Монах должен жить один, а другой с ним - Господь.
Схимонах Парфений
"Есть три образа призвания <...> для монаха. Первое призвание - непосредственно от Бога; второе - через людей; и, наконец, третье - по нужде. Для первого характерно некоторое вдохновение, которое исполняет сердце человека даже во сне, неудержимо влеча его к любви Божией, к заповедям Христа"1.
Пример "призвания непосредственно от Бога" во времена, когда писался роман "Дворянское гнездо", - судьба Елены Васильевны Мантуровой. Семнадцатилетней девушке было видение: "Я <...> открыла дверцу кареты, но лишь вступила на подножку, невольно почему-то взглянула вверх и увидела <...> над своей головой огромного, страшного змия. Он был черен и страшно безобразен, из пасти его выходило пламя, и пасть эта казалась такою большою, что я почувствовала, что змий совершенно поглотит меня. Видя, как он надо мною вьется и все спускается ниже и ниже, даже ощущая уже дыхание его, я в ужасе не имела сил позвать на помощь, но наконец вырвалась из охватившего меня оцепенения и закричала: "Царица Небесная, спаси! Даю Тебе клятву никогда не выходить замуж и пойти в монастырь!" Страшный змий в одну секунду взвился вверх и исчез"2.
После этого "Елена Васильевна, как бы чудно спасенная от врага человечества, совершенно изменилась в характере. Она сделалась серьезная, духовно настроенная и стала читать священные книги. Мирская жизнь стала ей невыносима, и она жаждала поскорее уйти в монастырь и совсем затвориться в нем, страшась гнева Матери Божией за неисполнение данного ей обета"3.
Призвание "через людей" происходит при чтении духовных книг или при созерцании красоты монашеского подвига, совершенного другим. Человек принимает решение под влиянием доброго примера, которому стремится подражать всей душой и всем сердцем. Так случилось с Елизаветой Алексеевной Ушаковой, будущей игуменьей Марией (первой игуменьей Дивеева), дочерью помещика Тульской губернии. До 25 лет она спокойно жила в родительском доме, была весела, любила музыку. Однако постепенно, читая творения Тихона Задонского, Елизавета склонялась к монашеству. В конце концов Промыслом Божиим устроилось так, что отец ее отпустил (в синодальную эпоху незамужних девушек без согласия родителей в монастыри не принимали).
Иногда Промысел явным образом действует в судьбе призванных к монашеству обоими указанными путями, как это видно из воспоминаний игуменьи Таисии, настоятельницы Леушинского женского монастыря, впоследствии - духовной дочери Иоанна Кронштадтского4. С раннего детства ей посылались удивительные видения, в которых она бывала восхищена на небеса и получала благословение от Самого Господа. Выслушав однажды бесхитростный детский рассказ, священник поцеловал девочку в голову и сказал: "Это твое призвание, храни тайну, а Господь Сам довершит Свое дело". "После этого, - пишет матушка, - мне стало как-то легче вращаться с людьми, но переворот уже был сделан на всю жизнь. Я чувствовала какую-то тесноту души, сознавала, что не могу жить общепринятым образом <...> ко всему чувствовала равнодушие, ничто <...> не завлекало меня, напротив, все больше и больше отталкивало <...> Любовь же моя и внимание все сосредоточилось на Евангелии. Случалось иногда принимать участие и в увеселениях, хотя, конечно, я не находила в них никакого удовольствия <...> при этом я настолько конфузилась и стеснялась самой себя <...> что делалась совершенно неспособной ни к танцам, ни к спектаклям, ни к чему подобному, путалась, терялась иногда даже до слез, что, конечно, возбуждало всеобщее удивление и даже смех <...> По мере моего возраста и развития возрастали и развивались и мои религиозные потребности; меня уже не стало довольствовать одно чтение духовных книг, тем более что их было очень немного <...> Самая любимая и дорогая книга для меня было святое Евангелие; в его словах я чувствовала не только сладость и утешение души, но и какую-то потребность ежеминутного неразлучного с ним пребывания, а так как это было неудобно и невозможно, то я принялась изучать его наизусть. Благодаря моей памяти <...> я скоро заучила на память слово в слово все евангельские события. <...> Когда наступил наш последний выпускной экзамен по Закону Божию, то сама начальница института представила меня прибывшему для экзамена ректору Духовной Академии, впоследствии митрополиту Московскому и Киевскому Преосвященному Иоанникию, объявив ему, что я знаю все Евангелие наизусть. Владыку заинтересовало это, и он предложил мне прочесть ему наизусть из Евангелия святого Иоанна Богослова. <...> Я стала читать на память. <...> Владыка, а с ним и все прочие присутствовавшие на экзамене слушали с большим вниманием, и никто не перебил меня ни одним вопросом. Когда я закончила <...> Владыка Иоанникий спросил: "Скажите, что за причина, побудившая вас изучать Евангелие наизусть? Это для институтки - явление необычайное". Я отвечала ему по чистой совести всю правду: "Каждое слово Евангелия так приятно и отрадно для души, что мне хотелось его всегда иметь при себе, а так как с книгой не всегда удобно быть, то я вздумала заучить все, тогда всегда оно будет при мне в моей памяти". Все присутствовавшие переглянулись между собой, но никто мне не возразил ничего. <...> По окончании молитвы Владыка подозвал меня к себе, благословив меня, положил мне на голову свою правую руку и, держа ее, произнес: "Бог не оставит Своего дела! - Ихже избра, тех и оправдает и направит на путь спасения вечного".
Третий образ призвания (если это можно назвать призванием!) - "по нужде" - уход в монастырь исключительно в силу неблагоприятных жизненных обстоятельств, когда "ничего другого не остается". Надо ли говорить, что данный случай наиболее опасный и безблагодатный: человек берется за подвиг, глубинной сути и сокровенного смысла которого даже не представляет себе и который в итоге так и не будет в состоянии исполнить. Именно такую стезю избрала героиня романа И.С.Тургенева "Дворянское гнездо" Лиза Калитина, сама о себе свидетельствующая: "Счастье ко мне не шло: даже когда у меня были надежды на счастье, сердце у меня все щемило <...> чувствую я, что мне не житье здесь <...> отзывает меня что-то; тошно мне, хочется мне запереться навек". Короче говоря, Лиза потерпела поражение в личном плане и решила спрятать в монастыре свое женское горе.
Впоследствии Николай Семенович Лесков писал, что именно в 1830-е годы, когда происходит действие романа, бегство в монастырь было "в моде" у дворянок Орловской губернии. Тургенев знал несколько подобных случаев и решил их "художественно проанализировать": "Я теперь занят другою, большою повестию, главное лицо которой - девушка, существо религиозное; я был приведен к этому лицу наблюдениями над русской жизнью; не скрываю себе трудностей своей задачи, но не могу отклонить ее от себя".
Итак, ни призвание Божие, ни пример благочестивый, но только "нужда" побуждает Лизу Калитину бросить привычную жизнь, скрыться от нее. И что же? Вот сцена из эпилога - встреча в монастыре Лизы с Лаврецким: "Пробираясь с клироса на клирос, она прошла торопливо-смиренной походкой монахини - и не взглянула на него; только ресницы обращенного к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только еще ниже наклонила она свое исхудалое лицо - и пальцы сжатых рук, перевитые четками, еще крепче прижались друг к другу". То есть и по прошествии девяти лет Лиза все еще продолжает думать о Лаврецком и внутренне оплакивать свою неудавшуюся судьбу. Мирские страсти пришли за ней и в обитель. Лизин монастырь - без Бога, без Христа, ибо не Небесный Жених ее туда привлек.
Тургенев, весьма далекий от подлинной воцерковленности, в "Дворянском гнезде" свидетельствует о гораздо большем, чем сам способен осмыслить: о религиозной неустроенности русской женщины того времени, о том, какой подвиг ей требовался, чтобы восстановить в своей душе Христову истину. Вспомним, кем воспитывалась Лиза: няней Агафьей Власьевной - покаявшейся грешницей, трогательно рассказывавшей о Пречистой Деве, святых отшельниках (когда "капала их кровь, то цветы вырастали") и тому подобном, но ни разу не обмолвившейся, живет ли она жизнью Церкви, ходит ли к причастию; после ее исчезновения пошли слухи, что она удалилась в раскольничий скит. Еще один персонаж романа - Марфа Тимофеевна, двоюродная бабушка Лизы, - так реагирует на решение последней уйти в монастырь: "Ведь тебя, мою родную, маслищем конопляным зеленым кормить станут, бельище на тебя наденут толстое-претолстое, по холоду ходить заставят. <...> Ну, коли тебе так тошно, съезди, помолись угоднику, молебен отслужи, да не надевай ты черного шлыка на свою голову". И далее с бессознательной проницательностью замечает: "Это все в тебе Агашины следы; это она тебя с толку сбила". При этом - ни слова о том, способна ли сама Лиза к служению Господу, достойна ли она монашеского пострига? Вообще внутреннее духовное состояние Лизы писатель представляет себе довольно поверхностно. Он как будто и не ведает, что к принятию высокого и столь много требующего от человека чина монашества нужно усердно приготовляться еще в миру. Пребывание Лизы в монастыре - с продолжающей будоражить сердце мечтой о Лаврецком, без возрастания ко Христу, без стремления к молитвенному деланию - неизбежно должно было "заморозить" душу девушки, навсегда оставить ее в "детском" возрасте. Ибо, по слову преподобного Иоанна Лествичника, можно жить в стенах монастыря, носить одеяние и звание монаха, но душевным устроением быть ниже любого мирянина.
Однако именно всего этого мы и не находим в тургеневском "художественном анализе" чувств героини...
1. Старец Силуан Афонский. М., 1996.
2. Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря. Репринтное воспроизведение издания 1903 г.
3. Там же.
4. Записки игумении Таисии, настоятельницы первоклассного Леушинского женского монастыря. М., 1994.
