"Майору Титкову, в каждом слове которого тряско зыбилась мука бессилия перед случившимся, не нужно было, вероятно, показывать ордена и документы Веснина. Этот положенный на стол кровавый комок в слипшемся носовом платке был неумолимой и неотвратимой реальностью, как удар по глазам, утверждающий со всей жестокостью истины гибель Веснина. И Бессонов непроизвольно, одной рукой загородившись от яркого света ламп, от взглядов, обращенных на него, зачем-то дотянулся другой рукой до влажного корешка личного удостоверения Веснина, долго не в силах был раскрыть его - странички склеились, набухли в крови, потемнели".
Титков, Веснин, Бессонов... Ощущая этих людей очень знакомыми, близкими, многие, видимо, хмурятся, напрягая память. Когда и при каких обстоятельствах сводила с ними судьба? Может, не все и не сразу, но непременно вспомнят: да это же герои плотно "заселенного", волнующего самим своим названием романа "Горячий снег". Это люди, рожденные талантом Юрия Бондарева.
С Титковым, Весниным, Бессоновым Юрий Васильевич на фронтовых путях-дорогах мог и не встречаться, а если встречался, служил под их началом, видел лицом к лицу или издалека, то, конечно же, не писал портреты с натуры. Нам не найти прототипов Титкова, Веснина, Бессонова в реальных лицах. Романы потому и обретают вечность, что в их героях собраны, сплавлены самые характерные, самые типичные черты сотен и тысяч фронтовиков, черты, присущие целому поколению. И каждый эпизод подлинно художественного произведения, в том числе и тот случайный, что приведен в начале этих заметок, позволяет почти любому из участников войны сказать: да, все обстояло именно так, я это лично видел, только фамилия погибшего была не Веснин, а, кажется, Осенин, и не генерал он вовсе, а полковник...
Об этом думаешь, листая двухтомник "Сталинградский рубеж"*, в котором "Горячий снег" соседствует с другим романом - "Мой Сталинград" Михаила Алексеева. Породненные темой, масштабностью повествования, они различны в выборе героев. Ограничивая себя в творчестве, Алексеев заранее предупреждает: "...Я решил рассказать только о том, чему сам был свидетель, и о тех, кого знал хорошо по службе в одной воинской части, по совместным боям в междуречье Дона и Волги летом и осенью 42-го и 43-го, при этом соблюдая железную установку: ничего не придумывать, не досочинять. А если и сочинять, то лишь исходя из характера описываемого события или действительного лица. Сочинять так, чтобы ни это лицо, ни те, кто с ним соприкасался, не усомнились в подлинности поступка или сказанных слов".
Все, что видел, что пережил Алексеев в Сталинграде, где час и минута стоили жизни, где выйти из боя живым было почти противоестественно, а погибнуть в нем - в порядке вещей, происходило в рамках одной дивизии - 29-й стрелковой, ставшей затем 72-й гвардейской. А выходя за границы дивизии, которая после войны была размещена в КВО, в Белой Церкви, автор предупреждает читателя: об этом я узнал уже в мирные дни, тут пользуюсь документом, который в те драматические и героические дни был для меня недоступным.
Органично вошла в двухтомник и киноповесть Юрия Виноградова "Вознесенные в небо". Зенитная батарея, укомплектованная девушками, защищает сталинградское небо. И попутно отражает танковые атаки. Одна у зенитчиц отрада - усыновленный сразу всеми мальчишка. Для кого-то он Шурочка, для кого-то Гиви. Малыш, с трудом выбравшийся после очередного боя из разрушенного блиндажа, остается единственной живой душой на позициях батареи. Что там батарея, полки сгорали в сталинградском сражении, как спички на ветру.
"Пишу, - говорит в предисловии к двухтомнику генерал-полковник Николай Резник, - и вспоминаю своего отца, которому довелось вдоволь хлебнуть фронтового лиха. Он прошел войну от начала до конца, дослужился до капитана и израненный, но, слава Богу, живой вернулся на родное Ставрополье. Мне, появившемуся на свет вскоре после Победы мальчишке, понятное дело, было до крайности любопытно, как же все происходило там, на полях сражений. Я без устали приставал к отцу с расспросами, но он в большинстве случаев отмалчивался или переводил разговор на другую тему. То ли ему было тяжело вспоминать о пережитом, то ли просто не хотел травмировать горькой правдой войны неокрепшую мальчишечью душу. И тогда я обращался к книгам... Низкий поклон всем, кто силой своего писательского таланта дал нам, сегодняшним, счастливую возможность сердцем прикоснуться к бессмертному подвигу фронтовиков - людей, перед которыми все мы вместе и каждый в отдельности в вечном неоплатном долгу".
Сталинградский рубеж* - не двухцветная линия на исторических картах, опасно соприкоснувшаяся с синей жилочкой великой и святой для русских реки. Этот рубеж прошел через сердца, через миллионы судеб, навсегда разделив то, что было "до" и "после". После Сталинграда на запад двинулась уже другая армия другой страны. Другой стала и литература о войне, доказавшая способность хранить прошлое в художественных образах, глубоко осмысливать, философски обобщать разную в проявлениях, но единую и неделимую по сути окопную и штабную правду.
"Наше поколение, - пишет Юрий Бондарев, - те, что остались в живых, - вернулись с войны, сумев сохранить, пронести в себе через огонь этот чистый лучезарный мир, непреходящую веру в будущее, в молодость, в надежду. Но мы стали непримиримее к несправедливости, добрее к добру, наша совесть стала вторым сердцем. Ведь эта совесть была оплачена кровью, обжигающей душу ненавистью ко всему черному, жестокому, античеловеческому. И вместе с тем четыре года войны мы сохраняли в себе тепло солнца, естественный цвет молодой травы, улыбку любимой женщины, мягкий блеск фонарей в теплых сумерках и вечерний снегопад..."
И еще признание, на которое сердце отзывается болью. "Нету в живых уже многих моих сталинградских побратимов, - пишет Михаил Алексеев. - И мне остается только гадать, кто же он, тот последний из могикан Сталинграда, на коего, как на чудо, будут взирать очи пришедших на эту горькую и самую сладостную землю после нас, тех, кому суждено нести ее извечный тяжелый крест в неизвестность грядущего".
Наверное, последнего из могикан Сталинграда по имени не узнаем и мы. Мы знаем, мы убеждены в другом: у внуков и правнуков сталинградцев тоже есть рубежи, которые они никогда и никому не уступят.
*М.Н. Алексеев, Ю.В. Бондарев, Ю.А. Виноградов. Сталинградский рубеж. В двух томах. М., "Граница", 2004.
http://www.redstar.ru/2005/04/07_04/4_06.html
Титков, Веснин, Бессонов... Ощущая этих людей очень знакомыми, близкими, многие, видимо, хмурятся, напрягая память. Когда и при каких обстоятельствах сводила с ними судьба? Может, не все и не сразу, но непременно вспомнят: да это же герои плотно "заселенного", волнующего самим своим названием романа "Горячий снег". Это люди, рожденные талантом Юрия Бондарева.
С Титковым, Весниным, Бессоновым Юрий Васильевич на фронтовых путях-дорогах мог и не встречаться, а если встречался, служил под их началом, видел лицом к лицу или издалека, то, конечно же, не писал портреты с натуры. Нам не найти прототипов Титкова, Веснина, Бессонова в реальных лицах. Романы потому и обретают вечность, что в их героях собраны, сплавлены самые характерные, самые типичные черты сотен и тысяч фронтовиков, черты, присущие целому поколению. И каждый эпизод подлинно художественного произведения, в том числе и тот случайный, что приведен в начале этих заметок, позволяет почти любому из участников войны сказать: да, все обстояло именно так, я это лично видел, только фамилия погибшего была не Веснин, а, кажется, Осенин, и не генерал он вовсе, а полковник...
Об этом думаешь, листая двухтомник "Сталинградский рубеж"*, в котором "Горячий снег" соседствует с другим романом - "Мой Сталинград" Михаила Алексеева. Породненные темой, масштабностью повествования, они различны в выборе героев. Ограничивая себя в творчестве, Алексеев заранее предупреждает: "...Я решил рассказать только о том, чему сам был свидетель, и о тех, кого знал хорошо по службе в одной воинской части, по совместным боям в междуречье Дона и Волги летом и осенью 42-го и 43-го, при этом соблюдая железную установку: ничего не придумывать, не досочинять. А если и сочинять, то лишь исходя из характера описываемого события или действительного лица. Сочинять так, чтобы ни это лицо, ни те, кто с ним соприкасался, не усомнились в подлинности поступка или сказанных слов".
Все, что видел, что пережил Алексеев в Сталинграде, где час и минута стоили жизни, где выйти из боя живым было почти противоестественно, а погибнуть в нем - в порядке вещей, происходило в рамках одной дивизии - 29-й стрелковой, ставшей затем 72-й гвардейской. А выходя за границы дивизии, которая после войны была размещена в КВО, в Белой Церкви, автор предупреждает читателя: об этом я узнал уже в мирные дни, тут пользуюсь документом, который в те драматические и героические дни был для меня недоступным.
Органично вошла в двухтомник и киноповесть Юрия Виноградова "Вознесенные в небо". Зенитная батарея, укомплектованная девушками, защищает сталинградское небо. И попутно отражает танковые атаки. Одна у зенитчиц отрада - усыновленный сразу всеми мальчишка. Для кого-то он Шурочка, для кого-то Гиви. Малыш, с трудом выбравшийся после очередного боя из разрушенного блиндажа, остается единственной живой душой на позициях батареи. Что там батарея, полки сгорали в сталинградском сражении, как спички на ветру.
"Пишу, - говорит в предисловии к двухтомнику генерал-полковник Николай Резник, - и вспоминаю своего отца, которому довелось вдоволь хлебнуть фронтового лиха. Он прошел войну от начала до конца, дослужился до капитана и израненный, но, слава Богу, живой вернулся на родное Ставрополье. Мне, появившемуся на свет вскоре после Победы мальчишке, понятное дело, было до крайности любопытно, как же все происходило там, на полях сражений. Я без устали приставал к отцу с расспросами, но он в большинстве случаев отмалчивался или переводил разговор на другую тему. То ли ему было тяжело вспоминать о пережитом, то ли просто не хотел травмировать горькой правдой войны неокрепшую мальчишечью душу. И тогда я обращался к книгам... Низкий поклон всем, кто силой своего писательского таланта дал нам, сегодняшним, счастливую возможность сердцем прикоснуться к бессмертному подвигу фронтовиков - людей, перед которыми все мы вместе и каждый в отдельности в вечном неоплатном долгу".
Сталинградский рубеж* - не двухцветная линия на исторических картах, опасно соприкоснувшаяся с синей жилочкой великой и святой для русских реки. Этот рубеж прошел через сердца, через миллионы судеб, навсегда разделив то, что было "до" и "после". После Сталинграда на запад двинулась уже другая армия другой страны. Другой стала и литература о войне, доказавшая способность хранить прошлое в художественных образах, глубоко осмысливать, философски обобщать разную в проявлениях, но единую и неделимую по сути окопную и штабную правду.
"Наше поколение, - пишет Юрий Бондарев, - те, что остались в живых, - вернулись с войны, сумев сохранить, пронести в себе через огонь этот чистый лучезарный мир, непреходящую веру в будущее, в молодость, в надежду. Но мы стали непримиримее к несправедливости, добрее к добру, наша совесть стала вторым сердцем. Ведь эта совесть была оплачена кровью, обжигающей душу ненавистью ко всему черному, жестокому, античеловеческому. И вместе с тем четыре года войны мы сохраняли в себе тепло солнца, естественный цвет молодой травы, улыбку любимой женщины, мягкий блеск фонарей в теплых сумерках и вечерний снегопад..."
И еще признание, на которое сердце отзывается болью. "Нету в живых уже многих моих сталинградских побратимов, - пишет Михаил Алексеев. - И мне остается только гадать, кто же он, тот последний из могикан Сталинграда, на коего, как на чудо, будут взирать очи пришедших на эту горькую и самую сладостную землю после нас, тех, кому суждено нести ее извечный тяжелый крест в неизвестность грядущего".
Наверное, последнего из могикан Сталинграда по имени не узнаем и мы. Мы знаем, мы убеждены в другом: у внуков и правнуков сталинградцев тоже есть рубежи, которые они никогда и никому не уступят.
*М.Н. Алексеев, Ю.В. Бондарев, Ю.А. Виноградов. Сталинградский рубеж. В двух томах. М., "Граница", 2004.
http://www.redstar.ru/2005/04/07_04/4_06.html
