Запись рассказа о необычайной судьбе иерея Романа из Ростова-на-Дону, фамилия и даты жизни которого так и остались неизвестными, передал редакции В.В.Быков - один из старейших прихожан московского храма святителя Николая в Кленниках на Маросейке. А записал Владимир Владимирович эту историю со слов профессора-протоиерея Петра Гнедича (1906-1963), тоже тесно связанного с маросейским храмом. Здесь, в частности, он познакомился со священником Борисом Холчевым. Впоследствии они вновь встретились в Ташкентской епархии (см. помещаемую ниже краткую биографическую справку); их дружеская переписка не прекращалась вплоть до самой кончины протоиерея Петра, в связи с которой архимандрит Борис Холчев писал: "Это - один из близких моему сердцу людей, и сейчас мне очень тяжело"...
Петр Викторович Гнедич родился в семье юриста, получил высшее гуманитарное образование, работал библиотекарем и экономистом. В начале 1930-х годов был арестован "как активный член маросейской общины". Отбыл трехлетнюю ссылку в Казахстане. В 1946 году поступил в Московскую духовную академию; в 1949-м окончил ее со степенью кандидата богословия; в том же году архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский Гурий посвятил его в сан пресвитера. Некоторое время отец Петр служил в Ташкентском кафедральном соборе, затем был помощником библиотекаря, а впоследствии - доцентом по кафедрам догматического богословия и гомилетики Ленинградской духовной академии, одновременно служа в ленинградской Троицкой церкви. С 1955 года он полностью перешел на приходскую работу.
Все эти годы отец Петр не прекращал и активную публицистическо-богословскую деятельность. "В русскую богословскую науку о. Петр внес большой <...> вклад своей магистерской диссертацией "Догмат искупления в русской богословской науке последнего пятидесятилетия (1893-1944)" (из некролога, напечатанного в "Журнале Московской Патриархии" в 1963 году). Кроме этого, в ЖМП он в разные годы регулярно публиковал богословские статьи и проповеди. Диссертацию отец Петр защитил 11 июня 1962 года, а 17 июня был утвержден Святейшим Патриархом Алексием I в степени магистра богословия и получил звание профессора Московской духовной академии, где читал курс лекций. Отошел ко Господу в день праздника Преображения Господня. Парастас и отпевание при большом стечении народа и духовенства совершил в Троицком соборе Александро-Невской лавры митрополит Ленинградский и Ладожский Пимен. Похороны состоялись на Охтинском кладбище. Как говорилось в уже цитировавшемся некрологе, отец Петр "мог бы с чистой совестью повторить слова св. ап. Павла: "Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его (1 Кор. 9, 22-23)".
+ + +
К тексту В.В.Быков сделал следующие пояснения:
"Отец Петр Гнедич говорил, что впервые встретил иерея Романа у некоей Марьи Петровны, вероятно, через год после возвращения его с Енисея. Почти все время он жил в Москве <...> Ни в одной церкви не служил, но несколько раз ездил куда-то на Украину, где со своим знакомым священником служил в храме. По словам отца Романа, то был один из радостнейших моментов его жизни. <...>
Мне не приходилось видеть отца Романа. Все здесь написанное представляет собой восстановленный через сорок лет по памяти рассказ <...> протоиерея Петра. События изложены точно с его слов, но, конечно, что-то связующее я должен был дать от себя, ибо сейчас мне девяносто с лишним лет и память моя, удержав общий строй повествования и основные факты, частностей, конечно, не сохранила".
Итак, вот этот рассказ.
В конце 1920-х годов в Ростове-на-Дону началось массовое закрытие православных церквей. Как правило, чекисты приезжали в храм во время литургии, входили в царские врата и объявляли о закрытии. Прихожан выгоняли, настоятеля арестовывали, и он исчезал навсегда.
К церкви, где настоятелем был отец Роман, во время поздней литургии подъехали два автомобиля. Шесть человек вошли в храм, не снимая шапок. В это время пели "Иже херувимы". Отец Роман едва успел закончить чин таинства пресуществления Святых Даров, когда через левую дверь в алтарь вошел один из приехавших и тихо сказал: "Батюшка, потребите Святые Дары, а то их осквернят". Иерей, ничего не отвечая, потребил Святые Дары, вытер чашу. В Царских вратах уже стояли другие чекисты. Они, по своему обыкновению, объявили, что церковь закрывается и "граждане" должны разойтись. Прихожане зашумели. Тогда кто-то из чекистов дважды выстрелил в купол из револьвера, повредив паникадило. Осколки посыпались на головы людей. Народ стал быстро покидать храм. Настоятеля посадили в машину и повезли домой, где произвели обыск - поспешный и поверхностный: изъяли только паспорт.
Отец Роман являлся верным приверженцем Патриарха Тихона, "непоминающим" (не принявшим известную Декларацию 1927 года митрополита Сергия (Страгородского). - Ред.) священником. Странно, что его не арестовали раньше. В Ростове, несмотря на свою относительную молодость (в описываемый день ему исполнилось 35 лет), он считался хорошим духовником, но местным священством был за это нелюбим.
Вошедший первым в алтарь - как выяснилось, начальник ЧК Ростовской области - сказал: "Проститесь с женой, Вы ее больше не увидите". Иерей осведомился, можно ли ему помолиться вместе с ней. Разрешили. На батюшке был серебряный наперсный крест, он хотел оставить его супруге, но чекист приказал снять крест с цепи, отдал цепь своему подчиненному, а крест сунул себе в карман.
Кратко помолившись, отец Роман приложился к иконам со словами: "Да будет воля Твоя, Господи", после чего произнес: "Я готов". Вышли на улицу, начальник Ростовского ЧК велел сопровождающим: "Поеду один, хочу сам его кончить, а вы отправляйтесь в управление. Скоро вернусь".
(Дальше отец Петр Гнедич повел рассказ от лица иерея Романа.)
"Чекист сел на место водителя, меня посадил рядом, машина тронулась. Матушка вслед осеняла меня крестным знамением, слезы заливали ее лицо. Я молился...
Забегу вперед. Через три десятка лет я узнал, что, возвратившись в дом, она упала на кровать в нервной горячке и пролежала полтора месяца. В те годы Ростов-на-Дону сильно голодал, но матушке в течение почти двух лет неизвестная женщина регулярно приносила продукты, кто-то присылал ей по почте деньги. Через два года Анна уехала к своему брату в Москву и помощь прекратилась. Матушка недоумевала: кто ей мог помогать? Родных в Ростове у нас не было. Деньги приходили немалые из разных городов страны, фамилии отправителей матушке ни о чем не говорили. Аня постоянно молилась о неизвестном доброхоте, благодаря Господа за Его милость. Умерла моя Аня в 1950-х годах в Москве...
Автомобиль выехал за город и, как я понял, направился к давно заброшенному карьеру, который иногда называли каменоломней. Чекист молчал. Я понимал: везет на расстрел. Весь ушел в молитву, зная, что через несколько минут предстану пред Господом. Чекист свернул с шоссе к огромной котловине, машина остановилась. Мы посидели молча. И вдруг он сказал: "Отец Роман! Ничему не удивляйтесь. Расстреливать Вас не буду. Вы уедете в Сибирь, где устроитесь на работу бакенщиком на Енисее. Здесь, в тайнике среди камней, лежит одежда, ножницы и документы. Бороду состригите... Я приготовил два комплекта документов с Вашей фотографией, деньги и железнодорожный билет до Астрахани. Крест наперсный возвращаю, но его не надевайте. Доедете до Астрахани. Если документы спросят, предъявите паспорт на имя Смыслова Сергея Павловича, городского жителя, разнорабочего. Второй паспорт оформлен на Петрова Сергея Васильевича. Фамилии и имена запомните. Паспорта не перепутайте, разложите по разным карманам. На вопрос, зачем едете в Астрахань, отвечайте: на путину. В Астрахани найдете улицу N, спросите Евфросинию Николаевну Шмелько и скажете ей: "Я от племянника Артемия", - она Вам во всем поможет. Однако больше месяца у нее не задерживайтесь. У тети Фроси для Вас приготовлены новые документы, деньги на дальнейшую дорогу и на житье. Берите сколько надо, не стесняйтесь. Из дома не выходите - тетя Фрося сама возьмет Вам билет до Красноярска. Документы, с которыми ехали в Астрахань, сожгите. Помните: я Вас никогда не знал, а Вы - меня. В Красноярске на работу бакенщиком возьмут - мало кто хочет один в глуши жить. Дадут хибарку на берегу реки, продукты на зиму и лето... Имя мое - Артемий. Не понимаете, почему Вас спасаю? Объяснять не буду... Все запомнили?"
Поклонился, сказал: "Прощайте", - и, не оборачиваясь, пошел к автомобилю. На ходу достал револьвер, выстрелил несколько раз вверх. Машина тронулась, я остался один.
Благословив крестным знамением уезжавшего Артемия, я упал на колени и вознес молитвы за совершенно непонятное мне, грешному иерею Роману, спасение. Во всем совершившемся было необъяснимое, не понимаемое человеческим умом Чудо. Прошли десятки лет, и все время я хотел понять, почему не расстрелял меня начальник Ростовского ЧК, что побудило его оставить меня живым и вдобавок обеспечить всем необходимым для дальнейшей жизни?
Неисповедимы пути Твои, Господи! Вновь забегая вперед, скажу: в 1961 году, возвратившись с берегов Енисея, я понял, что и матушку мою Анну два года снабжал продуктами и деньгами все тот же Артемий. Почему? Это - тайна Твоя, Господи, которую мне, грешному, не дано понять. Только после ухода из земной жизни откроет Бог мой ныне для меня сокровенное. Какими бы ни были грехи Артемия, возношу молитву о нем и прошу у Господа прощения его прегрешений...
Пробыл в каменоломне всю ночь. Утром переоделся в гражданскую одежду, разложил по карманам документы и с сидором на плече вышел на шоссе - до железнодорожной станции было три версты. Дождался поезда дальнего следования, предъявил билет и доехал с пересадками до Астрахани. Разыскал улицу, дом. Открыла старушка, я поздоровался: "Тетя Фрося? Я от племянника Артемия". Встретила, словно родного сына. Прожил у нее две недели, никуда не выходя.
Взяла тетя Фрося мне билет до Красноярска. Доехал со многими пересадками, направился в отдел кадров речного пароходства. Там заполнил анкету. Велели зайти через неделю: "У нас река "режимная", всех не берем". Пока проверяли, ходил по городу - много ссыльных, народ живет голодно. Толкнулся на рынок, на развале увидел у старушки полное Евангелие, с огромной радостью купил его за бесценок. Служебника, к сожалению, не попалось.
Бакенщиком на работу приняли. Сказали, что через неделю пойдет пароход, который довезет меня до места, выгрузит продукты, керосин для ламп на бакенах, топоры, пилы, багры, новые бакены взамен пришедших в негодность, два охотничьих ружья с запасом патронов. На пароходе получу полный инструктаж, меня ознакомят с участком реки, где я обязан расставлять бакены. Купил кое-какую одежду, посуду и из-под полы - две бутылки кагора.
Шли по реке четверо суток. По пути высаживали бакенщиков, которые ехали с семьями. Наконец добрались до места моего назначения. Домик стоял на высоком берегу - чтобы не затоплялся во время паводка. Выгрузили снаряжение, продукты, две лодки - одну большую, другую маленькую. Выдали инструкцию, карту фарватера моего участка реки и журналы для записей уровня воды.
Пароход ушел, дав прощальный гудок, и я остался один. Домик-избушка, рубленный из толстых еловых бревен, имел одну комнату с огромной печью, сложенной, видимо, с учетом сибирских морозов. Три дня потратил на наведение порядка: отскоблил ножом стол и скамьи, прочистил дымоход, протопил печь. Затем освятил дом, сарай, запас продовольствия и оборудование, сгруженное с парохода. Занялся расстановкой бакенов в местах, указанных на карте. Работа оказалась настолько тяжелой, что я временами валился с ног от усталости, но Господь помог ее преодолеть. Бакены были расставлены, каждый вечер я объезжал свой участок и зажигал керосиновые лампы, с правой стороны фарватера горевшие красным светом, а с левой - белым. Утром снова объезжал бакены и гасил лампы. Первое время руки веслами стирал до крови, но потом привык. (Примерно в 1956 году лодки бакенщиков оборудовали подвесными моторами - стало намного легче.)
Итак, я остался один в бескрайней тайге. Огромной радостью было молиться во весь голос: тяжесть работы, тоска по храму и матушке Анне растворялись в словах молитв и песнопений. От произносимых вслух молитв ощущал постоянное присутствие Бога, Пресвятой Богородицы, святых... Из священных предметов у меня был наперсный иерейский крест и Евангелие. Когда-то в юности я занимался резьбой по дереву, вот и решил вырезать несколько икон. Нашел сухое пихтовое полено, расколол, сделал четыре гладких доски. Ножом вырезал образы Спасителя, Пресвятой Владычицы Богородицы Владимирской и Иоанна Богослова - самого любимого мною святого. Образа получились, как мне кажется, хорошие. Я их освятил, развесил в углу за печью. Все свободное время посвящал молитве, но не мог совершать литургию - не было антиминса (плат с изображением Христа во гробе и частицей святых мощей, на котором совершается литургия. - Ред.).
Каждый пароход, минуя избушку бакенщика, давал длинный сигнал. Я выходил, махал двумя руками: "У меня все благополучно", - и заносил в журнал название и время прохода судна. Нанимаясь на работу, я договорился, что и зимой буду жить здесь же, на берегу Енисея, чем очень удивил начальство. Вначале не разрешили, потом согласились, сказав, что на зиму будут устраивать около избушки временный склад, свозя туда от бакенщиков, уезжавших в город, разное имущество, чтобы его не разворовывали.
Началась осень. Выпал первый снег, потом второй, все стало белым-бело, только Енисей еще катил к устью свои воды. Потом ударил крепкий мороз, и поверхность реки покрылась льдом. Навигация прекратилась, но в ослепительно белом пустынном море тайги я не был одинок: со мной были Господь с Его великим милосердием, Пресвятая Матерь Его и все святые земли Русской. Постоянно молился я о своих духовных чадах, оставшихся в Ростове-на-Дону, о матушке Анне и об Артемии, спасшем меня от расстрела...
Волей-неволей, говоря о своей жизни бакенщика, приходится рассказывать о бытовых подробностях. Еще до того как вставала река, требовалось снять бакены с якорей и отвезти на берег, иначе при ледоходе их срывало и уносило в море. Летом мне не раз приходилось ловить бакены, приносимые течением с других участков. Самой трудной работой была заготовка дров. Пилил ель и кедровник двуручной пилой "на вытяг": мороз 25-40 градусов, дерево промерзшее, и пила еле-еле режет древесину. Упадет дерево, обрубишь ветки, оттащишь их к дому и целый день разделываешь бревно на поленья. Соорудил примитивные санки - стало легче доставлять дрова к избушке.
Снег в первую мою зиму на Енисее выпал непомерный - отойти от дома было почти невозможно, хотя я особо и не пытался. Во время всех работ беспрестанно молился вслух. Свечей не было, сделал три лампадки из остатков разрушенного бакена. Установил твердый распорядок дня: в 6 утра подъем, чтение иерейского правила, утреня, часы, молебен о здравии, кого знал, любил и помнил, потом панихида о умерших. Короче, я совершал все службы суточного круга. Но Божественную литургию служить не мог - как уже говорил, не имел антиминса. Только на третий год работы бакенщиком антиминс у меня появился.
Служебным теплоходом я на несколько дней приехал в Красноярск для приобретения необходимых вещей. С трудом разыскал действующую церковь (кажется, она оставалась последней в городе). Народу было немного, служил старенький священник, и я решил исповедаться и причаститься. В городе я был посторонним, меня никто не знал. Пока шла служба, я подпевал, и священник обратил на меня внимание. Подошел к нему на исповедь и не успел слова сказать, как батюшка спросил: "Вы иерей?" - "Да". Он долго молчал, обратившись лицом к алтарю, молился. "Вы служите в храме?" - "Нет". - "Ссыльный?" - "Волей и чудесным произволением Господа Бога нахожусь в изгнании, служу и молюсь, совершая дома все службы, кроме литургии - нет антиминса". "Подождите", - произнес священник. Из алтаря он вынес небольшой сверток. - "Это антиминс из ныне закрытой и разрушенной в нашем крае церкви Рождества Богородицы, возьмите и служите Святую литургию". Покрыв меня епитрахилью и назвав мое имя - Роман, он отпустил грехи и предупредил: "После причастия сразу уходите, здесь слежка. Молитесь и Вы обо мне - иерее Александре".
Произошло еще одно великое чудо - встреча с прозорливцем: иерей Александр, отпуская грехи, назвал мое имя, даже не спросив его у меня...
Вернувшись к себе, я дважды в неделю стал совершать литургию по памяти. Служебника не было, я, конечно, допускал ошибки и молился о прощении их. Посты соблюдал, вычислял Пасху по пасхалии и неукоснительно в табеле-календаре отмечал прожитый день.
Охотничье ружье всегда висело заряженным. На охоту не ходил, но все же неоднократно пришлось стрелять. Однажды ночью проснулся от резкого шума: за стенами оглушительно падали дрова, кто-то ломился в дверь, катал пустую керосиновую бочку. Утром вышел - вокруг дома отчетливо отпечатались огромные следы медведя. Значения происшедшему я не придал, но на другую ночь медведь снова пришел - что-то ронял, сопел, опять катал бочку. И в третий раз повторилось то же самое, но больше всего медведь теперь царапал и тряс дверь, видимо, чуя живое внутри дома. Понял: зверь будет приходить еще и еще - и решил его застрелить. Пропилил в стене отдушину, сделал затычку и по бокам забил мхом. Помолился, лег спать. Ночью никто не тревожил, утром поглядел - следов нет. Подумал, что ушел бродяга, но следующей ночью он вновь явился и стал ломать дверь. Перекрестившись, я вынул затычку. Медведь сунул морду в отверстие. Я выстрелил, зверь страшно заревел, потом долго с рычанием катался по снегу. Всю ночь я молился. Наутро открыл дверь - огромный медведь лежал около поленницы. Температура на улице была ниже 20 градусов, туша замерзала, надо было срочно ее разделать. Рубил топором, жир перетопил, шкуру с трудом снял. Ночью слышал, как волки дрались за остатки...
Месяца три жил спокойно, уйдя весь в постоянное совершение церковных служб. Оторванный от мира, чем я мог помочь людям? И я решил, что единственное, что остается мне в моем положении, это молитва за всех - за всех мной знаемых и не знаемых, особенно за находящихся в тюрьмах, лагерях...
Конечно, смущение охватывало душу: достоин ли я, грешный иерей, молиться за всех и примет ли Господь мою молитву? Часто вопрошал Господа, за что послал Он мне такую благодатную жизнь, когда более достойные люди гибли в великих мучениях...
Как-то утром увидел с трудом бредущего к дому черного зверя. Я выскочил с ружьем. Зверь подполз ко мне и упал. То была огромная собака. Сквозь густую шерсть просвечивали кости, обтянутые кожей. Дал собаке кусок медвежатины. Она жадно съела мясо и стала лизать снег. Позвал в дом, напоил, накормил еще. Дней через десять Пират (так я назвал собаку) отъелся. Было совершенно непонятно, откуда в глухой тайге появился столь породистый пес (предполагаю, он сбежал у кого-то из высокого лагерного начальства).
Пират дважды спасал мне жизнь при нападениях беглых уголовников и трижды вытаскивал из воды, когда я тонул. Прожил он со мной пятнадцать лет, неизменно сопровождая меня повсюду - даже в лодке...
Знаю, что повторяюсь, но не могу вновь и вновь не вспоминать о необыкновенной милости Божией ко мне, простому и недостойному иерею. Тридцать четыре года провел я на суровой реке Енисей, беспрерывно молясь, чего, конечно, не мог бы делать в миру.
Говорю о своей беспрестанной молитве, и, вероятно, у Вас, отец Петр, складывается впечатление, что горжусь ею, - конечно, нет. Еще в детстве отец и мать учили меня молиться, они были людьми, полностью проникнутыми верой. Вся их жизнь - это помощь ближним и Церковь. Я не имел духовного образования, но по благословению Владыки, который хорошо знал нашу семью, меня посвятили во диакона (в те времена случай довольно редкий), а через полгода - во иерея. Настоятель моего храма, отец Александр, жил один - матушка его умерла еще в 1914 году. Когда Владыка приписал меня служить в его церкви, отец Александр пригласил нас с женой Анной поселиться с ним в церковном доме, и я с радостью согласился. Вот он-то и открыл мне великую науку молитвы. Не принимайте слово "наука" в гражданском понимании - я употребил его в духовном смысле.
Отец Александр учил, чтобы во время молитвы ты уходил от всего суетного, земного и ни одна посторонняя мысль не вторгалась в твой ум, сердце, душу. Подолгу молился он вместе со мной, но я не мог полностью отрешиться от окружающего мира и внезапно приходивших мыслей. Слушая читаемый мной священный текст, мой друг и учитель говорил: "Отец Роман, ты вновь на землю спустился". Всегда удивляло, как мгновенно и безошибочно ощущал он мой уход к земному. Однажды он сказал: "Отец Роман! Ты почти постиг науку молитвы, но совсем ею овладеешь только в пустыне и в полном одиночестве. Будешь молиться за сирых, убогих, несчастных, страдающих в муках, тюрьмах, лагерях, умирающих в казнях. Молись за всех. Многие, в том числе и иереи, молятся только за своих духовных детей, знакомых и друзей, а ты молись за всех людей, за Церковь православную. Господь сохранит тебя для молитвы - молись и молись". Тогда я этих слов отца Александра не понял, "одиночество", "пустыню" воспринял иносказательно и осознал все только на берегу Енисея, где тридцать четыре года молился так, как завещал мой наставник, о котором хочу рассказать то, что помню.
Отец Александр после окончания Орловской семинарии, еще не будучи в сане, по велению сердца уехал в Глинскую пустынь, где провел три года у одного из старцев "свободным келейником", постигая премудрость истинной и горячей молитвы. По прошествии трех лет он получил от старца благословение на брак с дочерью священника Надеждой и на принятие сана иерея. Имя Глинского старца отец Александр не называл. Что такое "свободный келейник", я не знал, а спросить стеснялся.
В 1919 году отца Александра арестовали, и он исчез - вероятно, был расстрелян. После его ареста меня назначили настоятелем храма...
В 1961 году я хотел вновь принять свою подлинную фамилию и имя, но юрист сказал, что этого делать не следует: проживание под чужой фамилией карается законом. Так и живу Степановым Иваном Андреевичем...
От дома я далеко не отходил: летом - потому что постоянно должен был быть на берегу, а зимой мешали морозы, ветер и метели. Но что-то постоянно тянуло меня в тайгу. И вот однажды зимой рано утром, захватив ружье, я двинулся в путь. Пират бежал рядом. Заблудиться не боялся, полагаясь на волю Божию: ветра не было, след от лыж не заметало, да и Пират, конечно, вывел бы меня в случае чего.
Примерно через час с удивлением заметил в лесу несколько старых трухлявых пней, по торцам которых было видно, что деревья рубили топором. Еще через час вышел на большую поляну - явно рукотворную. Миновав ее, обнаружил рубленый дом с провалившейся крышей. Дальше виднелось еще несколько строений. Наконец понял, что иду по бывшей деревенской улице, заросшей лесом и кустами. Пират прижался к моим ногам и присмирел, вокруг царили безмолвие и таинственность. Громко молясь, осторожно передвигал лыжи. Вскоре показалась большая, аккуратно срубленная изба, которую венчала слегка покосившаяся церковная главка со старообрядческим крестом. Снял лыжи, Пирату приказал сидеть; прочтя входную молитву, открыл перекошенную дверь с некоторым страхом и трепетом. Легкая, прозрачная мгла царила в этой таежной молельне - часовне, а может быть, и церкви. Глаза привыкли к полумраку. Осмотрелся. Небольшой иконостас, Царские врата, северные и южные входные двери... Иконы давно осыпались, что на них было изображено - не разобрать.
Я вошел в алтарь и поразился: на престоле - деревянная чаша для Святых Даров, большой бронзовый напрестольный крест, лжица, прислоненное к брусу огромное Евангелие, дарохранительница и, видимо, покрывавший святую чашу воздух, истлевший и распавшийся на части (золотые нити шитья были еще видны). Крест позеленел, на дне и стенках чаши сохранились остатки непотребленных Даров. В алтаре висело несколько икон - также с полностью утраченными изображениями. Нападавшая сосновая и еловая хвоя покрывала толстым слоем пол алтаря, но престол был чист!
Я обошел алтарь несколько раз, мелькнула мысль найти антиминс, но я отогнал ее от себя: трепетная и богодухновенная тишина царила здесь и не мне, грешному иерею, было нарушать ее. Опустившись на колени, долго молился. Осторожно, боясь что-либо стронуть, приложился к Евангелию, напрестольному кресту и к краю чаши. Уже собирался выйти, но непонятная властная сила повлекла меня к жертвеннику. Над ним (что было непривычно) висел шкафчик, задернутый занавеской. Перекрестившись, бережно сдвинул ее. От прикосновения порвался шнурок, занавеска упала. Я поднял голову и мгновенно рухнул на колени: из глубины шкафчика на меня смотрел лик Богородицы. Это была икона Владимирской Божией Матери с клеймами по краям - ни малейшего налета пыли, ни трещинки, ни осыпавшегося левкаса! Создавалось впечатление, что икона только что написана. Взял ее из шкафчика, благоговейно приложился к краю и стал мучительно думать, как понесу образ домой: следовало завернуть его в материю, дабы не повредить, но у меня с собой ничего подходящего не было. На жертвеннике лежала упавшая занавеска. Я обернул ею икону. Страх охватил меня - страх перед великим чудом, явленным Пресвятой Богородицей: здесь, среди тления, я обрел невредимым Ее образ, и Она же дала мне плат для него...
Завернув икону и спрятав ее под шубой, трепеща от охватившего меня восторга, я отправился домой, все время боясь, не сон ли то, что произошло в заброшенной старообрядческой деревушке. Дома дрожащими руками развернул плат - и словно неземной свет и великая благодать вошли в мое убогое жилище. Зажег все лампадки, поставил среди вырезанных мной икон сияющий образ Пресвятой Богородицы и всю ночь молился, благодаря о чуде.
Уйдя на пенсию и приехав в Москву, собирался отнести икону в храм, а потом подумал: вдруг заберут в музей, прибьют инвентарный номер и скроют в запасниках... После встречи с Вами хотел завещать икону Вам, но Господь открыл мне, что уйдем мы из этого мира в один год, Вы раньше, а я чуть позже. И завещал образ Марии Петровне, женщине еще не старой и большой молитвеннице. Верю, отец Петр, дождется Мария Петровна, когда наша Православная Церковь обретет прежнюю силу. Вот тогда-то Мария Петровна и передаст икону Владимирской Божией Матери тому храму, который подскажет ее душа..."
На этом рассказ обрывается. Кто такая Мария Петровна и какова судьба завещанного ей отцом Романом столь чудесно явленного образа, - пока неизвестно.
_1.jpg)
