Поэт, добрый знакомый и даже покровитель Пушкина, гвардейский полковник Фёдор Николаевич Глинка. Ветеран Отечественной войны 1812 года. Декабрист. Ссыльный. Раскаявшийся грешник. Автор стихов на библейскую тему. Как писали в советское время, «поддался мистическим настроениями и занял реакционную позицию». Прожил на свете почти сто лет: с 1786 по 1880 г. Не слыхали про такого?
Про самого Фёдора Николаевича, может быть, и не слыхали, а вот несколько строчек из него наверняка слышали. Вспомните: «...И мчится тройка удалая в Казань дорогой столбовой, и колокольчик - дар Валдая - гудит, качаясь под дугой...» Немного не так это теперь поётся: забыли поэта, и стихи его переврали слегка, но тем не менее... «Младой ямщик бежит с полночи: ему взгрустнулося в тиши, и он запел про ясны очи, про очи девицы-души: ах очи, очи голубые! Вы иссушили молодца! Зачем, о люди, люди злые, зачем разрознили сердца?..» Красиво, душевно, по-русски... Чем-то очень родным веет, чем-то своим, домашним: и даже не в буквальном смысле стихов это родное скрывается, а в самом их строе, в напеве, в подборе слов... Или вот ещё: «Не слышно шуму городского, в заневских башнях тишина! И на штыке у часового горит полночная луна...» Там дальше такие слова: «А бедный юноша, ровесник младым цветущим деревам, в глухой тюрьме заводит песни и отдаёт тоску волнам! - Прости, отчизна, край любезный! Прости, мой дом, моя семья! Здесь, за решёткою железной, - уже не свой вам больше я!» Это написано в заключении, в крепости, куда Фёдор Николаевич попал за участие в попытке вооружённого переворота в декабре 1825 года. «Сосватал я себе неволю, мой жребий - слёзы и тоска! Но я молчу, - такую долю взяла сама моя рука». Фёдор Николаевич значился одним из руководителей Союза Благоденствия, причём умеренного его крыла. Что это на деле означало? Это означало, что он видел положение дел в России, видел всё хорошее и дурное, что в ней творится, мечтал о том, чтобы дурное истребилось, а доброе распространилось. Считал, что этого можно достичь путём некоторых либеральных реформ. Это был не Пестель с его мечтами о диктатуре и системе тотальной слежки. Это был не Робеспьер, не Дантон, - крови он не жаждал, он жаждал процветания родной страны. После декабрьского восстания глубоко раскаялся в своих либеральных иллюзиях. «Откуда ж придет избавленье, откуда ждать бедам конец?.. Но есть на свете утешенье и на Святой Руси отец! О русский царь! в твоей короне есть без цены драгой алмаз. Он значит - милость! Будь на троне и, наш отец, помилуй нас! А мы с молитвой крепкой к Богу падём все ниц твоим стопам; велишь - и мы пробьём дорогу твоим победным знаменам!»
Да что вспоминать декабристские грехи Фёдора Николаевича! Он, кстати, и в декабристах сотворил немало добра. Например, сделал всё, чтобы Пушкин не был втянут в заговор. Ходатайствовал о Пушкине перед властями: сумел доказать, что ряд слишком вольных эпиграмм только приписываются Пушкину, но вовсе ему не принадлежат. Царь подумал и смилостивился над поэтом. Однажды Глинка расстроил очередную пушкинскую дуэль, а если бы не Фёдор Николаевич, то, может быть, Пушкин был бы убит намного раньше!..
А его военный путь? Полковничьи погоны в гвардии не давались просто так!.. Фёдор Николаевич уже во время Отечественной войны был большим поэтом - есть несколько его стихов, написанных по горячим следам событий 1812 года: «Друзья! Враги грозят нам боем, уж сёла ближние в огне, уж Милорадович пред строем летает вихрем на коне. Идём, идём, друзья, на бой! Герой! Нам смерть сладка с тобой!» Удивительное ощущение приходит, когда читаешь эти стихи и понимаешь, что автор всё это не «из головы выдумывает», а - вот, только что, скакал на коне за Милорадовичем, а потом, на привале, торопясь, записал карандашом... И если писал: «Нам смерть сладка...» - то это не для красного словца: отлично понимал, что мог в самом деле умереть через несколько часов, в ближайшем бою... И кажется, будто не стихи читаешь, а смотришь кинохронику, документальные кадры... Вот, например, - написано непосредственно во время московского пожара, когда никто ещё не знал, чем кончится дело: «Горит, горит царей столица; над ней в кровавых тучах гром, и гнева Божьего десница, и бури огненны кругом. О Кремль! Твои святые стены и башни горды на стенах, дворцы и храмы позлащены падут, унижены во прах!.. ...А гордый враг, оставя степи и груды пепла вкруг Москвы, возвысит грозно меч и цепи и двинет рать к брегам Невы... Друзья, бодрей! Уж близко мщенье: уж вождь, любимец наш седой, устроил мудро войск движенье и в тыл врагам грозит бедой. А мы, друзья, к Творцу молитвы: о, дай Всесильный наш Творец, чтоб дивной сей народов битвы венчали славою конец!»
Вы только вдумайтесь: это написано не «потом», эта молитва ко Всевышнему звучит непосредственно из 1812 года. Именно эта молитва - вкупе, конечно, с миллионами других подобных - дошла до Престола Божия и отвратила беду от России... Всякое слово есть великое дело; но слово, отлитое в стихотворную форму, записанное, сохранённое, получает силу много большую...
Фёдора Николаевича сослали не в Сибирь, а в Карелию. Кто бывал там, тот поймёт, что могла дать эта земля сердцу поэта. В тех краях и Державин, и Баратынский почувствовали несравненное усиление своего поэтического дара; не миновала и Глинку сия благодать.
Богатая, несравненно богатая Россия может забывать таких поэтов, как Фёдор Глинка. Где-нибудь в Швеции поэту подобного уровня на каждой площади стоял бы памятник, но в России... И всё-таки время от времени нужно напоминать людям: был Глинка, был Бенедиктов, были Козлов, Вяземский, Языков... От того, что их теперь не помнят, они хуже не стали. Стихи их в забвении не потускнели, мысли не стали мельче. Это неуничтожимо.
Как там у Фёдора Николаевича? «Кто, силач, возьмёт в охапку холм Кремля-богатыря? Кто собьёт златую шапку у Ивана-Звонаря? Кто Царь-Колокол поднимет? Кто Царь-Пушку повернёт? Шляпы кто, гордец, не снимет у святых в Кремле ворот?..»
Если мы не помним, не знаем, не слышим этих слов - тем хуже нам...
