"Мой отец бросал мне такую мысль - наше поколение потеряло земную Родину, но приобрело Отечество небесное. И эта формула наполнила всю мою жизнь". Первая беседа с выдающимся русским регентом, протоиереем Михаилом Фортунато.
Протоиерей Михаил Фортунато, прослуживший бОльшую часть жизни в кафедральном соборе Успения Богородицы и Всех Святых в Лондоне, пожалуй, один из немногих церковных регентов, уже при жизни удостоенный написания и успешной защиты 20 декабря 2007 года в стенах Московской государственной консерватории научного исследования о своей певческой школе. В преддверии защиты кандидатской диссертации Н.В. Балуевой "Регент Русской Православной Церкви протоиерей Михаил Фортунато, жизнь и литургическое творчество" отец Михаил встретился с преподавателями и сотрудниками Центра церковной музыки имени прот. Димитрия Разумовского Московской государственной консерватории.
- Дорогие друзья, мы рады приветствовать в нашем Центре выдающегося регента протоиерея Михаила Фортунато. Отец Михаил, начните, пожалуйста, от истоков - рассказом о своем детстве, проведенном в "русской Франции". Как в детском сердце совмещались эти две во многом противоположные культуры?
- Вы употребили слово "выдающегося". Я смеюсь немножко, потому что мы никогда не считали себя выдающимися. Мы пережили опыт Зарубежья, опыт изгнания из своей страны. Я родился на десятый год после эвакуации из Крыма. На сердце отцов и матерей поколения, покинувшего Россию, не заживала глубокая рана. И эта рана в каком-то смысле окрасила менталитет эмиграции, которую я знал. Это было вольное или невольное смирение. Удивительно, но страдания и лишения открыли нам духовный путь. Мой отец бросал мне такую мысль, что его поколение потеряло земную Родину, но приобрело небесное Отечество. И эта формула наполнила всю мою жизнь.
Когда я был маленьким, мы были нищими, часто ходили на улицу за супом, который там раздавали, и никакой роскоши себе позволить не могли. До пяти лет по-французски я не говорил, хотя жил в Париже. В 5 лет пошёл в школу и стал "французом". Вот так жизнь потекла по двум руслам: воспитание у нас было русское, а образование французское.
Русское начало никогда не умирало ни во мне, ни в моих сверстниках. Французское образование я принял несколько болезненно, потому что культура семьи, культура христианская, отличалась от французской. Когда учителя в классе нам говорили - а мне было 8 лет - о добре или о любви, то всё это исходило из каких-то принципов, которые я не узнавал. Пришлось, конечно, свыкнуться с этим. Французами мы не стали, хотя по французскому языку я шёл первым, но инкультурировались в ту среду, в которой жили, вобрали в себя эти две культуры и росли такими двухгоризонтными существами.
Уже потом, вступив на педагогический путь, я стал размышлять - а возможно ли в принципе вместить две культуры? Кроме того, нужно было привнести и третий элемент - культуру небесную. Должен сказать, что моё поколение на фоне того, что отцы приехали беженцами и нищими, мы вышли в люди. То есть настолько хорошо они нас воспитали. И за это большая им благодарность. Это люди-герои, очень скромные, но герои!
Мой отец, человек честный и весёлый, стремился нам с братом передать то, что унаследовал, уйдя из семьи в 1919 году в добровольческую армию. И то, что он рассказывал, мне пришлось по вкусу, потому что семья была музыкальная.
- А откуда происходит сама Ваша фамилия - Фортунато?
- Мы - выходцы из Италии времен Гарибальди. Был один Фортунато, другой Фортунато, третий Фортунато - Михаил Антонович, мой прадед. Михаил Антонович был женат, затем овдовел, потом женился на Софье Владимировне Стасовой, и, по-видимому, был настолько одарен, что вошёл в эти круги. Когда его сын, мой дед, Лев Михайлович, в возрасте 18-20 лет учился в Горном институте, то запросто бегал к Римскому-Корсакову. А это были 80-е годы...Представляете, что творилось в Петербурге в 80-е годы XIX-го столетия? Он видел рождение опер! Сохранилась хронография, составленная моей тёткой, где она всё описала. Её отец, а он был очень хорошим музыкантом и играл на скрипке, между прочим, левой рукой, рассказывал о своих встречах и восторгах. Вот такие семейные штрихи до меня дошли, и дед в моём представлении ожил.
Расскажу и о матери, урождённой Тяжельниковой. Я немножко помню дедушку и очень хорошо бабушку с ее стороны. Ее отец был военным, дослужился до генерала, а кончил последним губернатором Новороссийска. Моя бабушка была крестной дочерью императора Александра Второго. Её отец, Владимир Петрович Шмидт, был близок к Государю, он одно время командовал императорским фрегатом в чине капитана, а позже, в чине адмирала, участвовал с Чёрного моря в завоевании Кавказа. В качестве анекдота могу сказать, что кузен моей бабушки, которого она знала и любила, Пётр Петрович Шмидт в Советском Союзе прославился как лейтенант Шмидт, наверное, вам небезызвестный. И когда я ездил по семинариям России, то представлялся, согласно "Золотому телёнку", настоящим потомком лейтенанта Шмидта.
Но вернёмся к серьёзному. Мой отец, Всеволод Львович Фортунато, был человеком простым, но удивительно цельным и глубоко верующим. Несмотря на то, что дед принадлежал скорее к либералам и Церковью не интересовался, его сын с гимназической скамьи в Екатеринославе (ныне Днепропетровск) прислуживал в церкви. Он научил меня молиться, научил меня верить. Его память я храню как святую Отец выехал из России с белой армией. После промежутка времени проведенного с армией в Галлиполи он приехал в Париж.
-Это были тридцатые годы, когда Париж сделался центром скопления русских...
-В тридцатые годы в Париже проживало около трёхсот тысяч русских. Такой Париж я немножко помню. Я помню, между прочим, и 1937-й год, 100-летие со дня смерти Пушкина. Русская эмиграция устроила тогда праздник русской культуры. Мне было 6 лет. Остались впечатления от огромных масс людей, повсюду шли разные спектакли. Помню огромный эмоциональный подъём! Русская эмиграция жила памятью о России, жила культурно насыщенно. Нас, детей, окружали люди высоко образованные. С детства они учили нас грамоте и литературе. Как и вы, мы запоминали страницами "Евгения Онегина" и Лермонтова! Всё это приближало нас к русской среде, хотя мы её не знали. Очень далеко всё-таки мы жили от России...
- Но все же Россия повседневно присутствовала в Вашей жизни там, во Франции...
- Я могу сказать, что мой папа был таким патриотом, что когда он вернулся из немецкого плена, где оказался на год в середине войны, в 1940-м-1941-м году, то решил послать нас с братом учиться в кадетский корпус. Этот кадетский корпус, конечно, отличался от корпусов царской России, но всё-таки мы носили форму, умели отдавать честь, маршировать, приобщались к военной культуре. Что это дало? Мы не забыли русского языка. Мы говорили каждый день по-русски, а не по-французски, как в школе. Мне это позволило в дальнейшем без труда ездить в Россию. Как-то я спросил отца: "Почему ты отправил нас в кадетский корпус? Ведь мы откололись от французской среды!". А он ответил: "Я готовил тебя к службе России". Поразительно то, что в 1941-м году, в октябре, он отправил нас в кадетский корпус в прекрасный город Версаль, а ровно через 50 лет, 19 августа 1991-го года случился путч, и я был в Москве, и с этого дня начались мои поездки по России и преподавание в семинариях. Так что отец в каком-то смысле оправдал себя: то, что он задумал обо мне - случилось.
- Немного отвлекаясь от хронологии повествования, хотелось бы Вас спросить, отец Михаил, о воспитании в русских семьях Зарубежья, было ли оно церковным?
- Домашние молитвы, праздники, хождение в храм, - все это относилось к само собой разумеющейся реальности нашей жизни. В воскресный день всё сосредотачивалось вокруг храма. Не знаю, в каждой семье так было или нет, но у нас было так. Когда мне было 12 лет, помню, я познакомился с футболом. Так вот, настоятель нашего небольшого прихода позволял нам гонять в футбол после службы. И мы ходили на службу, а потом играли в футбол. С наступлением Страстной недели мы все время проводили в церкви. Когда совершался вынос плащаницы, нас ставили в форме "Витязей" как стражу у гроба. Мы очень серьёзно к этому относились, по очереди вступали в караул. Четверть часа постоим - подходят новые караульные. Я помню своего двоюродного брата Игоря, он был одним из руководителей "Витязей" и церковным прислужником. Однажды я стою и замечаю, что Игорь идёт по храму. Он идёт из алтаря к свечному ящику. И как! Вы знаете, он летел, он порхал! Он шёл, как ангел. Будучи прислужником, он воплотил в себя то, что символизировал собой стихарь - небожителя. Это меня так потрясло, что, хотя мы и знались как кузены, но тут я его почти что канонизировал в том образе истинного своего состояния в Церкви, который он мне явил. Значит, он тоже был кем-то воспитан. Это традиция, передающаяся от одного к другому не через наставления, но наблюдения.
Мы постились. Я помню пост, помню удовольствия поста. Не ограничения, хотя и они были, само собой. Но мы знали, что тут есть некий высший смысл, что поститься хорошо потому, что потом будет ещё лучше. Вы знаете, серьёзность эмиграции меня поражает. Меня поражает, как серьёзно и истинно они жили. Потом митрополит Антоний Сурожский говорил мне, как легко быть православным: денег нет, помещения нет, людям трудно...зато никто не мешает, никакая власть не вмешивается, и мы живём чистой, полноценной церковной жизнью.
- Отец Михаил, Вам никогда в детстве не приходилось бывать в России. Какой она Вам представлялась из рассказов Ваших родителей?
- Вы знаете, по рассказам родителей и их друзей Россия представлялась мне обществом добрым, конечно, дух эмиграции на меня влиял, и большим: доброта в России большая, щедрость большая, в гости придешь - сиди, сколько хочешь... Поразительно, но всё то, чему нас учили в Зарубежье, отразилось в одном дне, когда мы впервые вступили на землю Советского Союза.
В 1967 году мы с женой решили навестить родственников, тогда это стало возможным. На теплоходе из Лондона прибыли в Ленинград, нас отвезли в гостиницу. И я жене говорю: "Ты отдыхай, а я не могу, бегу в город, посмотреть, что такое Россия". Выхожу: большой бульвар, люди идут, Невский проспект, оказалось. И чувствую, что здесь я уже был когда-то: знакомые образы, знакомые вывески, знакомое небо. Я недоумевал. Я узнал нечто - Родину, наверное. Потом уже сообразил, ведь об этом писали Достоевский, Чехов, Пушкин, Андрей Белый. Всё это сидело во мне благодаря моим родителям.
- А Ваши родители разделяли Россию и Советский Союз?
- Вы знаете, Советский Союз был наследником тех событий, которые послужили их эмиграции, их отчуждению от русского народа. Так что с большой симпатией относиться не могли. Мы довольно мало знали, но знали, что доходившее до нас во французских газетах и по радио - не вся правда. Нам казалось, что советская Россия не так однозначна, как нам это преподносили, что есть Россия какая-то двойная, есть тёмный и светлый ее облики. И мы задавались вопросом, откуда такое тёмное проявление светлого облика? Но наша семья жила сильной христианской верой, так что мы погрузились всецело в мир русской культуры и веры, и, живя во Франции, соприкасались с ней лишь постольку поскольку. Когда эмиграция дожила уже до второго-третьего поколения, мы поняли, что есть воля Божия на то, что эмиграция случилась. А потом прочли у Бердяева, что Господь послал нас на Запад, чтобы Запад узнал православие. И, будучи верующими людьми, обернулись к Западу. Мои профессора Свято-Сергиевского богословского института в Париже, о которых я сейчас расскажу, общались с французскими философами и богословами и большое дело сделали для них. От голода люди тянулись на свет православной веры. Уже священником я крестил многих европейцев. И именно это русская эмиграция принесла на Запад.
Материал подготовлен при поддержке Центра церковной музыки имени прот. Димитрия Разумовского Московской государственной консерватории. Первую беседу с протоиереем Михаилом Фортунато, прошедшую в эфире радиопрограммы "Благовещение" 22 февраля, вы можете прослушать по ссылке: http://www.radonezh.ru/radio/anons/?ID=7135
Александра Никифорова, выпускница филфака МГУ
http://taday.ru/text/134543.html
Протоиерей Михаил Фортунато, прослуживший бОльшую часть жизни в кафедральном соборе Успения Богородицы и Всех Святых в Лондоне, пожалуй, один из немногих церковных регентов, уже при жизни удостоенный написания и успешной защиты 20 декабря 2007 года в стенах Московской государственной консерватории научного исследования о своей певческой школе. В преддверии защиты кандидатской диссертации Н.В. Балуевой "Регент Русской Православной Церкви протоиерей Михаил Фортунато, жизнь и литургическое творчество" отец Михаил встретился с преподавателями и сотрудниками Центра церковной музыки имени прот. Димитрия Разумовского Московской государственной консерватории.
- Дорогие друзья, мы рады приветствовать в нашем Центре выдающегося регента протоиерея Михаила Фортунато. Отец Михаил, начните, пожалуйста, от истоков - рассказом о своем детстве, проведенном в "русской Франции". Как в детском сердце совмещались эти две во многом противоположные культуры?
- Вы употребили слово "выдающегося". Я смеюсь немножко, потому что мы никогда не считали себя выдающимися. Мы пережили опыт Зарубежья, опыт изгнания из своей страны. Я родился на десятый год после эвакуации из Крыма. На сердце отцов и матерей поколения, покинувшего Россию, не заживала глубокая рана. И эта рана в каком-то смысле окрасила менталитет эмиграции, которую я знал. Это было вольное или невольное смирение. Удивительно, но страдания и лишения открыли нам духовный путь. Мой отец бросал мне такую мысль, что его поколение потеряло земную Родину, но приобрело небесное Отечество. И эта формула наполнила всю мою жизнь.
Когда я был маленьким, мы были нищими, часто ходили на улицу за супом, который там раздавали, и никакой роскоши себе позволить не могли. До пяти лет по-французски я не говорил, хотя жил в Париже. В 5 лет пошёл в школу и стал "французом". Вот так жизнь потекла по двум руслам: воспитание у нас было русское, а образование французское.
Русское начало никогда не умирало ни во мне, ни в моих сверстниках. Французское образование я принял несколько болезненно, потому что культура семьи, культура христианская, отличалась от французской. Когда учителя в классе нам говорили - а мне было 8 лет - о добре или о любви, то всё это исходило из каких-то принципов, которые я не узнавал. Пришлось, конечно, свыкнуться с этим. Французами мы не стали, хотя по французскому языку я шёл первым, но инкультурировались в ту среду, в которой жили, вобрали в себя эти две культуры и росли такими двухгоризонтными существами.
Уже потом, вступив на педагогический путь, я стал размышлять - а возможно ли в принципе вместить две культуры? Кроме того, нужно было привнести и третий элемент - культуру небесную. Должен сказать, что моё поколение на фоне того, что отцы приехали беженцами и нищими, мы вышли в люди. То есть настолько хорошо они нас воспитали. И за это большая им благодарность. Это люди-герои, очень скромные, но герои!
Мой отец, человек честный и весёлый, стремился нам с братом передать то, что унаследовал, уйдя из семьи в 1919 году в добровольческую армию. И то, что он рассказывал, мне пришлось по вкусу, потому что семья была музыкальная.
- А откуда происходит сама Ваша фамилия - Фортунато?
- Мы - выходцы из Италии времен Гарибальди. Был один Фортунато, другой Фортунато, третий Фортунато - Михаил Антонович, мой прадед. Михаил Антонович был женат, затем овдовел, потом женился на Софье Владимировне Стасовой, и, по-видимому, был настолько одарен, что вошёл в эти круги. Когда его сын, мой дед, Лев Михайлович, в возрасте 18-20 лет учился в Горном институте, то запросто бегал к Римскому-Корсакову. А это были 80-е годы...Представляете, что творилось в Петербурге в 80-е годы XIX-го столетия? Он видел рождение опер! Сохранилась хронография, составленная моей тёткой, где она всё описала. Её отец, а он был очень хорошим музыкантом и играл на скрипке, между прочим, левой рукой, рассказывал о своих встречах и восторгах. Вот такие семейные штрихи до меня дошли, и дед в моём представлении ожил.
Расскажу и о матери, урождённой Тяжельниковой. Я немножко помню дедушку и очень хорошо бабушку с ее стороны. Ее отец был военным, дослужился до генерала, а кончил последним губернатором Новороссийска. Моя бабушка была крестной дочерью императора Александра Второго. Её отец, Владимир Петрович Шмидт, был близок к Государю, он одно время командовал императорским фрегатом в чине капитана, а позже, в чине адмирала, участвовал с Чёрного моря в завоевании Кавказа. В качестве анекдота могу сказать, что кузен моей бабушки, которого она знала и любила, Пётр Петрович Шмидт в Советском Союзе прославился как лейтенант Шмидт, наверное, вам небезызвестный. И когда я ездил по семинариям России, то представлялся, согласно "Золотому телёнку", настоящим потомком лейтенанта Шмидта.
Но вернёмся к серьёзному. Мой отец, Всеволод Львович Фортунато, был человеком простым, но удивительно цельным и глубоко верующим. Несмотря на то, что дед принадлежал скорее к либералам и Церковью не интересовался, его сын с гимназической скамьи в Екатеринославе (ныне Днепропетровск) прислуживал в церкви. Он научил меня молиться, научил меня верить. Его память я храню как святую Отец выехал из России с белой армией. После промежутка времени проведенного с армией в Галлиполи он приехал в Париж.
-Это были тридцатые годы, когда Париж сделался центром скопления русских...
-В тридцатые годы в Париже проживало около трёхсот тысяч русских. Такой Париж я немножко помню. Я помню, между прочим, и 1937-й год, 100-летие со дня смерти Пушкина. Русская эмиграция устроила тогда праздник русской культуры. Мне было 6 лет. Остались впечатления от огромных масс людей, повсюду шли разные спектакли. Помню огромный эмоциональный подъём! Русская эмиграция жила памятью о России, жила культурно насыщенно. Нас, детей, окружали люди высоко образованные. С детства они учили нас грамоте и литературе. Как и вы, мы запоминали страницами "Евгения Онегина" и Лермонтова! Всё это приближало нас к русской среде, хотя мы её не знали. Очень далеко всё-таки мы жили от России...
- Но все же Россия повседневно присутствовала в Вашей жизни там, во Франции...
- Я могу сказать, что мой папа был таким патриотом, что когда он вернулся из немецкого плена, где оказался на год в середине войны, в 1940-м-1941-м году, то решил послать нас с братом учиться в кадетский корпус. Этот кадетский корпус, конечно, отличался от корпусов царской России, но всё-таки мы носили форму, умели отдавать честь, маршировать, приобщались к военной культуре. Что это дало? Мы не забыли русского языка. Мы говорили каждый день по-русски, а не по-французски, как в школе. Мне это позволило в дальнейшем без труда ездить в Россию. Как-то я спросил отца: "Почему ты отправил нас в кадетский корпус? Ведь мы откололись от французской среды!". А он ответил: "Я готовил тебя к службе России". Поразительно то, что в 1941-м году, в октябре, он отправил нас в кадетский корпус в прекрасный город Версаль, а ровно через 50 лет, 19 августа 1991-го года случился путч, и я был в Москве, и с этого дня начались мои поездки по России и преподавание в семинариях. Так что отец в каком-то смысле оправдал себя: то, что он задумал обо мне - случилось.
- Немного отвлекаясь от хронологии повествования, хотелось бы Вас спросить, отец Михаил, о воспитании в русских семьях Зарубежья, было ли оно церковным?
- Домашние молитвы, праздники, хождение в храм, - все это относилось к само собой разумеющейся реальности нашей жизни. В воскресный день всё сосредотачивалось вокруг храма. Не знаю, в каждой семье так было или нет, но у нас было так. Когда мне было 12 лет, помню, я познакомился с футболом. Так вот, настоятель нашего небольшого прихода позволял нам гонять в футбол после службы. И мы ходили на службу, а потом играли в футбол. С наступлением Страстной недели мы все время проводили в церкви. Когда совершался вынос плащаницы, нас ставили в форме "Витязей" как стражу у гроба. Мы очень серьёзно к этому относились, по очереди вступали в караул. Четверть часа постоим - подходят новые караульные. Я помню своего двоюродного брата Игоря, он был одним из руководителей "Витязей" и церковным прислужником. Однажды я стою и замечаю, что Игорь идёт по храму. Он идёт из алтаря к свечному ящику. И как! Вы знаете, он летел, он порхал! Он шёл, как ангел. Будучи прислужником, он воплотил в себя то, что символизировал собой стихарь - небожителя. Это меня так потрясло, что, хотя мы и знались как кузены, но тут я его почти что канонизировал в том образе истинного своего состояния в Церкви, который он мне явил. Значит, он тоже был кем-то воспитан. Это традиция, передающаяся от одного к другому не через наставления, но наблюдения.
Мы постились. Я помню пост, помню удовольствия поста. Не ограничения, хотя и они были, само собой. Но мы знали, что тут есть некий высший смысл, что поститься хорошо потому, что потом будет ещё лучше. Вы знаете, серьёзность эмиграции меня поражает. Меня поражает, как серьёзно и истинно они жили. Потом митрополит Антоний Сурожский говорил мне, как легко быть православным: денег нет, помещения нет, людям трудно...зато никто не мешает, никакая власть не вмешивается, и мы живём чистой, полноценной церковной жизнью.
- Отец Михаил, Вам никогда в детстве не приходилось бывать в России. Какой она Вам представлялась из рассказов Ваших родителей?
- Вы знаете, по рассказам родителей и их друзей Россия представлялась мне обществом добрым, конечно, дух эмиграции на меня влиял, и большим: доброта в России большая, щедрость большая, в гости придешь - сиди, сколько хочешь... Поразительно, но всё то, чему нас учили в Зарубежье, отразилось в одном дне, когда мы впервые вступили на землю Советского Союза.
В 1967 году мы с женой решили навестить родственников, тогда это стало возможным. На теплоходе из Лондона прибыли в Ленинград, нас отвезли в гостиницу. И я жене говорю: "Ты отдыхай, а я не могу, бегу в город, посмотреть, что такое Россия". Выхожу: большой бульвар, люди идут, Невский проспект, оказалось. И чувствую, что здесь я уже был когда-то: знакомые образы, знакомые вывески, знакомое небо. Я недоумевал. Я узнал нечто - Родину, наверное. Потом уже сообразил, ведь об этом писали Достоевский, Чехов, Пушкин, Андрей Белый. Всё это сидело во мне благодаря моим родителям.
- А Ваши родители разделяли Россию и Советский Союз?
- Вы знаете, Советский Союз был наследником тех событий, которые послужили их эмиграции, их отчуждению от русского народа. Так что с большой симпатией относиться не могли. Мы довольно мало знали, но знали, что доходившее до нас во французских газетах и по радио - не вся правда. Нам казалось, что советская Россия не так однозначна, как нам это преподносили, что есть Россия какая-то двойная, есть тёмный и светлый ее облики. И мы задавались вопросом, откуда такое тёмное проявление светлого облика? Но наша семья жила сильной христианской верой, так что мы погрузились всецело в мир русской культуры и веры, и, живя во Франции, соприкасались с ней лишь постольку поскольку. Когда эмиграция дожила уже до второго-третьего поколения, мы поняли, что есть воля Божия на то, что эмиграция случилась. А потом прочли у Бердяева, что Господь послал нас на Запад, чтобы Запад узнал православие. И, будучи верующими людьми, обернулись к Западу. Мои профессора Свято-Сергиевского богословского института в Париже, о которых я сейчас расскажу, общались с французскими философами и богословами и большое дело сделали для них. От голода люди тянулись на свет православной веры. Уже священником я крестил многих европейцев. И именно это русская эмиграция принесла на Запад.
Материал подготовлен при поддержке Центра церковной музыки имени прот. Димитрия Разумовского Московской государственной консерватории. Первую беседу с протоиереем Михаилом Фортунато, прошедшую в эфире радиопрограммы "Благовещение" 22 февраля, вы можете прослушать по ссылке: http://www.radonezh.ru/radio/anons/?ID=7135
Александра Никифорова, выпускница филфака МГУ
http://taday.ru/text/134543.html
_1.jpg)
