Как это было во все времена, вопросы веры волнуют всех: и людей зрелых, и тех, кому не исполнилось двадцати пяти. 25 - именно таков возрастной ценз "Дебюта", общероссийской национальной литературной премии, в которую в нынешнем году было прислано порядка 43 тысяч работ. Эти работы - широкий срез сознания молодого поколения, такой подробной карты внутренней местности не дадут никакие артефакты, кроме сочинений молодых авторов.
Понятно, что не все авторы состоятся как писатели, но именно этому поколению предстоит искать ответы на многие вопросы, вызовы и угрозы времени. И среди тех, кто прислал свои работы, есть будущие идеологи, философы, богословы, а также манипуляторы, демагоги и прочие интеллектуальные террористы. То есть, в той или иной степени властители умов. Определиться с собственным мировоззрением и верой - задача крайне сложная в том разорванном, вопиюще дискретном пространстве, в котором мы обитаем. С этим и связаны метания молодых людей.
Как бы они ни были юны, они уже далеко не tabula rasa, на которой можно написать все, что взбредет в голову. Они пришли уже с чем-то, с каким-то своим посланием, и это голоса, которые звучат достаточно громко, чтобы быть услышанными.
Павел Костин вошел в длинный список "Дебюта" с повестью "Анестезия крыш", герои которой от скуки и от общего равномерного томления жизнью изобретают особый вид спорта, щекочущего нервы: взбираются на высотки и мосты.
Одна из героинь, Лена, привносит в это занятие элементы, которые так импонируют молодым людям: ощущение избранности и причастности чему-то большему, чем являются они сами и их непосредственное окружение. С самого начала она "затачивала" себя примерно на такую работу. Авторская речь в ответ на вопрос, кем хочет стать Лена, звучит так: "Пристегнитесь, потому что это нечто. Лена хочет создать свою религиозную секту, ясно? Вот вам мечты современной молодежи! Не танцевальный коллектив, не музыкальную группу и даже не фан-клуб этой самой группы. Девочка хочет создать свою секту. А что в этом такого, ну? Совершенно нормальное желание. Сейчас все хотят выдвинуться. <...> Просто такая мечта - стать главой секты. Некоторые мечтают дослужить до президента табачной компании, почему бы не мечтать стать пророком? На это контраргументов у меня не находится".
На самом деле, подобное отношение к жизни сегодня не редкость. Основатель известной секты сайентологов Рон Хаббард именно так и обосновал свое кредо: хочешь разбогатеть - придумай новую религию. Что он и сделал. Его примеру следуют многие: ведь секта дает человеку не только деньги, известность и самодовольство, но и реальную власть над людьми, над их судьбами и душами.
Ильмира Болотян с повестью "Tuberculum" в длинный список премии не вошла, однако ее произведение тоже во многом симптоматично. Сюжет прост: столичная тусовщица, девушка беззаботной жизни, заболевает туберкулезом. Это причина прекращения развлечений и начала размышлений, но даже подобное весомое событие не делает героиню способной к глубокой рефлексии, не поворачивает ее сознание к Богу (что естественно в такой ситуации). Отношение к вере выглядит примерно так: "У Дрюши стресс. Он, правда, может повеситься. Что делать? ПридЈтся его успокаивать. Как? Всегда есть в таких ситуациях один выход. Человек на грани, ему кажется, что всЈ кончено, что ничто и никто ему не поможет, что всЈ... В такие-то моменты и надо подсовывать человеку Бога. <...> Я снимаю с себя нательный крестик (а я стала его носить, не снимая, с тех пор как попала в больницу) и говорю: <...>
- Андрей, помни, что ты сын Бога!..
(Я прочитала эту фразу в какой-то детской книжке про иллюзии).
Дрюша усмехается:
- Что за ерунду ты несЈшь?
- Это правда! - защищаюсь я. - Ты сын Бога! Я дочь Бога. Мы все Его дети".
Этот отрывок нагляден в качестве примера того, как безобразно расчленены понятия в общественном сознании. Подобное утилитарно-бытовое представление о Боге - беда далеко не только молодых людей: бреши и зазоры в понимании зияют там и сям, позволяют сопрягать ношение нательного креста и беспомощную риторику явно в духе Бхагавана Шри Раджниша, опосредованную "какой-то детской книжкой про иллюзии". Современная детская литература тоже предоставляет тут большое поле для анализа, и это отдельная печальная тема.
То, что героиня приходит к столь странному пониманию Бога, тоже есть следствие определенной ситуации: всевозможные обрывки сведений, информаций и сообщений, в том числе несущих религиозное содержание, смешиваются в клипе жизни, как в миксере, до таких "прозрений".
Сергей Красильников, совсем молодой еще человек, восемнадцатилетний писатель из Даугавпилса, сообщил в письме на "Дебют", что был поражен, узнав, что его повесть "Скарабей" вошла в длинный список. Русскоязычная литература в Латвии сейчас в весьма сложном положении, и у живущего там создается впечатление, что выхода из замкнутого круга нет и быть не может.
Красильников написал гротесковую фантасмагорию, остроумную и страшную, ярким, плотным и густым слогом, и в числе прочего дал короткий очерк или даже схему молитвы молодого нашего современника, который даже не знает о том, что слова "Бог" и "Господь" всегда пишутся и произносятся с большой буквы: "Я прошу у бога прощения за всЈ, что я натворил и не натворил: прости меня, господи. Прости меня, добрый боженька. Контакт". В его понимании - Бог один из контактеров, один из многих субъектов смешанного потустороннего и посюстороннего мира.
В потоке "Дебюта" есть тексты, которые содержат в себе, безотносительно к осознанию этого факта авторами, элементы христианского мировоззрения.
Татьяна Букова, ей всего девятнадцать, написала пронзительную и совсем взрослую повесть "Мама". Повесть о сострадании и милосердии в высоком смысле этих слов. Героиня, ненавидимая собственной больной матерью, молодая женщина Марина, не брезгует никем: бомжами и нищими, побирушками и калеками, умственно отсталыми и обитателями домов престарелых, из которых в этой реальности один выход - в смерть. Так она видит свое призвание, такова ее работа, помогать отверженным, привечать, кормить и согревать убогих, и на всех она смотрит зорким и как бы заранее прощающим взглядом.
Здесь нет прокламаций, нет рассуждений о Боге, но все как будто проникнуто ощущением бессмертия души и присутствия в происходящем некоего высшего смысла. В толще человеческого страдания автор умудряется оставаться открытым, не надевает спасительный бронежилет циника, но и не встает в позицию благодетеля, ждущего благодарности - он просто делает, что может, и даже не гордится этим, а просто четко и мягко фиксирует происходящее.
В повести есть феноменальные по внутреннему накалу трагизма сцены, и нет "поддавливания", когда читателю сообщают прямо, что он должен испытывать. ВсЈ достигается одним рисунком.
Сергей Чередниченко, автор повести "Потусторонники", в главе "Отзвук моих молитв" так описывает состояние нашего современника: "Чувствую Богоприсутствие и Заброшенность одновременно...
...То Богоприсутствие, когда кажется, что вот-вот войдет Он, спокойный, грустно улыбнется, подаст большую теплую руку; я схвачу ее своими двумя жаждущими, истосковавшимися, которые слишком часто подаю не тем, буду долго держать, впитывая живительную теплоту. Он еще раз понимающе улыбнется, потом вытащит из котомки буханку белого хлеба, разломит надвое, протянет душистый ломоть, - ешь. Я налью вина; и мы будем прихлебывать и смотреть всепонимающими глазами, и говорить, говорить... Господи, я уже вдоволь наглотался здесь этой правды, тошнит уже! Господи, мне нужно знать истину, я слаб, как всякий, но я хочу отделить семена от плевел... Ту Заброшенность, когда после череды дураков и лицемеров последний друг будит рано утром, кидает на стол купленный по дороге батон, и я, переполненный надеждой, принимаюсь хватать друга за руки, силясь отыскать в них отголосок того тепла, и кажется, что отыскиваю, тогда и портвейн не горек".
Вероятно, такие состояния во многом узнаваемы - они присущи и нашему непотерянному поколению, и обществу, в котором нам предстоит жить и пытаться что-то сделать: соощущение богоприсутствия и богооставленности.
Среди авторов "Дебюта", в том числе и тех, кто в длинный список не вошел по тем или иным причинам, довольно мало тех, кто придерживается определенной веры: является ортодоксальным мусульманином или убежденным буддистом. При этом "впрямую" описанные мистические прозрения и метафизические откровения авторов беспомощны и не подводят читателя ко вчувствыванию, провисают в пустоте.
А чаще всего в произведениях молодых авторов мы имеем дело с мало осознаваемыми религиозными и философскими настроениями, как самостоятельными, так и теми, которые надуло из случайной книжки или фильма. Однако многие проявляют в своих текстах, если можно так назвать, светский гуманизм или, точнее, безрелигиозную религиозность - в том числе и приверженность определенным нравственным позициям. Встречаются и специфические ощущения и состояния, хоть и не подкрепленные верой, не регламентированные культом и не укорененные в почве какой-то религии.
Что касается таинственной личности Господа Бога, писатель, видимо, и не знает ответа - он же не проповедник, не мессия и не пророк в современном мире, хотим мы того или нет. Он такой же ищущий, странник, блуждающий в сумерках, бродяга в мирах всевозможных смыслов и контекстов, человек, который дерзает говорить с неким высшим. И если разговор состоится, мы о нем, несомненно, узнаем.
14.12.2004 г.
Понятно, что не все авторы состоятся как писатели, но именно этому поколению предстоит искать ответы на многие вопросы, вызовы и угрозы времени. И среди тех, кто прислал свои работы, есть будущие идеологи, философы, богословы, а также манипуляторы, демагоги и прочие интеллектуальные террористы. То есть, в той или иной степени властители умов. Определиться с собственным мировоззрением и верой - задача крайне сложная в том разорванном, вопиюще дискретном пространстве, в котором мы обитаем. С этим и связаны метания молодых людей.
Как бы они ни были юны, они уже далеко не tabula rasa, на которой можно написать все, что взбредет в голову. Они пришли уже с чем-то, с каким-то своим посланием, и это голоса, которые звучат достаточно громко, чтобы быть услышанными.
Павел Костин вошел в длинный список "Дебюта" с повестью "Анестезия крыш", герои которой от скуки и от общего равномерного томления жизнью изобретают особый вид спорта, щекочущего нервы: взбираются на высотки и мосты.
Одна из героинь, Лена, привносит в это занятие элементы, которые так импонируют молодым людям: ощущение избранности и причастности чему-то большему, чем являются они сами и их непосредственное окружение. С самого начала она "затачивала" себя примерно на такую работу. Авторская речь в ответ на вопрос, кем хочет стать Лена, звучит так: "Пристегнитесь, потому что это нечто. Лена хочет создать свою религиозную секту, ясно? Вот вам мечты современной молодежи! Не танцевальный коллектив, не музыкальную группу и даже не фан-клуб этой самой группы. Девочка хочет создать свою секту. А что в этом такого, ну? Совершенно нормальное желание. Сейчас все хотят выдвинуться. <...> Просто такая мечта - стать главой секты. Некоторые мечтают дослужить до президента табачной компании, почему бы не мечтать стать пророком? На это контраргументов у меня не находится".
На самом деле, подобное отношение к жизни сегодня не редкость. Основатель известной секты сайентологов Рон Хаббард именно так и обосновал свое кредо: хочешь разбогатеть - придумай новую религию. Что он и сделал. Его примеру следуют многие: ведь секта дает человеку не только деньги, известность и самодовольство, но и реальную власть над людьми, над их судьбами и душами.
Ильмира Болотян с повестью "Tuberculum" в длинный список премии не вошла, однако ее произведение тоже во многом симптоматично. Сюжет прост: столичная тусовщица, девушка беззаботной жизни, заболевает туберкулезом. Это причина прекращения развлечений и начала размышлений, но даже подобное весомое событие не делает героиню способной к глубокой рефлексии, не поворачивает ее сознание к Богу (что естественно в такой ситуации). Отношение к вере выглядит примерно так: "У Дрюши стресс. Он, правда, может повеситься. Что делать? ПридЈтся его успокаивать. Как? Всегда есть в таких ситуациях один выход. Человек на грани, ему кажется, что всЈ кончено, что ничто и никто ему не поможет, что всЈ... В такие-то моменты и надо подсовывать человеку Бога. <...> Я снимаю с себя нательный крестик (а я стала его носить, не снимая, с тех пор как попала в больницу) и говорю: <...>
- Андрей, помни, что ты сын Бога!..
(Я прочитала эту фразу в какой-то детской книжке про иллюзии).
Дрюша усмехается:
- Что за ерунду ты несЈшь?
- Это правда! - защищаюсь я. - Ты сын Бога! Я дочь Бога. Мы все Его дети".
Этот отрывок нагляден в качестве примера того, как безобразно расчленены понятия в общественном сознании. Подобное утилитарно-бытовое представление о Боге - беда далеко не только молодых людей: бреши и зазоры в понимании зияют там и сям, позволяют сопрягать ношение нательного креста и беспомощную риторику явно в духе Бхагавана Шри Раджниша, опосредованную "какой-то детской книжкой про иллюзии". Современная детская литература тоже предоставляет тут большое поле для анализа, и это отдельная печальная тема.
То, что героиня приходит к столь странному пониманию Бога, тоже есть следствие определенной ситуации: всевозможные обрывки сведений, информаций и сообщений, в том числе несущих религиозное содержание, смешиваются в клипе жизни, как в миксере, до таких "прозрений".
Сергей Красильников, совсем молодой еще человек, восемнадцатилетний писатель из Даугавпилса, сообщил в письме на "Дебют", что был поражен, узнав, что его повесть "Скарабей" вошла в длинный список. Русскоязычная литература в Латвии сейчас в весьма сложном положении, и у живущего там создается впечатление, что выхода из замкнутого круга нет и быть не может.
Красильников написал гротесковую фантасмагорию, остроумную и страшную, ярким, плотным и густым слогом, и в числе прочего дал короткий очерк или даже схему молитвы молодого нашего современника, который даже не знает о том, что слова "Бог" и "Господь" всегда пишутся и произносятся с большой буквы: "Я прошу у бога прощения за всЈ, что я натворил и не натворил: прости меня, господи. Прости меня, добрый боженька. Контакт". В его понимании - Бог один из контактеров, один из многих субъектов смешанного потустороннего и посюстороннего мира.
В потоке "Дебюта" есть тексты, которые содержат в себе, безотносительно к осознанию этого факта авторами, элементы христианского мировоззрения.
Татьяна Букова, ей всего девятнадцать, написала пронзительную и совсем взрослую повесть "Мама". Повесть о сострадании и милосердии в высоком смысле этих слов. Героиня, ненавидимая собственной больной матерью, молодая женщина Марина, не брезгует никем: бомжами и нищими, побирушками и калеками, умственно отсталыми и обитателями домов престарелых, из которых в этой реальности один выход - в смерть. Так она видит свое призвание, такова ее работа, помогать отверженным, привечать, кормить и согревать убогих, и на всех она смотрит зорким и как бы заранее прощающим взглядом.
Здесь нет прокламаций, нет рассуждений о Боге, но все как будто проникнуто ощущением бессмертия души и присутствия в происходящем некоего высшего смысла. В толще человеческого страдания автор умудряется оставаться открытым, не надевает спасительный бронежилет циника, но и не встает в позицию благодетеля, ждущего благодарности - он просто делает, что может, и даже не гордится этим, а просто четко и мягко фиксирует происходящее.
В повести есть феноменальные по внутреннему накалу трагизма сцены, и нет "поддавливания", когда читателю сообщают прямо, что он должен испытывать. ВсЈ достигается одним рисунком.
Сергей Чередниченко, автор повести "Потусторонники", в главе "Отзвук моих молитв" так описывает состояние нашего современника: "Чувствую Богоприсутствие и Заброшенность одновременно...
...То Богоприсутствие, когда кажется, что вот-вот войдет Он, спокойный, грустно улыбнется, подаст большую теплую руку; я схвачу ее своими двумя жаждущими, истосковавшимися, которые слишком часто подаю не тем, буду долго держать, впитывая живительную теплоту. Он еще раз понимающе улыбнется, потом вытащит из котомки буханку белого хлеба, разломит надвое, протянет душистый ломоть, - ешь. Я налью вина; и мы будем прихлебывать и смотреть всепонимающими глазами, и говорить, говорить... Господи, я уже вдоволь наглотался здесь этой правды, тошнит уже! Господи, мне нужно знать истину, я слаб, как всякий, но я хочу отделить семена от плевел... Ту Заброшенность, когда после череды дураков и лицемеров последний друг будит рано утром, кидает на стол купленный по дороге батон, и я, переполненный надеждой, принимаюсь хватать друга за руки, силясь отыскать в них отголосок того тепла, и кажется, что отыскиваю, тогда и портвейн не горек".
Вероятно, такие состояния во многом узнаваемы - они присущи и нашему непотерянному поколению, и обществу, в котором нам предстоит жить и пытаться что-то сделать: соощущение богоприсутствия и богооставленности.
Среди авторов "Дебюта", в том числе и тех, кто в длинный список не вошел по тем или иным причинам, довольно мало тех, кто придерживается определенной веры: является ортодоксальным мусульманином или убежденным буддистом. При этом "впрямую" описанные мистические прозрения и метафизические откровения авторов беспомощны и не подводят читателя ко вчувствыванию, провисают в пустоте.
А чаще всего в произведениях молодых авторов мы имеем дело с мало осознаваемыми религиозными и философскими настроениями, как самостоятельными, так и теми, которые надуло из случайной книжки или фильма. Однако многие проявляют в своих текстах, если можно так назвать, светский гуманизм или, точнее, безрелигиозную религиозность - в том числе и приверженность определенным нравственным позициям. Встречаются и специфические ощущения и состояния, хоть и не подкрепленные верой, не регламентированные культом и не укорененные в почве какой-то религии.
Что касается таинственной личности Господа Бога, писатель, видимо, и не знает ответа - он же не проповедник, не мессия и не пророк в современном мире, хотим мы того или нет. Он такой же ищущий, странник, блуждающий в сумерках, бродяга в мирах всевозможных смыслов и контекстов, человек, который дерзает говорить с неким высшим. И если разговор состоится, мы о нем, несомненно, узнаем.
14.12.2004 г.
