Святость можно и должно осмысливать в исторических категориях. Русские святые открывали особые пути национального религиозного призвания. Праведник - "земной ангел и небесный человек", разделяющий с людьми все тяготы земного, бренного существования, - становился реальным, телесным носителем качеств, присущих иному миру. Момент смерти праведника неизбежно воспринимался как час горького расставания, когда мир взывал к нему не уходить до конца, оставить некие памятные знаки своего пребывания на земле, которые продолжали бы свидетельствовать о вечном и незримом. Такой "материей святости" становились реликвии - прежде всего прославленные, чудотворящие останки подвижника, а кроме того - любая "материя", как бы впитавшая в себя качество святости: моленый образ из кельи монаха, посох святителя, сорочка убитого на поле брани воина...
История реликвий русских святых еще не написана.
Святые князья
Весьма показательно, что первыми русскими святыми стали князья Борис и Глеб. Однако они прославлялись не как "самовластцы". Их слава состояла в добровольном отречении от власти и принесении себя в жертву, на которой утвердилось русское государство в эпоху Ярослава Мудрого: "...И с тех пор прекратились усобицы в Русской земле, а Ярослав принял всю землю Русскую". Данной стратагеме поведения христианского князя, религиозный долг которого - принести себя в жертву ради спасения своего народа, были отныне призваны следовать русские князья. Пастыри обращались к ним с призывом: "Вспомяните, каких братьев имеете, им подражайте и следуйте".
Именно с этой точки зрения были интерпретированы в летописях смерти Андрея Боголюбского и Даниила Московского. "Сказание об убиении Андрея Боголюбского", ориентированное как на образец на Житие первых русских святых князей, в немалой степени способствовало оформлению в XV-XVI веках представления об Андрее Юрьевиче как о святом основателе Владмирского царства, а рассказ о драматической смерти Даниила Александровича озаглавлен как "Повесть о начале града Москвы". В глазах древнерусского человека город, княжество, в основание которого принесена жертва, получал преимущество по сравнению с другими, ибо обретал твердую надежду на спасение от врагов молитвами погребенного в городе князя.
Утверждение культа первых русских князей происходило в почти языческой еще Руси. В славянском язычестве был чрезвычайно развит культ рода, предка, пережитки которого исследователи проследили по летописям вплоть до конца XVI века. Можно усмотреть их прежде всего в традиции молитвенного обращения князей к своим умершим предкам, отцам и дедам с просьбой о помощи во время болезней и в трудные минуты сражений. Существование этого обычая имело принципиальное значение для укоренения культа святых князей: с церковным прославлением "вольного страдания" Бориса и Глеба соединилось почитание братьев в качестве княжеских родичей. Князья видели в них своих предков, родоначальников, сподобившихся права предстательствовать перед Богом за княжеский род.
Интересной закономерностью стал тот факт, что каждый новый киевский князь стремился построить в Вышгороде новый храм Бориса и Глеба и перенести туда мощи святых из храма своего предшественника. Князь ревностно следил, чтобы кто-либо не нарушил его права владения реликвиями. Оставить мощи "почивать" в храме, построенном предшественником, означало лишить себя и свое потомство преимущества в покровительстве.
Известно, что прославлению братьев предшествовали чудесные события на месте, где было брошено тело Глеба. Проезжавшие мимо обратили внимание на столп света, стоявший над этим местом, и на то, что здесь сами собой возгорались свечи. Комментируя это явление, автор "Сказания о Борисе и Глебе" вспоминает евангельскую притчу: "...Зажегши свечу, не ставят ее под спудом, но на подсвечнике выставляют, чтобы освещала тьму". Свеча, самовозгорающаяся на княжеской могиле, впоследствии стала восприниматься как образ явления миру святости князя. Этот мотив прослеживается во многих литературных произведениях, посвященных князьям. Например, в "Слове похвальном благоверному великому князю Александру" и даже в "Степенной книге царского родословия", где в статьях о Дмитрии Донском сообщается, что в Архангельском соборе на гробнице князя сама собой загорелась свеча и светит так, что в ней не убавляется воск. Этот мотив красноречиво свидетельствует о готовившейся в грозненское время канонизации Дмитрия Донского, которая по не известным нам причинам не состоялась.
Как правило, именно из почитания места погребения князя вырастало его церковное празднование. Очень часто от былой славы князя история не сохраняла ничего, кроме гробницы в городском соборе, на которой даже не всегда было выбито имя погребенного. Тем не менее именно гробница как священное место, содержащее чудотворные останки святого, оказывалась, по выражению Владимира Топорова, "той точкой, вокруг которой навивалась ноосферическая ткань, трудились мысль и чувства, возникало ощущение новой реальности". Ярким примером может служить история канонизации ярославских князей Василия и Константина. В 1501 году после пожара в ярославском городском соборе были обретены два гроба с останками, тогда же отождествленными с братьями-князьями Василием и Константином, сведений о которых не содержится ни в одной летописи. Вскоре им установили церковное празднование, а монах Пахомий написал житие, имеющее легендарный характер, представив князей героями, погибшими во время монголо-татарского нашествия.
Особым было и отношение к храмам-усыпальницам, где покоились княжеские останки. Так, значительное количество легенд связано с Архангельским собором Кремля, усыпальницей московской княжеской династии. Источники свидетельствуют, что усыпальница воспринималась современниками как место пребывания душ погребенных здесь князей. Не случайно, по-видимому, в глубокой древности возник обычай приносить в храме клятву умершим отцам быть "за едино" с братьями, как и обычай просить у гробов предков помощи в военных предприятиях. В эпоху централизованного государства ритуал поклонения "родительским гробам" стал неотъемлемой частью венчания на царство московских государей. С Архангельским собором связаны и многочисленные легенды о голосах, которые люди слышали ночью в пустом храме и которые, как правило, предупреждали о приближающихся бедах.
Такое отношение к месту княжеского захоронения во многом было обусловлено тем, что древнерусский человек видел в князе прежде всего общего предка, "отца народа", предназначение которого состояло в служении роду, миру, отечеству. Именно этим обстоятельством объясняется известная неустойчивость в списках святых князей, недостаточная четкость границы, отделяющей их от прочих почитаемых усопших. "Усопшие молятся за живых, им близких; усопшие князья - за свою вотчину, за Русскую землю", - определяет Георгий Федотов.
Чрезвычайно выразительный эпизод содержится в одной из поздних редакций жития Александра Невского. Во время нашествия Девлет-Гирея на Москву в 1571 году инок Рождественского монастыря во Владимире молился близ раки с мощами святого князя Александра Невского. Вдруг он ясно увидел, как в храм входят святые Борис и Глеб и призывают Александра Ярославича подняться на защиту отечества, втроем они отправляются к Успенскому собору за Андреем Боголюбским, Всеволодом, Георгием и Ярославом Всеволодовичами, далее спешат в Ростов за Петром Ордынским и таким образом собирают "рать".
Прибыток княжеской святости приходится на эпоху монголо-татарского нашествия, когда исторические обстоятельства обязывали князей следовать линии поведения, сформулированной в житии первых русских святых князей.
В эпоху сложения централизованного государства, напротив, княжеская святость иссякает. С того момента как русскими был усвоен византийский государственный идеал, ни один московский правитель не был канонизирован. Однако с этого времени берет начало развитие процесса сакрализации царской власти. Попытки ввести царей в сонм русских святых - в силу свершенного над ними ритуала миропомазания, важнейшей составной части обряда венчания на царство, - предпринимались неоднократно. В царствование Ивана Грозного была написана икона (для Архангельского собора), изображающая Василия III с нимбом, собеседующего своему соименнику св. Василию Кесарийскому. С идеей сакрализации царской власти, безусловно, связана и традиция устройства в Архангельском соборе надгробных иконостасов, в состав которых обязательно входили "мерные" иконы - то есть иконы, создававшиеся при рождении царственного младенца в меру его роста, - и иконный портрет правителя со своим патроном-соименником. Однако подобным инициативам, исходившим от самой царской власти, не суждено было стать явлением народной религиозности. Отсутствовал важнейший компонент, необходимый для народного признания святости государя, - жертва, принесенная им для своего народа, отечества.
Именно поэтому истинным венцом святости над московским княжеским домом стал царевич Димитрий Угличский - царственный младенец, жертва жестокой борьбы за обладание царским престолом. Мощи царевича, привезенные в Москву из Углича в 1606 году и поставленные в серебряной раке под резной каменной сенью в центре Архангельского собора, как и сохранившиеся в ней вещи отрока, стали главной святыней московской княжеской усыпальницы.
Преподобные
Это второй по старшинству и наиболее многочисленный чин русских святых, ведущий свою историю с канонизации Феодосия Печерского в 1108 году. Умножение этого чина было на целое столетие прервано монголо-татарским разорением. Из лихолетья русское монашество вышло ко второй половине XIV века на путь пустынножительства - основания новых обителей не в городах или возле них, как это было в домонгольской Руси, а в глухих отдаленных лесах.
Потому и Москва не была прославлена подвигом святых монахов в такой степени, как Киев и Новгород. Первый собственно московский святой инок - Андроник - удостоился лишь местного празднования, время установления которого, вероятно раннее, точно неизвестно. Но фигура Андроника знаменует для Москвы эпоху возрождения и подъема святого иночества на Руси, центральной фигурой которого стал преподобный Сергий Радонежский. Его многочисленные ученики направили устроение новых пустынь двумя потоками: на север, где подвизались наиболее прославленные подвижники, создавшие "Русскую Фиваиду", и в центральные земли. Св. Андроник - ученик святого Сергия - был призван митрополитом Алексием в Москву, где стал первым игуменом основанного Алексием Спасо-Андроникова монастыря. В этом монастыре прошел свой иноческий путь и великий живописец Древней Руси преподобный Андрей Рублев, только недавно (в 1988 году) причисленный к лику общечтимых святых.
Оформление культа святых монахов, составление их житий, собирание связанных с ними святынь, поклонение их священным останкам - все это стало частью жизни средневековой Москвы, особенно в XV-XVII веках. Становление московской государственности было освящено покровительством русских преподобных. Порой именно они предстают главными радетелями и заступниками города в тяжелую пору. Так, в летописном повествовании о событиях нашествия Мехмет-Гирея (1521-1522 годы) спасение города предзнаменуется видением, в котором преподобные Сергий Радонежский и Варлаам Хутынский останавливают митрополитов Петра, Алексия и Иону, покидающих Кремль и уносящих главную московскую святыню - икону Богоматери Владимирской.
Василий III перед смертью принял иноческое имя в честь Варлаама Хутынского - то есть, впервые в истории Московского государства, в честь русского преподобного.
Согласно общехристианской традиции, центральными святынями обителей, основанных святыми иноками или прославленных их подвигом, становились их священные останки, продолжавшие и после смерти святого являть миру его святость. Являть не только исцелениями, но и воскрешениями - наизначительнейшими проявлениями святости. Так, содержащийся в некоторых редакциях жития св. Варлаама Хутынского рассказ о воскрешении у его гробницы постельничего Великого князя Василия III был внесен в летопись и, собственно, положил начало почитанию этого новгородского святого в Москве.
Жития преподобных и другие письменные источники изобилуют сведениями о целебной силе воды, меда или елея, освященных у раки святого, повествуют о чудесном возжении перед ракой свечи... Воск такой свечи считался ценнейшей реликвией. В 1533 году воск от свечи, возгоревшейся у гроба Варлаама Хутынского, был взят архиепископом Макарием и послан им Василию III.
У гробниц святых монахов происходили и грозные знамения, предостерегавшие всех пришедших в обитель от неправедных действий. Чудесное пламя остановило Великого князя Ивана III, пытавшегося своей властью и без должного почтения открыть раку Варлаама Хутынского. Орудием наказания предстает посох святого, уже в 1520-1530-е годы лежавший на ней.
Унаследовав от Византии разработанную систему уподоблений, символов и аллюзий, согласно которой священные останки праведника были "дороже драгоценных камней и благороднее золота", а сами святые, особенно мученики, представали "как золото и серебро, очищаемое огнем в печи", Русь восприняла и обычай создания драгоценных рак-реликвариев. Традиция создания таких, иногда пышно устроенных рак (как правило, с рельефным образом святого, воплощавшим идею нетления его священных останков) существовала уже в Киевской Руси. Как образы и жития всех русских преподобных в той или иной степени восходят к идеальному образу и жизнеописанию святого Феодосия Печерского, так и обычай почитания его реликвий был продолжен в культе других святых иноков. Лаврентьевская летопись чрезвычайно подробно описывает обретение мощей Феодосия и церемонию их перенесения и положения в киевскую Печерскую Успенскую церковь. Спустя 50 лет рака преподобного в знак его особого почитания получила драгоценный убор из золота и серебра. (Гробница святого Феодосия была разорена в дни монголо-татарского нашествия, мощи также исчезли, разделив участь многих реликвий домонгольского периода.)
Но уже известие 1471 года о драгоценной раке - надгробии Варлаама Хутынского с его образом, "еже... в сребре изваян", стоит особняком в своем времени. Монголо-татарское разорение надолго прервало бытование этого обычая. Не могла способствовать его возрождению и атмосфера строгого смирения и нестяжания русского пустынножительства XIV-XV веков. Наиболее почитаемые постники этого времени, начиная с Сергия Радонежского, как правило, завещали хоронить себя подобно простым монахам вне церковных стен. Пафнутий Боровский не велел братии устраивать для него даже дубового гроба, но завернуть тело в луб, Нил Сорский завещал бросить свое тело на съедение диким зверям и птицам или закопать в ров "съ всякимъ бесчестиемь".
Возрождение традиции создания богатых памятников связано, несомненно, с торжеством иосифлянских идей и началось с создания по повелению царя Ивана Грозного драгоценной серебряной раки Сергия Радонежского в 1556-1585 годах. При Грозном еще только немногим наиболее почитаемым преподобным были созданы новые, деревянные, с рельефными изображениями раки - Варлааму Хутынскому (1560), Зосиме и Савватию Соловецким (1566). В конце XVI века царским повелением были исполнены серебряные раки к мощам Пафнутия Боровского, Кирилла Белозерского и Макария Калязинского, что явилось частью большой государственной программы создания церквей над гробницами русских чудотворцев и оформления их захоронений.
Формой почитания священных останков преподобных, как и других святых, было создание шитых покровов на их гробницы. При этом сами покровы становились драгоценными реликвиями.
При перенесении мощей в новые раки доски старых приобретали характер особого реликварного материала и использовались для создания иконных образов и резных крестов.
Паломническое поклонение священным останкам преподобных становится частью жизни Московского государства, особенно с XVI века, а частью такого поклонения - собирание паломнических реликвий и святынь. Впрочем, почитание различных предметов, принадлежавших русским святым инокам и освященных их именем, ведет свою историю с домонгольского периода. Так, власяница первого на Руси князя-инока, одного из преподобных Киево-Печерского монастыря - Николы Святоши, согласно Печерскому патерику, обладала целебной силой, и князь Изяслав, брат святого, всегда надевал ее перед битвой.
Главной реликвией преподобных после их гробниц становятся их ризы. Как в иконографии монашеские одежды являются основным знаком этого чина святости, так и в житиях преподобных, начиная со святого Феодосия, особое внимание уделяется "худости" и латаности их риз как знаков кроткого и смиренного трудничества, послушания и нестяжания. Иногда, как в Житии св. Сергия, им посвящаются отдельные главы (глава "О худости порт Сергиевых и о нъкоем поселянине"). Простая одежда святого монаха или сколь угодно малая ее частица становятся драгоценным свидетельством его святости, получить которую стремились уже при его погребении. В Житии св. Сергия читаем: "Въ время же преставлениа его събрася множество народа от град и от стран многых, коиждо желаше съ многым тщанием приближитися и прикоснутися честнъмь телеси его или что взяти от риз его на благословение себе". Нетленность этих тканей и одежд, в обыденной жизни в наибольшей степени подверженных разрушению, но приобретающих чудодейственные свойства от прикосновения к священным останкам святых иноков, отмечают многие письменные источники при описании обретения мощей. Ризы подвижников благоговейно сохранялись в монастырях, бережно поновлялись и, кроме того, являлись теми реликвиями, малые части которых можно было иметь в составе родовой святости, брать с собой в путь или в поход.
Интереснейший материал, почти не рассмотренный исследователями русской святости, представляют надписи на сохранившихся мощевиках. Начиная с 60-х годов XVI века они нередко содержат среди имен святых, частицы мощей которых вложены в реликварий, имена русских преподобных. Подчас имена святых иноков встречаются на точно датированных предметах, созданных до обретения мощей святых. Это заставляет предполагать, что в таких случаях реликвиями являются скорее всего небольшие фрагменты преподобнических риз. С того же времени в надписях встречаются и прямые указания, что реликварий содержит частицы риз и других облачений, хотя правилом было обозначать реликвии преподобных только их именем.
Эта традиция, несомненно восходящая к прообразу высшего порядка - к почитанию Ризы Христовой - и имевшая длительное развитие в культе вселенских святых, была отчасти обусловлена еще и некоторыми сугубо русскими особенностями. Для средневековой Руси характерна сокровенность реликвий. Мощевики скрывали вложенные в них святыни; мощи многих русских святых оставались и остаются лежать под спудом. Русская церковь в отличие от западной не знала обычая специального открытия мощей, как и широкой практики разобщения священных останков своих подвижников. Последнее происходило в исключительных случаях, как, например, при перенесении мощей митрополита Филиппа в 1652 году из Соловецкой обители в Москву, когда на прежнем месте были "оставлены три части".
Многие обители хранили и иные предметы, освященные именем своего основателя: кресты и посохи, литургические предметы и вериги. Иногда эти реликвии были подчеркнуто скромны и просты, как, например, деревянные литургические сосуды Сергия Радонежского, Кирилла Белозерского, Зосимы Соловецкого. Нередко подобные предметы, как ценнейшие святыни, выставлялись на поклонение рядом с гробницей святого.
Житие св. Антония Римлянина, составленное вскоре после обретения его мощей, развивается в отличие от всех подобных памятников агиографии вокруг его реликвий. Они отличаются особым разнообразием. Опись Соловецкого монастыря уже в 1570 году отмечает среди мощевиков в ризнице "ковчежец медян, а в нем кость Антония Римлянина", хотя открытие его мощей состоялось только в 1597 году. А почитание этого святого начинается в середине XVI века с обретения камня, на котором Антоний, согласно легенде, приплыл в Новгород из Рима, и трости. Интересно, что почитание его в Москве также связано прежде всего со священными предметами: два каменных потира, привезенных, по легенде, преподобным Антонием в Новгород из Рима, были принесены Иваном IV в столицу, где хранились в Успенском соборе и использовались во время венчания на царство.
Святители
Иерархи Церкви избирались на Руси почти исключительно из черного духовенства. Но святительский чин святости помещается перед преподобными, сразу после апостолов и мучеников: святитель не только принимает таинство священства, но и достигает наивысшей ступени этого поприща. Определение этого вида подвижничества восходит к истории вселенского святительства и состоит в учительстве, защите чистоты веры и служении всеобщему спасению, в соединении иноческого и мирского с особым церковным служением.
В отличие от Византии Русская Церковь никогда не знала традиции канонизации всех своих иерархов. Это поражало поставленного из Византии на Русь митрополита Киприана, так говорившего о русских митрополитах: "Хотя многие они показали труды и многие добродетели стяжали перед Богом... а некоторые прияли даже от Бога дарование чудес и небесные качества, каждый против своего подвига, - ни один из них однако не удостоился на земле празднования".
Если первые русские святители, ученики и последователи Антония и Феодосия Печерских, выглядят прежде всего аскетами, то епископы - основатели кафедр - это прежде всего учителя. Основатель Пермской епархии, величайший миссионер Древней Руси, святой Стефан Пермский посвятил свою жизнь учительному подвигу среди малого зырянского народа, создал зырянскую азбуку, перевел на зырянский язык богослужение, построил первые христианские храмы в далеком северном крае. Останки святого было дано хранить Москве, где Стефан скончался и похоронен в придворном монастыре Спаса на Бору.
В житиях новгородских епископов на первом плане - общественное и государственное служение, поскольку они являлись фактическими правителями вольного города. Святители Новгорода прославились храмоздательством, каменным палатным строительством, созданием скрипториев, щедрой милостыней в Царьград, на Афон и в Иерусалим. Почитание новгородских святителей в Москве в XVI веке, деятельность митрополита Макария по их канонизации сказались на составе государевой сокровищницы. В царском домовом храме Благовещения появляется значительное число реликвариев с упоминанием имен новгородских святителей; из ризницы Благовещенского собора происходят потир, заказанный новгородским архиепископом Моисеем, и лазуритовая икона, принадлежавшая новгородскому архиепископу Евфимию.
В агиографии московских святителей также на первое место выступает их общественное и политическое служение, что было обусловлено значением митрополичьей кафедры. Первые два столетия ее пребывания в Москве отмечены канонизацией трех митрополитов - Петра, Алексия и Ионы. Позже на первый план выступают личный подвиг и страдание святителей, прежде всего митрополита Филиппа (Колычева) и патриарха Гермогена.
Небесным покровителем Новгорода являлся его первый епископ Иоанн (Илья); так и патроном Москвы стал митрополит Петр - первый и самый чтимый московский святой, избравший будущую столицу местом своего жительства и своего погребения. Митрополит Петр не только дает великому князю Ивану Даниловичу совет строить в Москве храм во имя Богородицы - Успенский собор, ставший впоследствии кафедральным, но и сам помогает в этом строительстве, перед смертью дает деньги на его завершение и собственноручно закладывает в нем свою усыпальницу. Таким образом, само московское святительство имеет в начале своей истории своеобразный монументальный реликварий, заложенный митрополитом Петром. О понимании Успенского собора как священной раки с останками святителя свидетельствует "Слово на перенесение мощей Петра митрополита", написанное Пахомием Сербом в 1472 году. Написание было связано с постройкой нового храма на месте обветшавшего старого. "Слово..." содержит знаменательный рассказ о страхе и сомнениях зодчего, "како мощно будет разрушити церковь, юже сам святый чюдотворивый Петр своима священныма рукама основал". И только явление ночью митрополита Петра, благословившего зодчего на это "дерзостное" дело, побуждает мастера приняться за него.
Вообще святительские жития в отличие от преподобнических, как правило, свидетельствуют об особом внимании к устроению епископских гробниц, причем стараниями самих иерархов они сооружаются нередко. Русская Церковь следовала в этом византийской традиции, согласно которой с IV века позволялось хоронить иерархов первыми на Земле в церковных стенах.
 СПЖ кв.jpg)
