Как только мы начинаем говорить о славянском мире, о славянской душе, то сразу в мысленном горизонте возникают образы России и Византии. Россия, византизм, славянство - вот духовный, культурный, метафизический, геополитический контекст, в свое время навечно обозначенный Константином Леонтьевым, вне которого продумывание славянских вопросов не имеет смысла
Что мы можем сказать сегодня по поводу их взаимодействия? Принесло ли время новые смыслы, новые акценты, или еще не обдуманы проблемы, возникшие в XIX веке, без разрешения которых дальнейшие размышления лишены перспективы?
Леонтьеву действительно удалось проникнуть умственным и духовным взором в живую плоть русской культуры, разглядеть под огромным слоем поверхностно-рациональных оценок и трактовок реальный механизм русского своеобразия, ибо он раскрыл потаенные смыслы того феномена, который носит название византизм.
Во времена Леонтьева не существовал термин "вестернизация", но словосочетание "эгалитарный прогресс", часто употребляемое Леонтьевым, точно соответствует основным параметрам вестернизации: упростить сложного, проблемного и трагического человека до потребляющего, не думающего и не страдающего существа, до "среднего европейца".
Вестернизиция, являющаяся основной идеологемой современной формы мирового тоталитаризма - глобализма, стремится к уравнению многомерного и разнообразного мира в рамках одного доминирующего типа культуры. Равенство как социокультурный идеал - проклятие рода человеческого. Единственно подлинное равенство человечества - это равенство во Христе, ибо здесь нет никаких эмпирических, человеческих предпочтений и приоритетов. Все равно немощны и беспомощны, всем требуется неотмирная помощь Неба.
Леонтьев - пророк гибельности вестернизации, которая в его время виделась ему как "эгалитарный прогресс", что является глобализацией в наше время.
Действительно, что-то случилось сегодня с Россией; мрачные пророчество Леонтьева, к сожалению, сбываются.
Из многочисленных высказываний Леонтьева на славянско-византийскую тему можно взять следующие, которые и будут определяющей "духовной нитью" наших размышлений: "Нравится нам это или нет, худо ли византийское начало или хорошо оно, но оно единственный надежный якорь нашего, не только русского, но и всеславянского охранения".
Леонтьев видел в византизме огромный культуротворческий потенциал: "Византизм организовал нас, система византийских идей создала величие наше". Это и есть абсолютный смысл византизма, смысл метафизический, духовный и философский. Поэтому нужно понимать византизм не эмпирически (как систему политического интриганства или "тысячелетнюю лабораторию тоталитарного опыта"), а метафизически - как духоносно-поэтическое осмысление кардинальных моментов и состояний человеческого бытия - рождения, веры, смерти. Византизм - сугубо духовно-культурное философское понятие и именно так нужно его принимать и рассматривать сегодня.
Философско-богословское осмысление византизма дает, по крайней мере, три его грани, взаимосвязанных, образующих единое мирочувствие и мировидение: 1) недоверие к человеку в его наличном, антропологически-ущербном (греховном) состоянии; 2) недоверие к универсалистско-глобалистским проектам по созданию одной "общечеловеческой" культуры; 3) трагическое восприятие наличного мира, в котором безумно-антиномическим образом соединяются крайне острое восхищение Богосозданной красотой тварного мира с одновременным видением его страшного зло-уродливого лика. Драматические противоречия между этикой и эстетикой приводят к крайне пессимистическим выводам относительно трагической судьбы тварного мира.
Именно византийское трагическое мирочувствие, в котором нет либерально-поверхностного отношению к этому миру, который "во зле лежит", создало особый поэтико-литургический контекст мысли, в котором философия означает живое детоводительство ко Христу, в котором бездны страшных падений и свирепый мрак Богооставлености находит свое выражение в возвышенно-скорбных мотивах и высочайших эстетических образцах. Но именно это и создает особую духовную твердость православных славян, преданно держащихся за свои ценности и святыни.
В центре новой нехристианской религии глобализма ставится идея счастья, счастья смертного в смертном мире, добавим. Стремление смертного сделаться счастливым в земных условиях - утопия, на деле оборачивающаяся страшными несчастьями, кровью и войнами, страданиями миллионов, не желающих жить по "цивилизованным стандартам" тоталитарного рынка, а в лоне своей родной традиции.
Византизим как мировоззрение, трезво оценивающее иллюзорность любых прогрессистских проектов, культивирует возвышенно-трагический стиль жизни, соответствующий онтологическому состоянию наличного бытия, бытия больного и порушенного многовековым человеческим злом. Иным словом, византизм - благородство и трагический аристократизм; вестернизм - примитивность и пошлость.
Итак, сейчас мы наблюдаем конфронтацию двух антропологических моделей - Homo Byzantinus и Homo Americanus. Разница меж ними столь велика, политические силы на сегодняшний момент столь неравномерны, что вольно-невольно необходимо заниматься апологией коренных начал славянского духа, в основах которого - византийское мирочувствие.
Наличие византийского субстрата в славянской культуре и задает ту особую философскую матрицу, которая и отличает духовное любомудрие русских, основанное на живом, трагическом и антиномическом Богопознании и Боговосприятии от рационалистического, схоластического западноевропейского "философского дискурса", в котором истина - категориальный продукт абстрактно-логического мышления.
Взаимодействие византийского (православного) начала с началами славянскими создает тот необходимый культурный синтез, который позволяет сохранить православие без Византии на укрепленных православием славянских территориях. Хотя сами по себе "византизм" и "славянство" - изначально два разных культурных типа. Общеславянские черты характера хорошо известны. Это доброта, кротость, уступчивость, хаотичность, неоформленность. Византийские черты тоже хорошо известны. Это воля, власть, сила, жесткость, могущество. Только лишь их плодотворное, прежде всего, духовное взаимодействие создает великое культурное образование, имеющее великие духовные и культурные задания. В этом свете культурософская "формула" России, как и любого славянского народа, состоит в неслиянности и нераздельности византизма и славянства.
Общность византизма и славянства очевидна. Благоговейное отношение к книжности, к Слову как таковому проявилось и в самоназвании "славен"-славян, которое связано со "словом". Народ самоименует себя, указывая на свою главную черту - "люди, владеющие словом". Слово у славян поистине сакрализовано, оно имеет высший бытийный статус, им окрашены все ценностные приоритеты народа.
Своеобразным метафизическим гимном славянскому миру можно считать стихи сербского поэта "корневого мироощущения" Манойле Гавриловича:
Серебром славянским лава,
растекаясь во вселенной,
чародея жжет отныне,
в пасти Солнца
обреченно ворон стонет;
над Европой вижу светлую богиню:
то любовь моя восходит
на зардевшем небосклоне.
(Пер. И. Числова)
Здесь передано вселенское мироощущение, в котором теплая нежность славянского взора перемежается с суровой обреченностью византийского мирочувствия.
Леонтьев опасался "опрометчивого панславянизма", так как видел в современных ему балканских славянах потенции космополизации, демократизации, ибо недостаток крепких византийских форм делает южное славянство подверженным эгалитарным тенденциям столь нелюбимого им Запада.
Гениальность Леонтьева в том, что он один из первых узрел разрушающее воздействие западной культуры, ибо последняя подверглась саморазрушению через демократию, социализм, то есть через упрощение высоко-трагических начал бытия. Мало кто в то время, подобно Леонтьеву, мог почувствовать опасность унификации культуры на буржуазных принципах усреднения, которые сводят все многообразие жизни государства и человека к идеалам достатка, безопасности, комфорта. То есть к презренным для человека высокой культуры вещам.
А сегодня реальность глобализации, американизации, интеграции, уничтожающей всякое живое своеобразие национальных культур - не просто угроза, а суровая действительность. Только опора на славяно-византийский исток может действительно и духовно, и культурно, и политически укрепить и обогатить Россию и весь славянский мир, который, если не потеряет своего духовного лика, явится серьезной альтернативой безличного и безкультурного постмодернистского глобалистского общества.
Ошеломляющая достоверность прогноза Леонтьева относительно разрушительного действия мелко-однообразных идей, которое несет в себе массовая культура Запада, заставляет вновь и вновь вчитываться и вслушиваться в трагические интонации его духовных пророчеств.
Что мы можем сказать сегодня по поводу их взаимодействия? Принесло ли время новые смыслы, новые акценты, или еще не обдуманы проблемы, возникшие в XIX веке, без разрешения которых дальнейшие размышления лишены перспективы?
Леонтьеву действительно удалось проникнуть умственным и духовным взором в живую плоть русской культуры, разглядеть под огромным слоем поверхностно-рациональных оценок и трактовок реальный механизм русского своеобразия, ибо он раскрыл потаенные смыслы того феномена, который носит название византизм.
Во времена Леонтьева не существовал термин "вестернизация", но словосочетание "эгалитарный прогресс", часто употребляемое Леонтьевым, точно соответствует основным параметрам вестернизации: упростить сложного, проблемного и трагического человека до потребляющего, не думающего и не страдающего существа, до "среднего европейца".
Вестернизиция, являющаяся основной идеологемой современной формы мирового тоталитаризма - глобализма, стремится к уравнению многомерного и разнообразного мира в рамках одного доминирующего типа культуры. Равенство как социокультурный идеал - проклятие рода человеческого. Единственно подлинное равенство человечества - это равенство во Христе, ибо здесь нет никаких эмпирических, человеческих предпочтений и приоритетов. Все равно немощны и беспомощны, всем требуется неотмирная помощь Неба.
Леонтьев - пророк гибельности вестернизации, которая в его время виделась ему как "эгалитарный прогресс", что является глобализацией в наше время.
Действительно, что-то случилось сегодня с Россией; мрачные пророчество Леонтьева, к сожалению, сбываются.
Из многочисленных высказываний Леонтьева на славянско-византийскую тему можно взять следующие, которые и будут определяющей "духовной нитью" наших размышлений: "Нравится нам это или нет, худо ли византийское начало или хорошо оно, но оно единственный надежный якорь нашего, не только русского, но и всеславянского охранения".
Леонтьев видел в византизме огромный культуротворческий потенциал: "Византизм организовал нас, система византийских идей создала величие наше". Это и есть абсолютный смысл византизма, смысл метафизический, духовный и философский. Поэтому нужно понимать византизм не эмпирически (как систему политического интриганства или "тысячелетнюю лабораторию тоталитарного опыта"), а метафизически - как духоносно-поэтическое осмысление кардинальных моментов и состояний человеческого бытия - рождения, веры, смерти. Византизм - сугубо духовно-культурное философское понятие и именно так нужно его принимать и рассматривать сегодня.
Философско-богословское осмысление византизма дает, по крайней мере, три его грани, взаимосвязанных, образующих единое мирочувствие и мировидение: 1) недоверие к человеку в его наличном, антропологически-ущербном (греховном) состоянии; 2) недоверие к универсалистско-глобалистским проектам по созданию одной "общечеловеческой" культуры; 3) трагическое восприятие наличного мира, в котором безумно-антиномическим образом соединяются крайне острое восхищение Богосозданной красотой тварного мира с одновременным видением его страшного зло-уродливого лика. Драматические противоречия между этикой и эстетикой приводят к крайне пессимистическим выводам относительно трагической судьбы тварного мира.
Именно византийское трагическое мирочувствие, в котором нет либерально-поверхностного отношению к этому миру, который "во зле лежит", создало особый поэтико-литургический контекст мысли, в котором философия означает живое детоводительство ко Христу, в котором бездны страшных падений и свирепый мрак Богооставлености находит свое выражение в возвышенно-скорбных мотивах и высочайших эстетических образцах. Но именно это и создает особую духовную твердость православных славян, преданно держащихся за свои ценности и святыни.
В центре новой нехристианской религии глобализма ставится идея счастья, счастья смертного в смертном мире, добавим. Стремление смертного сделаться счастливым в земных условиях - утопия, на деле оборачивающаяся страшными несчастьями, кровью и войнами, страданиями миллионов, не желающих жить по "цивилизованным стандартам" тоталитарного рынка, а в лоне своей родной традиции.
Византизим как мировоззрение, трезво оценивающее иллюзорность любых прогрессистских проектов, культивирует возвышенно-трагический стиль жизни, соответствующий онтологическому состоянию наличного бытия, бытия больного и порушенного многовековым человеческим злом. Иным словом, византизм - благородство и трагический аристократизм; вестернизм - примитивность и пошлость.
Итак, сейчас мы наблюдаем конфронтацию двух антропологических моделей - Homo Byzantinus и Homo Americanus. Разница меж ними столь велика, политические силы на сегодняшний момент столь неравномерны, что вольно-невольно необходимо заниматься апологией коренных начал славянского духа, в основах которого - византийское мирочувствие.
Наличие византийского субстрата в славянской культуре и задает ту особую философскую матрицу, которая и отличает духовное любомудрие русских, основанное на живом, трагическом и антиномическом Богопознании и Боговосприятии от рационалистического, схоластического западноевропейского "философского дискурса", в котором истина - категориальный продукт абстрактно-логического мышления.
Взаимодействие византийского (православного) начала с началами славянскими создает тот необходимый культурный синтез, который позволяет сохранить православие без Византии на укрепленных православием славянских территориях. Хотя сами по себе "византизм" и "славянство" - изначально два разных культурных типа. Общеславянские черты характера хорошо известны. Это доброта, кротость, уступчивость, хаотичность, неоформленность. Византийские черты тоже хорошо известны. Это воля, власть, сила, жесткость, могущество. Только лишь их плодотворное, прежде всего, духовное взаимодействие создает великое культурное образование, имеющее великие духовные и культурные задания. В этом свете культурософская "формула" России, как и любого славянского народа, состоит в неслиянности и нераздельности византизма и славянства.
Общность византизма и славянства очевидна. Благоговейное отношение к книжности, к Слову как таковому проявилось и в самоназвании "славен"-славян, которое связано со "словом". Народ самоименует себя, указывая на свою главную черту - "люди, владеющие словом". Слово у славян поистине сакрализовано, оно имеет высший бытийный статус, им окрашены все ценностные приоритеты народа.
Своеобразным метафизическим гимном славянскому миру можно считать стихи сербского поэта "корневого мироощущения" Манойле Гавриловича:
Серебром славянским лава,
растекаясь во вселенной,
чародея жжет отныне,
в пасти Солнца
обреченно ворон стонет;
над Европой вижу светлую богиню:
то любовь моя восходит
на зардевшем небосклоне.
(Пер. И. Числова)
Здесь передано вселенское мироощущение, в котором теплая нежность славянского взора перемежается с суровой обреченностью византийского мирочувствия.
Леонтьев опасался "опрометчивого панславянизма", так как видел в современных ему балканских славянах потенции космополизации, демократизации, ибо недостаток крепких византийских форм делает южное славянство подверженным эгалитарным тенденциям столь нелюбимого им Запада.
Гениальность Леонтьева в том, что он один из первых узрел разрушающее воздействие западной культуры, ибо последняя подверглась саморазрушению через демократию, социализм, то есть через упрощение высоко-трагических начал бытия. Мало кто в то время, подобно Леонтьеву, мог почувствовать опасность унификации культуры на буржуазных принципах усреднения, которые сводят все многообразие жизни государства и человека к идеалам достатка, безопасности, комфорта. То есть к презренным для человека высокой культуры вещам.
А сегодня реальность глобализации, американизации, интеграции, уничтожающей всякое живое своеобразие национальных культур - не просто угроза, а суровая действительность. Только опора на славяно-византийский исток может действительно и духовно, и культурно, и политически укрепить и обогатить Россию и весь славянский мир, который, если не потеряет своего духовного лика, явится серьезной альтернативой безличного и безкультурного постмодернистского глобалистского общества.
Ошеломляющая достоверность прогноза Леонтьева относительно разрушительного действия мелко-однообразных идей, которое несет в себе массовая культура Запада, заставляет вновь и вновь вчитываться и вслушиваться в трагические интонации его духовных пророчеств.
