Подчас, слушая или читая простые, бесхитростные истории о том, как человек нашел нечто такое, что давно искал, удивляешься силе людского стремления к истине, к настоящему. Рассказ Елены Сапаевой - как раз из ряда подобных "нечудесных" историй.
То, что мы живем в мире искусственных преград между людьми и "пластиковой", "офисной" дружелюбности, наверняка ощущают многие люди, в том числе молодые. В недавние студенческие годы среди нас - сокурсников литфакультета - нередки были разговоры о выхолощенности современного общения. Постоянно читая о внутренних потрясениях и "перерождениях" литературных героев, невольно начинаешь искать подобные "глубокие и настоящие моменты" в своих взаимоотношениях с людьми.
Только вот поймать это ускользающее ощущение "глубокого и настоящего" очень непросто. Порою казалось, что его заключает в себе "богемная" жизнь. Литературные споры в обшарпанном университетском коридоре, осенняя ночь с песнями "ДДТ", разговоры с хрипотцой на подоконнике хрущевской кухни...
Главным отдохновением, целым миром в этом отношении был для меня Грушинский фестиваль. Скинув тяжеленный рюкзак на его поляне, человек отрясал с себя пыль социального статуса и стереотипов "городского" поведения. За несколько суток здесь можно было понять человека лучше, чем за все предыдущие годы общения с ним. И только подивиться незаметной прежде тонкости его отношения к миру. В какие-то минуты "Каменная чаша" Жигулей казалась единым поющим целым. Хотелось служить этому песенному братству, проникнуться им до глубины души.
Там же, на "Груше", произошла моя первая встреча с православными миссионерами. Точнее, столкновение, ибо неожиданно встретив в этой обстановке священнослужителя, да еще облаченного в рясу, я испытала удивление и ужас. Но разговор, который вел священник, отец Артемий, с сидящими кружком молодыми людьми, был чрезвычайно интересен. Речь шла о том, что ищут молодые люди в огромном фестивальном "вавилоне".
Многие из них (за исключением тех, кто приезжает выпить и отдохнуть) ждут от этого действа не только хороших песен, но и какой-то правды, если не сказать любви. В советское время слеты КСП были действительно особой средой, в которой говорили правду. Интеллигенция, не желающая "мыслить по режиму", должна была взяться за руки, "чтоб не пропасть поодиночке". Но в новых условиях жизни от этого объединяющего начала осталась скорее "эклектичная смесь либерально-демократических идей и коммунистической романтики юности" (как выразился в своей статье побывавший на Грушинке саратовский священник Александр Ионов). Каждый стал приезжать на поляну за чем-то своим. И новичок, пришедший сюда в поисках спасения от "одиночества среди людей", побродив среди чужих костров, нередко отходил неутешен. "Всеобщую любовь" на фестивале провозглашали разве что кришнаиты, из года в год зазывавшие его посетителей в сентиментально-розовый шатер.
Конечно, фразы миссионеров о том, что и правда, и любовь обретаются в Боге, я в тот момент не восприняла. Казалось, что "в Боге" или "во Христе" - это такие приставки, которые добавляют православные к любому своему предложению. Церковь не представлялась мне в виде общности людей, и желания продолжать знакомство с "православной молодежью" не было. Но и ощущение того, что обожаемое мной "фестивальное братство" есть лишь искусственный, внешний антураж без чего-то главного, уже не проходило. "Обкуренный десант", высаживавшийся на поляну, с каждым годом становился многочисленнее и агрессивней, и ездить на Грушинку я перестала.
А безотчетная тоска по "настоящему" осталась. На работе все было подчинено "сбору, обработке и передаче информации", а отношения с друзьями все более приобретали характер обсуждения бытовых или, в лучшем случае, творческих проблем. Я ходила в церковь, но посещение богослужений никак не связывалось в сознании с какой-либо человеческой теплотой. Куда обильнее, казалось мне, она изливалась в протестантских собраниях, и возможно, их ряды пополнились бы еще одной рабой Божией, но сердце уже стремилось к мистическому и вечному Православию.
Так сложилось, что вскоре после осознанного прихода в Церковь мне пришлось оставить родной город, прежнюю работу, друзей. Кругом общения на новом месте для нас с мужем стали люди, приходящие по воскресеньям в храм. Возможно, беседы с любопытными "бабушками в платочках", "чересчур строгие", отстраненно-занятые батюшки и многое другое не вызывало особого восторга. Но людей, близких по какому-либо другому "признаку", рядом просто не было. И тогда Господь нежданно-негаданно подарил мне то, что я давно искала. Пространство Церкви и оказалось тем самым миром, где настоящими становимся мы все.
Храм и все, что с ним связано, порождает самые искренние проявления человеческих отношений. Вот церковный сторож - седовласый старик - утешает, прижав к груди, рыдающую молодую женщину, потерявшую кого-то из близких. Вот бабушка-свечница в зимние холода кладет батюшке в пакет свежесвязанные носочки. Вот сам батюшка, дающий мне такое необходимое интервью, несмотря на то, что от усталости в глазах полопались капилляры. А вот милый малыш-дауненок, которого, высвобождая маму, по очереди нянчат в притворе две девочки из соседской многодетной семьи. Все это и есть, наверное, та "любовь во Христе", которой мир со всей его похотью и подозрительностью не может отобрать у нас.
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4134&Itemid=5
То, что мы живем в мире искусственных преград между людьми и "пластиковой", "офисной" дружелюбности, наверняка ощущают многие люди, в том числе молодые. В недавние студенческие годы среди нас - сокурсников литфакультета - нередки были разговоры о выхолощенности современного общения. Постоянно читая о внутренних потрясениях и "перерождениях" литературных героев, невольно начинаешь искать подобные "глубокие и настоящие моменты" в своих взаимоотношениях с людьми.
Только вот поймать это ускользающее ощущение "глубокого и настоящего" очень непросто. Порою казалось, что его заключает в себе "богемная" жизнь. Литературные споры в обшарпанном университетском коридоре, осенняя ночь с песнями "ДДТ", разговоры с хрипотцой на подоконнике хрущевской кухни...
Главным отдохновением, целым миром в этом отношении был для меня Грушинский фестиваль. Скинув тяжеленный рюкзак на его поляне, человек отрясал с себя пыль социального статуса и стереотипов "городского" поведения. За несколько суток здесь можно было понять человека лучше, чем за все предыдущие годы общения с ним. И только подивиться незаметной прежде тонкости его отношения к миру. В какие-то минуты "Каменная чаша" Жигулей казалась единым поющим целым. Хотелось служить этому песенному братству, проникнуться им до глубины души.
Там же, на "Груше", произошла моя первая встреча с православными миссионерами. Точнее, столкновение, ибо неожиданно встретив в этой обстановке священнослужителя, да еще облаченного в рясу, я испытала удивление и ужас. Но разговор, который вел священник, отец Артемий, с сидящими кружком молодыми людьми, был чрезвычайно интересен. Речь шла о том, что ищут молодые люди в огромном фестивальном "вавилоне".
Многие из них (за исключением тех, кто приезжает выпить и отдохнуть) ждут от этого действа не только хороших песен, но и какой-то правды, если не сказать любви. В советское время слеты КСП были действительно особой средой, в которой говорили правду. Интеллигенция, не желающая "мыслить по режиму", должна была взяться за руки, "чтоб не пропасть поодиночке". Но в новых условиях жизни от этого объединяющего начала осталась скорее "эклектичная смесь либерально-демократических идей и коммунистической романтики юности" (как выразился в своей статье побывавший на Грушинке саратовский священник Александр Ионов). Каждый стал приезжать на поляну за чем-то своим. И новичок, пришедший сюда в поисках спасения от "одиночества среди людей", побродив среди чужих костров, нередко отходил неутешен. "Всеобщую любовь" на фестивале провозглашали разве что кришнаиты, из года в год зазывавшие его посетителей в сентиментально-розовый шатер.
Конечно, фразы миссионеров о том, что и правда, и любовь обретаются в Боге, я в тот момент не восприняла. Казалось, что "в Боге" или "во Христе" - это такие приставки, которые добавляют православные к любому своему предложению. Церковь не представлялась мне в виде общности людей, и желания продолжать знакомство с "православной молодежью" не было. Но и ощущение того, что обожаемое мной "фестивальное братство" есть лишь искусственный, внешний антураж без чего-то главного, уже не проходило. "Обкуренный десант", высаживавшийся на поляну, с каждым годом становился многочисленнее и агрессивней, и ездить на Грушинку я перестала.
А безотчетная тоска по "настоящему" осталась. На работе все было подчинено "сбору, обработке и передаче информации", а отношения с друзьями все более приобретали характер обсуждения бытовых или, в лучшем случае, творческих проблем. Я ходила в церковь, но посещение богослужений никак не связывалось в сознании с какой-либо человеческой теплотой. Куда обильнее, казалось мне, она изливалась в протестантских собраниях, и возможно, их ряды пополнились бы еще одной рабой Божией, но сердце уже стремилось к мистическому и вечному Православию.
Так сложилось, что вскоре после осознанного прихода в Церковь мне пришлось оставить родной город, прежнюю работу, друзей. Кругом общения на новом месте для нас с мужем стали люди, приходящие по воскресеньям в храм. Возможно, беседы с любопытными "бабушками в платочках", "чересчур строгие", отстраненно-занятые батюшки и многое другое не вызывало особого восторга. Но людей, близких по какому-либо другому "признаку", рядом просто не было. И тогда Господь нежданно-негаданно подарил мне то, что я давно искала. Пространство Церкви и оказалось тем самым миром, где настоящими становимся мы все.
Храм и все, что с ним связано, порождает самые искренние проявления человеческих отношений. Вот церковный сторож - седовласый старик - утешает, прижав к груди, рыдающую молодую женщину, потерявшую кого-то из близких. Вот бабушка-свечница в зимние холода кладет батюшке в пакет свежесвязанные носочки. Вот сам батюшка, дающий мне такое необходимое интервью, несмотря на то, что от усталости в глазах полопались капилляры. А вот милый малыш-дауненок, которого, высвобождая маму, по очереди нянчат в притворе две девочки из соседской многодетной семьи. Все это и есть, наверное, та "любовь во Христе", которой мир со всей его похотью и подозрительностью не может отобрать у нас.
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4134&Itemid=5
