Об авторе: Екатерина Ефремова - театральный и музыкальный критик.
Валерий Гергиев, проведя два музыкальных вечера в Москве, на четыре дня вернулся в Петербург. Он исполнил "Хованщину" Мусоргского, "Реквием" Верди, "Турандот" Пуччини и Восьмую симфонию Малера. Причем эту симфонию Гергиев исполнил впервые - и на сцене Мариинского театра, и в своей дирижерской интерпретации. Случайно или нет, но все произведения оказались причастны теме смерти: "Реквием" уже сам по себе, а три остальных были созданы композиторами на пути ухода из жизни, "Хованщина" и "Турандот" даже так и остались неоконченными, и их завершали другие композиторы.
Программа эта оказалась на редкость точным "слепком" с сюжетов нашей жизненной реальности: "смутного" времени, "реквиемов" по невинно убиенным, чудовищных "загадок" терроризма и, несмотря ни на что, неистребимой христианской веры, любви и всепрощения. И ничего странного в том, что фестивальным камертоном стала тема смерти - в наше время человеческая жизнь давно уже стала ходовой разменной монетой в политических играх.
Люди, как правило, предпочитают никому не демонстрировать свой ужас от чудовищной обыденности происходящего в современном мире. Гергиев, реальность ощущающий крайне эмоционально, нервно и экспрессивно, вольно или невольно, осознанно или подсознательно "продирижировал" свой (и всеобщий) ужас: от этого мира, в котором попрано большинство христианских ценностей, от обыденности лика смерти в этом мире, от зыбкости надежды на то, что мир спасет любовь, если не христианская, то простая человеческая. С семейным уютом, рождением детей и тихим угасанием старости.
"Хованщина" - неоконченная "народная музыкальная драма" Мусоргского, завершенная после его смерти Римским-Корсаковым, а в середине прошлого века "дооркестрованная" Шостаковичем, безусловно, одно из любимейших произведений Гергиева-дирижера. Изысканное вокальное и визуальное разнообразие - раскольники и стрельцы, персидки и немки, да и безмолвное угрожающее появление Петра I - на этот раз звучало и выглядело на удивление гармонично, умиротворенно и спокойно.
"Реквием" Верди, напротив, звучал взнервленно, бурно-эмоционально и безысходно-трагично. Тяжелую горестность интерпретации Гергиева лишь усугубляла легкая постановочная театральность: труба, "издающая дивный звук среди гробниц всех стран", призывала на Страшный суд буквально из театрального зала, из-за спин слушателей.
"Турандот" Пуччини в постановке Шарля Рубо уже на следующий вечер обрушилась на публику неиссякаемым шквалом радостной музыки, сценических красок и режиссерских изысков. Гоцциевская сказка в драматическом театре, как правило, приобретающая мощный привкус политической сатиры, в театре музыкальном обратилась в любовную историю. Причиной странной привычки Турандот загадывать претендентам на свою руку и сердце загадки и за неправильный ответ отправлять их на плаху оказалась месть за поруганную честь своей прародительницы. Как писал сам Пуччини, для этой оперы "нужна исключительная певица и тенор нешуточный": на мариинской сцене удачно сошлись Ирина Гордей (Турандот) и Владимир Галузин (Калаф). Их финальный любовный "великий дуэт" звучал именно так, как желал этого композитор: два существа внезапно преображаются силой любви; "и эта любовь должна властно захватить всех..." И в финале - гимн любви, солнцу, жизни.
Восьмая симфония Малера для трех сопрано, двух альтов, тенора, баритона, баса, хора мальчиков, двух смешанных хоров и большого оркестра возвращала к трагической сути бытия. "Симфония тысячи участников" самим Малером, с одной стороны, виделась как произведение вселенского масштаба, "симфония симфоний", финал "сверхцикла", а с другой - со скромностью гения была посвящена любимой жене. Композитор ушел из жизни через восемь месяцев после того, как закончил это произведение. Эту одну из самых странных симфоний сравнивают с финальной "Одой к радости" Девятой симфонии Бетховена, говоря, что одна более земная, а другая - небесная.
А у Гергиева получилось так, что можно просто Малера цитировать: "Кажется, будто начинает звучать и звенеть вся Вселенная; поют не только человеческие голоса, но и вращающиеся планеты и солнце..." И горестность вердиевского "Реквиема" оказалась уравновешена благостной радостью малеровской Восьмой симфонии.
Санкт-Петербург