чтобы начать крестный ход по историческому маршруту иконы Божией Матери Боголюбская (как ее в свое время перевез во Владимир, а затем в Боголюбово наш великий святой Андрей Боголюбский) с заездом в Почаев. И пока наша Таня-молитвенница (о ней еще скажем), активно организуя весь автобус, распевает бесчисленные акафисты, я, как человек приземленный, слежу за быстро мелькающим за окном пейзажем.
Позади осталась столица, почти что уже и не русская, давно именуемая в народе не Третьим Римом, а вторым Вавилоном, с ее лощеной провинциальностью; безвкусно-роскошные, с нелепыми архитектурными излишествами новорусские особняки, автомобильные пробки и необработанная, кое-где застроенная дачами, а в основном заросшая буйными сорняками земля ближнего Подмосковья. Где-то в Калужской области земля уже кое-где и обработанная, а позади привычный, до щемящей боли знакомый, чисто русский, какой-то глубинно-родной пейзаж: бедные, темные, порой покосившиеся, со старыми крышами дома, похожие друг на друга, как обитатели бомжовой ночлежки; безыскусные палисадники; поля, леса, перемежаемые непременным ныне признаком цивилизации - вышками мобильной связи. Нонече мобильники у большей части бомжей и почти у всех провинциальных церковниц. Один американец (кстати, поучаствовав в знаменитом Великорецком крестном ходе) выразился в том плане, что современная Россия - это в основном бескрайние пустынные пространства, изредка перемежаемые небогатыми поселениями неприкаянных людей, не вполне понимающих, что они здесь делают и чем бы им заняться. Странная, загадочная, уснувшая, почти нищая и вместе с тем необъяснимо притягивающая земля. Бог ты мой, что мы все здесь делаем, почему не летим в теплые края? (Еврей выезжает в Израиль, оформил все документы, собрал вещи, только не знает, как попугая вывезти. С клеткой в самолет не пустят, чучело что ли из него сделать? И вдруг попугай говорит: «Хоть тушкой, хоть чучелом, а ехать надо»). Не так давно пережил я сильнейший момент истины на до боли знакомой платформе Струнино. Было довольно рано, где-то полвосьмого утра. Замызганно-приглаженные местные тетки, небогато одетые мужички со своей картошкой, несколько молодых женщин поприличнее, явно едущих на работу в столицу. Ничего особенного, обычные бытовые разговоры. Зять пьет, сын от рук отбился, невестка сволочь... И вдруг как-то необъяснимо резануло: вот она, реальная Россия, из которой все еще не вынули душу! Понуро и упрямо бьется за жизнь, не хочет умирать, еще на что-то надеется. Но ведь живая, живая! И это - наша Родина.
Чем дальше от Москвы, тем больше относительного порядка вокруг, конечно, сильно разбавленного родной расхлябанностью и привычным бардаком. Еще на Брянщине, на остановке, придорожное кафе держат азеры. Вроде ничего, но подливка у риса отдает тухлинкой. И главное: туалета считай, что и нет. В единственную кабинку выстраивается очередь. Впрочем, есть более рациональный способ: кругом полно кустов. Стиль рюс. Это, по-моему, просто национальная традиция, как неумеренное пьянство, непобедимый бардак во всем, расхлябанность и бессмысленная лихость. (За время утомительно долгой езды по России несколько любителей острых ощущений почти на глазах «воткнулись», из-за чего в совершенно неожиданных местах образовались те же пробки). Нет, никогда мы не войдем в Европу!.. Да там нас и не ждут.
На украинской границе, к которой подъезжаем сонные, глубокой ночью, долгая процедура оформления документов. В полутьме, про себя чертыхаясь, заполняем декларацию. Некоторым не с первого раза удается. За незалежность надо платить, и рiдна нэнька щедро оплачивает патриотический труд толстомордых мужиков-таможенников в защитного цвета форме, оживленно кормящихся вокруг прибыльного государственного бизнеса. Спорные вопросы на границе решаются известно как. Что интересно: если украинские пограничники и таможенники по своей корпуленции и внешнему облику в основном подобны нашим омоновцам, то на белорусской границе нас после встретили симпатичные девушки и вполне офисного вида, абсолютно не военизированные стройные ребята. Хотя бы отсюда воочию видны различия в государственной идее и всей политике. Границу между Россией и Белоруссией, кстати, в конце проехали вообще без досмотра.
Киев и пещеры
Киев, раз и навсегда воспетый в великолепных лирических пассажах до безумия любившего его главного белогвардейца Страны Советов Михаила Булгакова, встречает нас своим неуловимым шармом южнорусской столицы, солнечным сиянием, блеском золотых куполов Лавры, сдержанным, по сравнению с Москвой, оживлением площадей и улиц. Это южнорусский Питер, все очарование которого имеет своим корнем то, что он, в своей исторической части, просто не разрушен. Впрочем, столь любимый нами город сейчас сильно подпорчен нездоровым ажиотажем «Евро». За вхождение в Европу тоже приходится платить, и не только в принципе нужными и полезными новыми дорогами.
Вблизи Лавры кипит фольклорный праздник с колоритными, расшитыми платьями и рубахами, с показным конкурсом незалэжной кухни, сувенирами, разряженными в фольклорное киевлянами и туристами. Наши дамы сразу прилипают к лоткам. Украинцам хорошо: их условно-народный колорит, во-первых, хорошо узнаваем, во-вторых же, всем на «постсоветском пространстве» известен и всеми любим. Фольклорный ансамбль, «спiвающий» с детства знакомые напевные украинские песни, не редкость и для московских ресторанов. Да что рестораны! На «спецмероприятиях» РПЦ это также вполне нормальный ход. По крайней мере, раньше так было. Не знаю, как сейчас, давно я на этих мероприятиях не был...
Киев, будучи седалищем «незалэжной влады», играет в украинство с ученической прилежностью, изо всех сил тянясь за званием страны культурной, европейской, силясь овладеть искусством нестрашного, политкорректного, цивилизованного национализма. Это вам не Львов, не Галиция, где за «незалэжность» много крови пролили, своей и чужой. Весь подлинный украинский национализм идет оттуда.
В Лавре и в пещерах я не раз раньше бывал, поэтому нынешние впечатления - лишь развитие прежних, несравнимо более свежих и острых.
Смиренного вида хитрован-монашонок остановлен группой туристов. Развязная девица-мажорка (по всей видимости, гид группы) переводит. Инок что-то впаривает им насчет поста. Дают ему банку черной икры (откуда взяли?..)
Весь высокий берег Днепра, на котором располагается Лавра, поражает необычайным буйством красок, бьющим через край богатством природы, свежестью и чисто южной пышностью зелени, что покрывает все склоны. Украинцы как-то гипертрофированно любят розы. (Или это просто оттого, что юг, здесь им легче расти?). По правилам ландшафтного дизайна столько роз в одном месте не бывает, они от этого теряют свою свежую уникальность, свою прелесть и притягательность. Розы здесь повсюду. Их огромные площади, собственно, и составляющие главную приманку для любящих свой национальный парк киевлян и «гостей столицы». В мой последний визит весь низ склона, между колодцами преподобных Феодосия и Антония Печерских, еще не был так благоустроен и оборудован... И вверху, ближе к Лавре, тоже розы, самые разнообразные. Благоухающий сад манит созревающими плодами. Со смотровой площадки, также культурно очищенной, открывается великолепный вид на излучину Днепра, с поблескивающей на солнце тихой водяной гладью (течение отсюда практически незаметно), рыбацкими лодочками, прогулочными катерами, многие из которых частные. Плавали мы когда-то и на этих катерах, возглавляемые ныне сделавшим блестящую карьеру церковным деятелем, с огромным количеством разнообразных напитков и тем же фольклорным ансамблем. Стоять здесь можно бесконечно. Это созданная для нас Богом гармония, умиротворение, полное «здесь и теперь», когда забываешь о заботах и пребываешь в полном единстве с собой и миром.
Тем резче для чутких натур, особенно в первый раз, бьет по душе, по нервам душно-хладный, сдавленный со всех сторон камнем воздух и вся сосредоточенно-молитвенная атмосфера пещер. Гробы, гробы, гробы... Костницы сейчас задрапированы, наверно, из сострадания к впечатлительным натурам религиозных туристов. Ну, в смысле этих, как их... Паломников. Впрочем, условно приглаженная в православное, со своим довольно уже стершимся милым южным говорком «гарна дiвчина», экскурсовод, вполне бойка, заученным голосом рассказывая о подвижниках. «Проходим, проходим. Прикладываемся к мощам. Мужчина не из группы, пройдите вперед...» Отказаться от такого великолепия мира, сотворенной «нам на добро» мiрской гармонии (в которой нет ведь никакого греха!) ради того, чтобы буквально похоронить себя заживо, замуровать в сырой и одновременно душной каменной могиле, и ради чего?! Чтобы в столь ужасных условиях всего лишь повторять и повторять немудреные слова молитвы: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!» Нынешние «европравославные», зацикленные на «совместимости христианства с богатством и успехом», никогда бы не додумались до такой... глупости... Как говорит моя кузина, «если в твоем возрасте у тебя нет ни денег, ни власти, то какая на... польза от твоего так называемого ума?»
Эти пещеры - живое обвинение нынешнему «мiру», мiру в евангельском смысле, живущему для удовольствия и видящему главную и, пожалуй, единственную цель жизни в том, чтобы это удовольствие множить и множить. Они и есть наша общая живая история, история Святой Руси.
Притерпевшись к пещерам, начинаешь различать надписи на гробницах, кратко характеризующие земное служение усопшего монаха. Вот мощи преподобных, основателей Лавры, их современников, других святых древних времен. А вот и святитель Владимир, новомученик. Среди захоронений есть и святые останки подвижников совсем недавних времен, почти что наших современников. Все эти камни омыты слезами их горячей молитвы и покаяния. Здесь кипела духовная брань, здесь проходил передний край борьбы со злом. И если бы кто-нибудь из приходящих туристов и всех этих бегущих за модой мажоров хотя бы раз увидел воочию тех страшных бесов, что монахов искушали, тут же сошел бы с ума от такого вторжения духовной реальности в приглаженную благополучием повседневную жизнь. Наши матушки говорят, как о совсем обыденном: «Ничего, скоро война. Господь исцеляет через земные страдания. Тогда и очистимся. Тогда все очистятся». Кто останется, думаю я про себя. Сколько их уже было с нами, этих малых апокалипсисов, этих земных катастроф...
Отцы говорят, что не имеющий дара слезного, дара покаянных слез, далек от искусства духовной брани, молитвы и никогда по-настоящему не каялся. Таковы, по большей части, мы все. И эти слезы, говорят далее отцы, и есть совершенно необходимый горючий материал, без коего не возгорит молитвенное пламя, и дух наш не поднимется горé. А без того как же мы соединимся с Богом? Но и земля питается этими слезами. Покаянные слезы подвижников и есть та живительная влага, что напояет землю энергией жизни, от чего расцветают на ней подобные райским цветы. И все цветение мира, сотворенного Богом «на добро» и так уже изгаженного грехом, сразу же прекратится, как только умрет последний подвижник, способный эти слезы пролить. Вот вам и розы...
Лавра
Из Киева едем в Почаев - главная цель нашего путешествия. Оттуда начнется крестный ход. По бокам довольно приличные каменные дома; немногочисленные встретившиеся на нашем пути, обычно, по современному одетые люди уверены в себе, в меру корректны и видно, что крепко стоят на ногах. Здесь в украинство не играют, здесь оно выстрадано и, как говорится, в крови. «Западэнцам» не нужно рядиться в фольклорно-украинские одежды, они в полной мере чувствуют себя европейцами, европейскими националистами западно-украинской национальности.
Преодолев вышеупомянутый автобан, въезжаем на территорию Тернопольской области и сразу «чувствуем разницу». Дорога умеренно раздолбанная, в чисто российском стиле. Оно и понятно: земля эта, собственно, никогда и не была коренной «Украиной», ее приписали к Украине искусственно. Почаев и окрестности - это чисто русский форпост, всегда противостоявший и в полной мере противостоящий сегодня инославной экспансии с Запада. Ну, или, если угодно, это наша, чисто русская «Украина». Все родимые русские черты, характерные для той же Центральной России, здесь проявляются в полной мере. Купола сияют позолотой, в храмах ангельское пение, «небо на земле», но туалеты, туалеты... Дороги, дороги... Насчет дураков не знаю, не общался. Ехали слишком быстро... Впрочем, не будем о страшном. Относительно быстро преодолеваем подъездные пути, и перед нами открываются уже почаевские холмы, на самом высоком из которых сияет знаменитая Почаевская Лавра, главная твердыня Православия на южнорусской земле.
Лавра сразу поражает и восхищает своей духовной мощью и подлинностью, которая, на мой скромный взгляд, здесь сильнее, чем, скажем, на нынешнем Валааме или даже на моих любимых Соловках. (Впрочем, Соловки - это совсем отдельная тема, связанная с сонмом новомучеников). Здесь самый нечуткий человек, если в нем есть хотя бы крупица веры, зримо ощущает ту духовную брань, что всегда ведется в глубине наших душ и здесь в полной мере выплескивается на поверхность. В Лавре вполне обыденной является новость о том, что сегодня утором в пять утра, перед ранней литургией бесноватый бросился вниз с высоты третьего этажа и разбился насмерть, не в силах вынести близость к святыне. Бесноватые эти лаяли, блеяли и страшно стонали все утро во время поздней литургии, особенно во время чтения Евангелия и при выносе Чаши, в начале Евхаристического канона. Здесь чудеса и мистические совпадения, исцеления и промыслительные события воспринимаются как проявление естественной закономерности, очевидного, само собой разумеющегося хода бытия. Богослужение Лавры потрясает своей органической мощью, как явление древней Традиции нашему недостойному взору. Древнее сказание времен святого Владимира о «выборе вер» сразу всплывает в памяти, когда вопреки всему - суетным помыслам, греховной немощи, расслабленности - тому, в чем мы всегда каемся, вдруг ощущаешь свою сопричастность этой Божественной вечности, когда кажется, что так было всегда, и вправду - «не знали мы, на Небе мы или на земле». Духовники Лавры, ее устав являют собой строгость немыслимую, мало где применяемую в нынешней «Церкви перестройки». Одну очень ревностную женщину из группы не допустили к причастию за то, что съела кусочек мяса не дома, а на каком-то приеме - живой укор высокопоставленным сотрудникам синодальных учреждений, демонстративно жрущим ветчину в Страстную Пятницу и активно побуждающим к тому других. Как говаривал, помнится, один инок, «если Церковь есть духовная лечебница, то монастырь - это отделение интенсивной терапии». Лавра всегда кипит множеством народа, привычно перемалывая нескончаемый поток этих «глупых» паломников (по слову увековеченного Лесковым митрополита Киевского Филарета). Ее великолепный собор - лишь зримо-архитектурное выражение ее немыслимой духовной мощи.
Но если собор с прилегающей площадью - это тело Лавры, то пещерка преподобного Иова - ее настоящее сердце. Существует поверье, что тот, кто застрянет, пытаясь вылезти из пещерки - неисправимый грешник, и не видать ему Царствия Небесного. Честно говоря, я не сразу решился на этот скромный «подвиг». Это «круче», чем исповедь у самого прозорливого старца: понимаешь, что шутки кончились, и теперь ты предстоишь перед лицом Самого Христа. (На самой исповеди в Лавре духовники кладут на аналой не крест и Евангелие, а икону Спасителя). И, откровенно скажу, со второго раза решившись, мысленно исповедав грехи внутри пещерки перед иконой преподобного Иова с зажженной лампадой, я испытал редкостное очистительное чувство, не после каждой исповеди бывающее. Вопреки шаблонному представлению, вылезать назад было уже гораздо легче.
В Лавре воочию ощущаешь свою сопричастность вечной Истории, истории духовной брани с врагом нашего спасения и с его земными слугами, за нашу непопранную святую веру. Житие Иова Почаевского, великого древнего святого, достаточно известно. Гораздо меньше знакомо широкой публике житие преподобного Амфилохия, старца еще сравнительно недавних советских времен. Бесконечно преследуемый богоборческими властями, он прославился как великий целитель и прозорливец, хотя и сподобился умереть своей смертью, удостоился, по слову Церкви, «мирной и непостыдной» кончины. Канонизирован был совсем недавно, при Патриархе Алексии, ровно десять лет назад. Но совсем недавно, уже в наши дни, был убит униатами-западэнцами, фанатиками «украинства» отец Петр Боярский, обладавший, в общем, подобными харизматическими дарами. И это не единственный такой случай! Духовная война - не сказки, как думает кто-то, она продолжается и сегодня, ежеминутно и ежечасно, и горе тому, кто забудет о ней, прельстившись минутной «удобностью» мирской жизни! Какая уж тут «толерантность»!
Глас вопиющего в пустыне. Попы, община и народ
Простившись с Почаевом, пройдя крестным ходом опять по Киеву и близлежащему Вышгороду, отправляемся в Чернигов. По сути, это та же Россия, лишь «расцвеченная» политическим колоритом нынешней «незалэжной». Впрочем, не совсем так. Различие в духовной атмосфере России «украинской» и центральной очевидно и лежит на поверхности. В центрально-российской провинции, конечно же, немало искренних и честных священников, как говорится, бескорыстных тружеников на ниве Христовой. Да и в самой Москве. Но все они - осторожны, дипломатичны и «обтекаемы». Даже очень хорошие, образцовые отцы никогда в проповедях не касаются острых политических тем и всегда гнутся перед властями, светскими и церковными. То есть, конечно, исключения бывают, но они редки и нетипичны. Не то на Украине. За время нашего паломнического путешествия мы встретились с немалым числом городских и сельских священников. Все они достаточно образованы, ревностны и как-то по особенному независимы, самостоятельны, обладают незаурядным внутренним достоинством, которое, как говорится, в карман не спрячешь. Это именно не наемники (пусть и вполне честно, но формально исполняющие свою работу), но пастыри, служащие Богу и людям не за страх, а за совесть. Большая часть сельских попов не получает от УПЦ МП вообще никакого содержания, живя в основном на очень бедные пожертвования и, как самые обычные крестьяне, за счет своего натурального хозяйства, и при очень небольшом количестве прихожан ухитряется еще отчислять необходимые суммы в епархию. Украинские отцы - в подлинном смысле воины Христовы, и эта их искренность, подлинность и пассионарность, скажу откровенно, явилась для меня приятным открытием. Бог ты мой, столь откровенные, прямые проповеди в таком обыденном, повседневном количестве в нашей Москве абсолютно невозможны! Здесь передний край религиозной, духовной брани с врагами внутренними и внешними, а на «передке» какая дипломатия!..
На Украине каноническое Православие атакуемо со всех сторон - раскольниками, униатами, безбожниками и лукаво-корыстными светскими властями. Это состояние осажденной крепости спрессовывает их веру, превращая повседневный обыденный уголь в крепкий и неодолимый адамант, рождая незаурядные примеры верности и упорства, воскрешая память о великих подвижниках прошлого. Несгибаемый дух Марка Эфесского и легендарного Львовского братства витает над, на первый и поверхностный взгляд, квелой и теплохладной атмосферой Украинской Церкви.
Приводить примеры самоотверженного, жертвенного служения украинских батюшек можно долго, и делать это подробно здесь нет никакой возможности. Но один из них достоин того, чтобы рассказать о нем особо. В нашем крестном ходе, распланированном по времени довольно детально, было несколько импровизированных, «вставных» эпизодов. Один из них - посещение крестоходцами палаточного храма перед древним, мемориальным храмом, заложенным в честь Азовской победы 1696 года (когда империя, накопившая свою внутреннюю духовную мощь, возрастала, говоря библейским языком, «от силы в силу») и посвященным нашими благочестивыми предками святой великомученице Екатерине. Этот древний храм (несмотря на то, что в нем располагался музей, что обычно воспринимается чиновниками как неодолимое препятствие для передачи Церкви) в середине 2000-х, в мрачные времена ющенковского «оранжизма», был местным губернатором дарован раскольникам, как богатая шуба с барского плеча «незалэжной» «оранжевой» власти. И это притом, что от канонической Церкви давно уже подавались абсолютно законные прошения. Восхитительный герой борьбы за истинную веру, отец Александр Лаврик (что толку скрывать его имя, раз его и так слишком хорошо знают все, «кому следует»!) с благословения законного священноначалия разбил рядом свой палаточный храм, в коем вот уже шестой год с мирной непримиримостью несет свое каждодневное ночное служение. Служат они и в дождь и в ветер, и под палящими лучами щедрого южного солнца, и в лютую стужу, когда свирепо завывающий на возвышенном месте ветер, кажется, грозит в единое мгновение снести походную палатку прочь. Мало помогают для обогрева свезенные из разных мест дрова (ибо не в парке же их заготавливать!) и свирепо пожирающая их ненасытная печка.
С тех пор раскольники, фанатики незалэжно-украинской идеи, дважды пытались храм поджечь. Один раз случайно (хотя, конечно же, промыслительно) вышла на улицу пожилая женщина из числа верных, несущих служение прихожанок и увидела занимающееся пламя. Только это и позволило всем вовремя выскочить из вспыхнувшей, как факел, палатки и спастись. В другой раз явился в палатку местный патриот, сильно подвинутый на свирепых «подвигах» их любимого героя Бандеры, и с порога заявил: «Я вас поджигал, я же вас и взорву!» В тот же день он и еще четверо «сподвижников» подорвались на бомбе, что, скачав из сети общедоступную схему, пытались собственными силами изготовить. «Сподвижники» выжили, а сам самостийный герой, презрев усилия врачей, в ту же ночь умер. И таково было яростное ослепление фанатиков, не внявших столь явному действию Промысла, что хоронить его, как настоящего героя борьбы с москальской опасностью, съехались со всей «Украйны» бандеровские боевики и с честью пронесли по улицам Чернигова!
Но истина нашей веры являет себя не в насилии, не в яростных атаках на врагов, но в тихом слове смиренной и упорной молитвы, уповающей на милость Божию. Так и стоят каждую ночь, хранимые Промыслом, в подвластной всем стихиям палатке несколько верных, которых убрать отсюда ничего не стоит всем: и местным националистам, и пребывающим в своем «законном» праве властям, и тем же стихиям. Стоят и несут свое столь бессмысленное, по убеждению суетного мiра, молитвенное служение.
Мы трижды обходим крестным ходом захваченный раскольниками храм, заходим в палатку, поем тропари и молитвы «хозяйке» захваченного храма святой Екатерине, покровителю нашего хода святому благоверному великому князю Андрею Боголюбскому и, конечно же, Державной иконе Божией Матери. Проповедь, что произносит далее отец Александр, настолько уникальна, что как-то даже и не хочется сравнивать ее с благочестиво-однообразными поучениями, произносимыми нашими политкорректными московскими попами. Он говорит о покровительстве Пресвятой Богородицы над колыбелью Крещения - святой южнорусской землей, о единстве малороссов и великороссов (о чем немало сказано и нашими великими святыми) и еще много всего такого, о чем мы хотим здесь умолчать. «Вот это батюшка!» - невольно вырывается у одного из паломников.
Попрощавшись с этим удивительным, в духе древних времен воином Христовым и переночевав в гостеприимном близлежащем монастыре, мы, помолясь, пускаемся на основную часть нашего посильно-скромного молитвенного пути. Нам предстоит под проливным дождем пройти километров пятнадцать по гостеприимному и в меру грязному черниговскому бездорожью.
О нашем скромном подвиге стоит, конечно же, умолчать. Ничего в нем особенного нет. Скажу лишь одно, относящееся скорее к моей собственной греховной немощи. Успев не раз, с позиций своей сытой «интеллигентности», помянуть недобрым словом свой «авантюризм», побудивший меня отправиться в это путешествие, промокнув насквозь во время крестного хода, в мрачных думах о «неизбежном воспалении легких», я по приезде домой, проспав с ходу несколько часов, вдруг ощутил такой духовный покой и тишину, такое очищение, какое бывает лишь после очень тщательной, скрупулезной подготовки к исповеди и благоговейного Причащения во время строгого поста. Поистине, сила Божия в нашей греховной немощи совершается!
О сельских батюшках Черниговщины я уже говорил. Их служение здесь, коему предшествовал сознательный отказ от духовной карьеры, от мирских благ, сознательный выбор в пользу полной безвестности в глухой провинции и, стало быть, полное упование на волю Божию, не нуждается в особых дополнительных комментариях.
Наш крестный ход воспринимается местными с не меньшим шоком, чем встречался бы прилет инопланетян. Эти фермеры, абсолютно самостоятельные крестьяне глухой постсоветской поры, когда сняты все ограничения на частное хозяйство, но и не востребована их продукция никем вне ближайших поселений (а у соседей и самих все это есть), конечно, не богачи, но по-своему вполне самодостаточные и благополучные люди. У всех засажены огороды, полно птицы и скота, в полях пасется большое частное стадо. В нашем ближнем Подмосковье такого давно уже не встретишь... Попадаются и неплохие кирпичные дома; у многих висят телевизионные тарелки.
Но религия для них - весть с другой планеты. Пришествие нашего хода воспринимается как абсолютно шокирующее, иноприродное событие абсолютно всеми. Коровы и козы, что бешено заметались при нашем приближении, смотрят на нас столь же изумленно выпученными глазами, что и люди. Ясно, что ничего подобного они не видели никогда с самого рождения. Скорее всего, подобная же реакция была бы и на соседней Брянщине, и на Смоленщине, и на любой другой исконно русской территории.
После застолья, ради которого весьма малочисленная местная православная община расстаралась вовсю (все понимают, что следующего раза может и не представиться) отвожу в сторону еще сравнительно молодого, с умными проницательными глазами под высоким открытым лбом, с западэнским выговором отца. Сам он, конечно, лишь по происхождению западэнец, а так вполне убежденный монархист и империалист, как и все нормальные православные. С академическим образованием, что очень смешно в этой Тьмутаракани. Служит на двух приходах попеременно. В одной деревне жителей человек семьсот, в другой - где-то около трехсот. В ответ на мой резонный вопрос касательно интереса к вере и Церкви вдруг с полуслова заводится, начисто отрицая только что сказанные тосты насчет «воскрешения Святой Руси». Честно признается, что при таком, в общем, немалом числе жителей даже за воскресной литургией стоят несколько старух, да пара испитых мужичков-инвалидов. При всем его ревностном горении, при всей столь пламенной проповеди молодежь в Церковь не идет и вообще стремится из деревни уехать. «У вас не должно быть иллюзий, они все смотрят телевизор», - грустно-спокойно и как-то обреченно говорит он. Все эти люди прельщены красивостью и внешним удобством городской «цивилизованной» жизни. Никого не привлекает тяжелый крестьянский труд, тяжелый даже при современной механизации, который, по идее, и должна освящать вера и Церковь, вводя людей в неспешный ритм богослужебного года. Сами деревни, вся атмосфера производит впечатление отчаянной депрессухи, несмотря на видимое материальное благополучие. Словно душа отлетела от этих мест, и народ в них не живет, а выживает и прозябает.
На обратном пути, глядя в заливаемое дождем стекло, я размышляю о том, насколько мы, в нашей мечтательной ностальгии по «Святой Руси», оторваны от повседневной современной реальности. «Православное возрождение» последних лет - удел немногих рафинированных кругов столичной и провинциальной интеллигенции, а широкие массы народа им практически не затронуты. Да и может ли быть иначе! Мой черниговский собеседник горячо, с горечью говорил, что малейший навык повседневной веры буквально выжжен на нашей земле за годы богоборческого террора: если у человека находили дома иконы, любое другое свидетельство активной веры, ему «мало не казалось», и так на протяжении десятилетий! Сравните с моей юностью, говорил он мне: у нас на Западной Украине, если кто по воскресеньям не ходил в церковь, его после начинали презирать соседи. Это, кстати, к вхождению в Европу. Мне рассказывал один дипломат, как презирают постсоветских эмигрантов в той же американской глубинке за то, что не посещают церковь по воскресеньям, не жертвуют ничего своей религиозной общине; пожалуй, что здесь «экуменический» религиозный интернационал вполне убежденно объединен против самодовольного и выродившегося «совка»!
Традиция - есть машина, в которой возжигается религиозный огонь. Топливо для этого огня - наша вера, живое религиозное чувство. Запал - «искра Божья», даруемая свыше Божественная благодать. Но если машина не работает, поломана, как сейчас, одно просто не соединится с другим, и духовное пламя не загорится. Ибо, вопреки мнению протестантов, вне традиционных религиозных, духовных институтов соединение это произойти в принципе не может. Традиция Православной Церкви в нашей стране создавалась веками, а порушена была за несколько десятилетий. Как же воссоздать ее теперь? Не успеем, просто не успеем!! Все рухнет и покроется пеплом гораздо раньше! Устав оставаться наедине со своими мрачными думами, я подсаживаюсь к Тане и завожу свой высокоумный и такой правильный разговор на все эти темы. И получаю чудесный ответ. У Достоевского «неопровержимый» посыл Ивана Карамазова, что «не принимает мира Божьего» и «билет на вход в рай почтительнейше возвращает», опровергается не ответными аргументами брата Алеши, но всем ходом повествования. Нечто подобное происходит и со мной, в нашем паломническом путешествии, в котором, как во всяком действии, находящемся под покровительством Божиим, конечно же, ничего случайного не было и быть не могло.
Таня. Розы и крест
Наша Танечка, Таня-молитвенница, как написал я когда-то, «многодетная мать, красавица, просто героиня», что широко прославилась в узких церковных кругах, вместе с несколькими подружками, такими же «фанатичками» по жизни, засадив розами канавку преподобного Серафима в Дивееве, тем приведя в радостный шок духовников и сестер обители - настоящая душа нашей маленькой группы. Ее буквально обожает весь автобус. Тетеньки в тугих платках послушно следуют за ней, ловя каждый жест, точь-в-точь, как утята за своей мамкой. Молится она постоянно, то по четкам, то умело, с правильной интонацией распевая акафисты и с милой настойчивостью побуждая к тому других. В этом смысле мы все у нее «под каблуком».
С ней все время происходят разные промыслительные чудеса, которых хватило бы на добрую сотню других людей, более обычных и приземленных. Молясь на коленях пред чудотворной иконой Почаевской Божией Матери, в своем фасонистом, под XIX век, красивом платье, вдруг услышала за спиной сердитое шипение местных старух, церковниц не по профессии, а по жизни, что-то насчет «слишком открытой шеи». Сокрушенно сжавшись под колючими взглядами, вдруг ощутила на голове и плечах легкое прикосновение какой-то новой ткани, помимо собственного платочка и богато вышитой цветистой шали, предназначенной как раз для того, чтобы скрыть вопиющие для церковниц недостатки слишком «светского» для их взора платья. Машинально взглянув наверх, ничего не увидела, кроме купола и самой иконы, в положенное время, перед началом литургии, плавно уезжающей на тесемках на свое постоянное место над Царскими Вратами. Объяснялось все, конечно же, просто и вполне прозаически: кто-то из «предшественниц» оставил на узорчатом окладе зацепившуюся косынку, а, когда икона, поднимаясь, поехала на свое законное место, косынка сорвалась и упала прямо ей на плечи. Получилось, что сама Божья Матерь подала ей эту косынку, в укор ревностным не по разуму злобным и завистливым церковным бабкам. А в пещерке преподобного Иова, когда пролезла внутрь и, шумно уложив под себя многочисленные складки сложного платья, наконец, привычно уронила голову на скрещенные руки, положенные на небольшой уступчик в скале перед горящей лампадой и иконкой преподобного, вдруг в тусклом свете лампады увидела прямо перед собой, ясно же, оброненные кем-то маленькие плетеные четки с тридцатью узелками. Получилось, что сам преподобный как бы подарил четки для сугубой молитвы. Такие случившиеся с ней короткие, странноватые и мило-поучительные истории может она рассказывать часами.
Положив на колени свой любимый акафистник и усталые руки, совсем не умеющие вот так вот праздно лежать без дела, она с наивно-доверчивой откровенностью начинает рассказ о своей жизни, воскрешающий в потрясенной, сдвинутой с обычного ритма памяти сказания из древних патериков.
Таня происходит из древнего дворянского, аристократического рода с немецкими корнями. Когда я, по-журналистски отчасти провоцируя ее, говорю, что про Москву, конечно, отдельный разговор, это особый оазис, но везде в провинции Православие есть религия «лузеров», социальных низов, а людям благополучным и успешным оно, по сути, не особо и нужно, она, со своей простотой совершенно не ловя игры, поджав губы, сразу сухо отвечает: «Мои дворянские предки, в отличие от твоих мажоров, без молитвы за стол не садились». Семья была не особо религиозной (хотя по крещению все были православные) но нравственную планку держали. В ней сразу чувствуется «порода», какое-то особое внутреннее благородство, природное, как говорится, в крови чувство красоты, стиля, такта и меры. И вместе с тем - природное упрямство, несгибаемая настойчивость в достижении поставленной цели. Когда она, в своей недешевенькой шубке и шляпке с вуалью, стояла зимой на коленях на холодных каменных ступенях храма в Коломенском (где хранится та самая Державная икона Божией Матери, и куда нас в неурочное время не пускали) вместе с десятком полунищих теток и читала акафист, это было... Да, это было не вполне обычно... Говоря мягко... Кстати сказать, как только мы дочитали до конца последнюю молитву, положенную после акафиста, дверь храма распахнулась, и приветливо улыбающаяся, симпатичная круглолицая староста, как ни в чем ни бывало, пригласила нас внутрь прикладываться к иконе.
Родители ее были совсем простые советские инженеры из Алма-Аты. Цепкая, развитая, не обделенная многообразными талантами провинциалка, в полном соответствии с мажорной философией наших нынешних «яппи» «заточенная» на карьеру, отправилась, как водится, завоевывать Москву и привела в полный ступор многочисленных родственников, друзей и знакомых, хотя и не с первой попытки, поступив в элитнейший и практически закрытый для простых смертных МГИМО. Ей очень идет суперромантическое, необычное (на котором со свои «фирменным» упрямством сама настояла) сочетание французского и испанского и совсем не вяжется с циничным прагматизмом полученной основной профессии экономиста-международника.
Выйдя в большую жизнь в лихие девяностые, способная и упорная, с хорошим образованием, новоиспеченная мажорка пустилась в самостоятельное плавание по безбрежным просторам дикого капитализма.
Прекрасный новый мир, мир земного успеха и процветания, зовущий своей манящей открытостью, лежал у ее ног, и кто бы устоял перед его приманчивой близостью! Придирчиво осмотревшись, очень скоро сумела она создать весьма прибыльный бизнес, ловко найдя свою уникальную нишу, и стала признанным первооткрывателем во многих его сферах. Воровали у нее идеи, но, не затормаживаясь на мелочах, она неостановимо шла вперед и вскоре весьма преуспела. Бесконечные тусовки, переговоры, общение с сильными мира сего, престижные контракты, интереснейшие и насыщенные бесценным опытом загранпоездки, дорогие наряды, иномарки и не менее дорогие поклонники - к тридцати годам она с избытком имела все, к чему столь вожделенно стремится нынешнее поколение молодых яппи, не имеющих за душой ничего, кроме этой вполне космополитичной, шаблонной и, по сути, такой скучной «dream», мечты. На мой вопрос о естественных для успешного бизнесмена накоплениях она как-то безразлично-спокойно отвечает, что никаких особых накоплений и не было, все тратила на ненужную в нашем понимании роскошь, повидав заграницу и «понтово»-претенциозный мир новых друзей, слишком привыкнув к высоким запросам; угар успеха подсказывал, что скоро выйдет на такой уровень, где абсолютно неважно, сколько человек тратит; останется все равно на порядок больше. Одновременно погрузилась она и в мир условного нынешнего бомонла, прожигая жизнь в культурно-бессмысленных развлечениях.
И вдруг в какой-то неуловимо-промыслительный момент начала ощущать всю пустоту и недостаточность этой жизни, что буквально вырвала у судьбы зубами. Генная историческая память, почти уже вытравленная у нынешней молодежи, вдруг заработала и неумолимо взяла свое. «Я вдруг поняла, - говорит Таня, - что без России мне вообще не жить». К этому примерно времени относится и ее сознательное, выстраданное крещение.
Впрочем, Церковь поначалу не занимала сколь либо заметного места в ее жизни. Мало что зная ПРО ЭТО, она воцерковлялась крайне поверхностно, воспринимая религию вполне в западном духе, как всего лишь культурную традицию и нормальный атрибут повседневности. Поставив свечку и исполнив свой долг, «я как бы говорила: ну, я пошла», не испытывая никакого влечения к глубине обретенной веры.
Два знаковых, чудесных события буквально перевернули ее жизнь. На излете необязательного, неудачного первого замужества (вполне обычная история для успешно-карьерных дам), когда ясно было, что этот брак уже не спасти, а второй ребенок сильно помешает дальнейшему «росту», сильно заколебавшись насчет родов, была убеждена нагловато-упорными в современном духе врачами, уверенно заявившими, что роды будут опасны, а ребенок, скорее, всего, не выживет, а то и выйдет уродом. Для нашей нынешней медицины это обычный обман, что ложится на подготовленную почву гедонистической психологии, обман, на который попадаются молодые, несформированные, как личности, мамочки. Лежа под наркозом на операционном столе абортария, воочию, «вот, как тебя или это дерево за окном», вдруг увидела ярчайший, ослепительный луч света, что, начинаясь от ее чрева и от ребенка, обреченного на заклание, стремительно поднимался куда-то все вверх и вверх, в заоблачные выси, а по бокам стояли светящиеся существа, что не могли быть никем, кроме как светлыми Ангелами, и, благоговейно склонясь, пели чудную, никогда не слышанную ею мелодию. Это видение разделило ее жизнь надвое. Узрев в ней чистое и неизгаженное сердце, Господь даровал ей знание, которое не каждый вынесет и не погибнет. Как-то придя в храм не в начале службы, когда обычно ставила свои свечки, а много позже, она уже подошла к аналою прикладываться к иконе праздника и, полусклоненная, застыла в потрясении, ибо услышала ту самую мелодию, что преследовала ее все это время после того, как привычной рукой выкинули убитый плод в многократно окровавленный таз. Это была Херувимская. Тот самый луч истины и безумной надежды на прощение пронзил ее насквозь, разом выбив всю надежду на себя, всю природную и воспитанную годами жизненную уверенность. Рухнув на колени на глазах изумленных церковниц, она в первый раз пролила те покаянные слезы, после которых уже невозможно стало вернуться к прежней, расписанной по дням, уверенной в себе жизни. С тех пор каждый раз, приходя в храм, она с замиранием сердца ждала: «Когда же оно будет, то самое?.. Вот, вот оно!..»
Второй случай, на первый взгляд, не столь значительный, навсегда определил ее совершенно особую духовную связь с великой нашей святой не столь уж отдаленного прошлого - блаженной Ксенией Петербургской. Вскоре и столь налаженный бизнес ее как-то вдруг не заладился. В растрепанных чувствах, не вполне понимая, что дальше делать, она отправилась к часовне блаженной, прослышав, что та «всем помогает». После молебна пошла прикладываться к мощам. И вдруг увидела на саркофаге маленькое недорогое колечко, на котором была кругом выгравирована буква «Х». «Это мне Блаженная сказала, - говорит Таня, что отныне у меня везде и во всем - Христос, Христос, Христос».
Поехав за советом к духоносным, прозорливым старцам, она в полноте вошла, наконец, в тот мир истинного Православия, что прикровенно существует совсем рядом с нами, милосердно-терпеливо ожидая нашей свободной воли. Но до спасительного и мирного финала, до тихой гавани было еще далеко.
Оставив прежний бизнес, обросшая связями и просто вросшая в «прекрасный новый мир», она, однако, не ушла из прежней своей среды, сменив профиль, пытаясь хоть как-то «соответствовать» вновь обретенной вере. И вскоре вышла на такой уровень, где еще шаг - и быть бы ей новой олигархической дамой, полноценным дитем этого прекрасного «dream'а». Но Господь, взяв в свои руки неокрепшую юную душу новой христианки, уже промышлял о ней, как о своей, и законы и соображения суетного мира, вопреки греховной немощи, уже были над ней не властны. Еще не пристало время рассказывать о том, на какие новые горизонты бизнеса она вышла, изготовясь к решающему прыжку, но, как спокойно-отрешенно сама свидетельствует ныне, этот новый, еще небывалый успех мог быть куплен лишь ценой предательства своей страны. Горная вершина успеха в какой-то момент предстала как чисто бесовская обманка, тая за красивой и почти что уже реализованной мечтой бесславную пропасть предательства. Она вновь заколебалась - и тут с ней произошло еще нечто - и окончательно переломило ее жизнь надвое, в сторону от столь вожделенного слишком многими «богатства и успеха».
Женщина в бизнесе, особенно та, что молода и хороша собой - это отдельная и совсем грустная история. Но как-то удавалось ей пока избегать тех двусмысленных ситуаций, в которых чаемый успех в делах покупается слишком явным попранием заповедей. И вот как-то вскоре, пройдя и в Церкви уже немалый путь, оказалась она на некой корпоративной вечеринке, где должен был решиться один немаловажный контракт. Вечеринок этих за плечами была - тьма. Все было, как обычно. Коктейли¸ тосты, переговоры. Но в какой-то момент оказалась в пустом кабинете наедине с весьма известным ныне и влиятельным олигархом, куда тот пригласил ее «для важного разговора», а в действительности просто намереваясь сделать то, без чего для олигарха и жизнь не всласть, и бабло не в радость. Или, как пишут в текстах архаических, «совершилось восстание плоти». Ловко, по-пьяному быстро и точно подперев дверь массивной скамейкой, он уже готов был завалить ее на пол, и тут ослепительным, хладным блеском острейшего скальпеля вдруг пронзила ее страшная мысль, что если теперь совершится с ней ЭТО, то вся любовно, со тщанием накопленная за годы чистота, тихая духовная радость от обретенной встречи с Господом будет навеки убита. Взмолилась она Божьей Матери в духе древних житий: «Матерь Божья, если угодно Тебе, избавь меня от греха». В тот же миг скамейка с грохотом сорвалась и упала ей на ноги. Увидев кровь и ужасную рану, незадачливый герой-любовник сразу протрезвел и пулей вылетел из кабинета. Больше они не встречались.
Резко оборвав прежние связи, к немалому изумлению светских друзей и партнеров, она ушла в добровольный затвор, чему, кстати, помог и переезд на новую квартиру, где поначалу не было ни телефона, ни телевизора. Телевизора, кстати, нет до сих пор. Примерно к тому же времени относится и чудесная, в ее фирменном «стиле», история ее второго замужества. «Роман» Тани с Блаженной Ксенией продолжался. С того колечка она прибегала и прибегает к ней всегда, во всех жизненных невзгодах и обстояниях. Как-то, уже много после, разглядывая альбом с семейно-свадебными фотографиями, муж вдруг спросил с некоторым удивлением: «А что это ты делаешь с красной розой у часовни Блаженной?» «А это я, - ответствовала молодая жена, - прошу послать мне мужа, который бы не удивлялся и не возмущался, когда я в три часа ночи встаю и иду молиться». «С какого-то момента я вдруг поняла, - раздумчиво рассказывает Таня, - что хлестаться, пытаясь завоевать, силой взять свое счастье, вовсе и ненужно. Нужно просто просить Господа, Божию Матерь и святых, и все, что нам действительно необходимо, будет обязательно послано. Ну а что не будет, то, значит, и ненужно».
В одной из так любимых ею многочисленных поездок по потаенным старцам и старицам оказалась она в некой глухой деревне, скажем так, в центральной России. Матушка была ласкова и убеждала остаться еще. И вдруг приезжает незамысловатого вида простоватый мужичишка и рассказывает страшную историю, что его дома ждут «наехавшие» на его бизнес бандиты. Адреса квартиры, офиса и всех родственников им хорошо известны. Случай по нашим временам вполне обычный. «Бригада», нанятая теми, кто решил, что перешел он им дорогу. У таких, как у киллеров, осечек не бывает. «А ты поживи с недельку у нас, -сказала благоуветливая матушка, - глядишь, все и образуется». Все действительно потом как-то «образовалось», но главное было в том, что это и стало той решающей в их жизни встречей, на которой оба почувствовали на себе явное действие Промысла. В наше время возрождения Православия, когда для вчерашних неофитов открывается в полноте чудный мир, «параллельный» суетной повседневности, и узревший чистое сердце Господь посылает немыслимую в «мiру» легкость и простоту, лучшие романы начинаются в монастырях.
Расставшись с ним, она вернулась в свою квартиру и, привыкнув за неделю, сразу ощутила немыслимую пустоту. Через несколько дней, бродя по квартире и бездумно перекладывая ненужные вещи, вдруг услышала звонок в дверь. На пороге стоял он, подпоясанный кушаком человек в смазных сапогах, из другого мира, совсем ей не пара, с огромным букетом красных роз. И, без «здрасьте», с порога выпалил: «Я приехал на тебе жениться». А после, при обстоятельствах, о которых долго рассказывать, благословил их венчанный брак и покойный Патриарх Алексий. Это было уже в то время, когда муж, семья и дети, исконное предназначение нормальной женщины, стали ее главным «успехом» и главной любовью.
Вскоре после истории с олигархом, бродя по старой Москве, которую, как истая провинциалка, продолжает любить до сих пор, невзирая на то, что с ней, бедной, сделали, забрела на одно монастырское подворье. И увидела там объявление о «наборе на курсы сестер милосердия». Сестры милосердия для родовитой дворянки, переживающей к тому же весну своего воцерковления, были овеяны романтическим ореолом, прочно связанным с подвигом венценосной мученицы и ее дочерей, да и не только их. И вот вскоре, после кратких «курсов», что сводились в основном к сугубо практическим занятиям, умеющая различать сорта вин и дорогого парфюма, одевавшаяся исключительно в фирменных бутиках, где простым людям, глядя на них придирчивым опытным глазом, откровенно, по-простому сразу отвечают: «Для вас ничего нет», еще сравнительно недавно почти забывшая, как ездят в метро, привыкшая ко всему «элитному», своими аристократическими ручками стала перевязывать гнойные раны бомжей и выносить утку из-под лежачих больных. Это был не монастырь, но что-то подобное - с обязательным, не терпящим пререканий послушанием, с утренним и вечерним правилом, скудной сестринской трапезой («никогда не ела ничего вкуснее»), дневными канонами и колотящей усталостью, что вдруг как-то враз пропадает, едва наклоняешь голову под епитрахиль. «Ну, теперь ясен источник фанатизма, - пытаюсь я шутить, и - останавливаюсь, встречая ее как-то по-особенному глубокий, добрый и трезво-внимательный взгляд.
Но и здесь не задержалась она надолго. А было так. Обвыкнув уже в сестричестве, всей душой предавшись новому делу, которое воспринимала как неожиданный дар от Бога, как-то столкнулась с совсем бедной семьей, пришедшей за помощью. Пересказывать подробно их обстоятельства нет, в общем, никакой нужды. Немудреная история сводилась в конечном счете к традиционной просьбе снабдить деньгами на обратный билет. Приобретя уже определенный навык интуитивно, по глазам, по интонации, по всей повадке отличать мошенников от тех, кто в самом деле приносит в Церковь, питая последнюю надежду, свою насущную нужду, Таня помчалась к настоятельнице, не сомневаясь, что любящее сердце той не откажет и просьба несчастных будет услышана. Сказала матушка, устало-брезгливо губы поджав: «Много тут ходит просителей этих. Если каждому верить, работать нельзя. А ты, милая, как я вижу, любишь быть добренькой за чужой счет». Не сомневаясь, что навыкшая уже к послушанию новая сестра «смирится» и ретируется. Однако столь уверенная в себе коса постсоветско-«россиянского» неофитства вдруг наткнулась на упорный, неподатливый камень, ибо взыграла в ней ревность о Господе и древняя дворянская кровь. Это «за чужой счет» засело в ней такой неизвлекаемой занозой, что на следующий день, отправив несчастных домой за собственные деньги, с подворья она ушла, вновь в никуда, в который уже раз положившись лишь на произволение Божие.
Снова, как всегда на очередном изломе, прибегнув к Блаженной, Таня устроилась на скромную зарплату в банк, в отдел пиара. А пиар ныне реально и заправляет у коммерсантов всей благотворительностью. С тех пор это и стало, помимо семьи, ее главным занятием. Тут-то и пригодились прежние связи. Все свое природное упорство и хватку, полученные навыки, коммерческую выучку она, не колеблясь, бросила в это новое, кровью сердца обретенное дело. С тех пор немало провинциальных общин, мирских и монашеских, немало святых обителей, в том числе и довольно крупных и известных, еще недавно нищие, выброшенные из жизни многодетные семьи со слезами повторяют в благодарственных молитвах ее имя.
Едва ли не все святые места современной Руси слышали ее негромкий голос, повторяющий слова покаянных псалмов и благодарственных песнопений. Уже привыкли к своему начальному изумлению полицейские и сотрудники ФСО, что несут службу в Кремле и других режимных объектах Москвы, для которых немалую головную боль представляют несколько на голову больных нищих теток во главе с прилично одетой дамой явно не из их круга, регулярно обходящие крестным ходом с иконами столичные святые места. Для кого режимный объект, а для кого - наша святая история. Жизнь ее продолжается, и удивительный рассказ закончен. Ну а мы, наши крестоходцы - подъезжаем к столице...
Финал. Из глубины к Тебе воззвах
Мы живем на развалинах, питаемые безумной надеждой. Никакая рациональная логика не в силах понять нынешнюю Россию и особенно ее воцерковленную, православную часть, где привычно-торжествующий византизм, пропитавший всю Церковь - ее веру, богослужение, политическое учение, повседневную психологию самых обычных прихожан и монахов, накладывается на видимое ничтожество повседневной жизни, что каждым своим словом и жестом свидетельствует о страшной, масштабной неудаче, самой страшной и самой масштабной за всю историю. Это противоречие трезво-житейского и в то же время очень духовного взгляда украинского священника, моего черниговского собеседника, и его же тостов «за возрождение «Святой Руси» во время гостеприимного застолья весьма характерно! Мы привыкли к этой двойственности - и все ждем чего-то, ожидая от Бога незаслуженного чуда.
Сегодняшняя российская реальность, в которой мы все не гости, не сторонние наблюдатели, а участники и полноправные жители, может адекватно описываться лишь в терминах библейской истории. Мы имеем колоссальные сокровища духа и веры - и порабощены апостасийной, гедонистической современностью. Мы чувствуем свою включенность в великую историю древних святых, по чьим молитвам передвигались самые неподъемные горы труда и подвига - и малодушествуем, предаваясь самым примитивным грехам. Мы говорим о Святой Руси - и не можем совершить усилие, обычное не для великих подвижников, а для вполне обычных жителей ее древности. Богоотступничество недавних страшных лет преследует нас по пятам, и страшные химеры обезбоженной, безблагодатной греховной жизни не отпускают нашу память, не дают духу воспарить горé. И при этом мы не столько оплакиваем наш Третий Рим, наш утраченный Иерусалим, как когда-то пророк Иеремия, сколько без всяких для себя оснований гордимся своей сопричастностью Царству, что не мы создавали. А вокруг бьется в духовной нищете страшноватая реальность, которую в своей гордыне мы не хотим замечать.
Предаваясь мечтательности, главному, между прочим, препятствию для полноценной духовной жизни, мы в мыслях живем почти что уже в православном царстве - и гордимся своей славной историей, несмотря на наше полное ей несоответствие. Преподобный Серафим говорил, что христианам наших дней недостает лишь одного, чтобы являть древние чудеса святости - собственной решимости, но этой решимости нам недостает в той же мере, что разделяет древних мастеров, построивших Кремль - и нынешних гастарбайтеров, по-муравьиному, кирпич за кирпичом старательно выкладывающих сегодняшние новоделы. Наше сердце еще не полно кровью от совершенных ранее и совершаемых ежеминутно грехов, той кровью, без коей не исторгаются из омертвевшей души благодатные слезы покаянной молитвы. И нам ли мечтать о царстве?
Одному современному подвижнику, человеку уникальной судьбы и великого молитвенного труда (о коем не пришло еще время подробно рассказывать), когда лежал он почти без дыхания на больничной койке, было страшное видение. И касалось оно весьма скорого будущего России. Нищая земля, из которой выкачали все ресурсы, немногочисленное, такое же нищее, с трудом выживающее население, жестоко угнетаемое какой-то «военщиной». На мой вопрос касательно последней - он уверенно отвечал, что это не армия, не полиция, не внутренние войска, а что - задумчиво не ответил. Быть может, это наемники, ЧВК, частные военные компании, вытащенные на Божий свет и запущенные в широкий читательский оборот Татьяной Грачевой? «Ну а вера, вера-то останется на Святой Руси?» «Вера, конечно, останется, - отвечал подвижник, - но гореть она будет в потаенных местах, и доберется туда лишь тот, кто примет Бога всем сердцем. А таких будет очень немного...» И если сбудутся пророчества о воссоздании православного Царства - то для этого предстоит нам тяжелый, непредставимый для нынешних людей молитвенный труд. Мы еще в полной мере не взошли на Голгофу - а уже уверенно, как «власть имеющие» рассуждаем о воскресении!
Устав от своих мыслей, я засыпаю чутким тревожным сном. И сквозь сон вижу, как Таня усталой рукой раскрывает Псалтирь. «Почему Псалтирь - сквозь сон думаю я, - она же всегда поет акафисты?» «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали...» Да, это про нас, только хорошо ли мы плачем? Не превзошли ли мы по жестоковыйности народ Божий, отдавший Господа на распятие и лишенный за то Божия благословения? «Аще забуду тебе, Иерусалиме...забвена буди десница моя. Прильпни язык мой гортани моему...» Да, Иерусалим, наш Третий Рим, что мы столь легкомысленно растратили, потеряли... Впрочем, «на реках Вавилона» - это же евреи в изгнании. А мы не в изгнании, мы у себя дома. Только Вавилон пришел и царствует над нами. Так где же он, тот Иерусалим, что мы навеки должны запомнить? Быть может, только на Небесах? Я просыпаюсь от звенящей тишины и воочию слышу, как весь автобус погружен в глубокий сон. Скоро четыре утра, и в сероватом сумраке нечаянного дрожащего рассвета видны очертания города. Нашего города, в который мы вернулись.
Владимир Семенко
http://glfr.ru/svobodnaja-kafedra/na-kraju.html
