30 сентября в Киеве на 97-м году жизни скончалась Вера Васильевна Ловзанская (в иночестве Серафима) - духовная дочь, сотрудница и келейница епископа Варнавы (Беляева), а также хранительница его архива. Спустя два дня в Троицком соборе Китаевской пустыни состоялось отпевание, в котором приняли участие семь священников. Погребена она на Байковом кладбище рядом с могилой своего духовного отца, которого обрела в 1920 г., а похоронила в 1963-м.
Тридцать лет Вера Ловзанская провела рядом с епископом Варнавой: сначала в Томске, после его выхода из заключения, а последние 15 лет - в Киеве. Спустя еще два десятилетия началась работа над освоением литературного наследия владыки, в которой принял активное участие Павел Проценко. Однако в 1986 г. во время обыска на квартире Ловзанской он был арестован...
Впрочем, архив сохранился, и с середины 90-х начались публикации некоторых произведений духовного писателя ("Основы искусства святости", "Преподобная Синклитикия Александрийская", "Тернистым путем к небу"). В прошлом году вышла в свет объемная биография епископа Варнавы, написанная Павлом Проценко, с большим количеством иллюстраций. Веру Ловзанскую можно считать не только одним из героев этой книги, но и соавтором. Таким образом, дело ее жизни обрело завершение.
Жизнь и судьба Николая Никаноровича Беляева (1887-1963) типична и нетипична в одно и то же время.
Юноша из подмосковного Раменского, из простой семьи (отец - рабочий, мать - из духовного сословия), он после окончания гимназии внезапно чувствует призвание к особой духовной жизни. Вместо того чтобы учиться на инженера с последующим погружением в "суету мира сего", он отправиля в Оптину, к старцам, а затем - в Троице-Сергиеву лавру, в Духовную академию, где в 1911 г. принял монашеский постриг.
Религиозный поиск привел молодого человека в круг ревнителей "духовного делания", в неформальное сообщество тех, кто считал важнейшей церковной задачей возрождение и продолжение православной мистико-аскетической традиции. Среди воспитателей и наставников будущего епископа - самые известные духовные авторитеты того времени: преп. Варсонофий Оптинский, иеросхимонах Алексий (Соловьев), схиархимандрит Гавриил (Зырянов), епископ Федор (Поздеевский) и другие. Вполне естественно, что и кандидатская диссертация о.Варнавы была посвящена одному из отцов-аскетов - преп. Варсонофию Великому.
"Аскетическая идеология" стала определяющей для его христианского сознания. Биограф пишет по этому поводу: "Человек спасается в волнах житейского моря только аскезой, послушанием и смирением, а не интеллектуальной или общественной деятельностью и тем более не болтовней. Поэтому миряне должны подражать монахам, углубляясь в себя и удаляясь от мира. "Монашество есть подчеркнутое христианство, истинное, - размышлял о.Варнава еще перед революцией. - Истинный монах и истинный христианин - понятия равнозначащие"". Вся его последующая жизнь и деятельность - настойчивое воплощение этого понимания христианского призвания в мире.
Учитывая эту точку зрения, епископское служение владыки Варнавы, которое длилось два с половиной года, можно считать довольно случайным. Будучи викарием Нижегородской епархии (хиротонисан в 1920 г.), он скорее тяготился своими епархиальными обязанностями, стремясь прежде всего к непосредственному душепопечению. Тем сложнее было ему иметь дело с архиепископом Нижегородским Евдокимом (Мещерским) - властным администратором, к тому же откровенно аморальным. Тем трагичнее тот факт, что в списке епархиального духовенства, которое во главе со своим архиереем летом 1922 г. поддержало живоцерковников, оказалось и имя епископа Варнавы.
В этой ситуации, постоянно обращаясь к советам старцев и прозорливым указаниям дивеевской юродивой Марии Ивановны, он принял решение вновь "углубиться в себя и удалиться от мира". В условиях красного террора и российской смуты, в том числе церковной, только строго аскетическая позиция представлялась ему вполне безупречной. Епископ Варнава начал юродствовать, затем ушелт в затвор. Позднее, окруженный лишь несколькими преданными духовными детьми, он пытался создавать полуподпольные монашеские общины - в Нижнем, в Казахстане, в Москве...
Биограф подробно описывает духовный путь и злоключения юродивого епископа на фоне церковных и общественных реалий эпохи, опираясь на многочисленные свидетельства и документы (прежде всего записные книжки и другие писания владыки). При чтении книги порой возникает своего рода "эффект присутствия" - в той страшной сталинской России, которую уже не застали последующие поколения.
Конечно, не со всеми авторскими оценками можно согласиться, но главная его заслуга в том, что книга - если не прямо, то косвенно - обращает внимание на серьезные проблемы церковного сознания.
Можно ли выбор и путь епископа Варнавы целиком объяснить обстоятельствами эпохи: революцией, гонениями на Церковь, торжеством государственного безбожия?
Можно ли оправдать его отказ вернуться к церковному служению в послевоенный период - уже после ареста в 1933 г., трехлетних мытарств в лагерях и психбольницах, а затем вынужденного подпольного существования - только несогласием с "сергианской" позицией легальной Церкви?
Вряд ли.
Русская церковная история знает епископов, в другую, вполне благополучную эпоху оставивших свои кафедры ради монашеского подвига, духовного творчества и индивидуального душепопечения (Тихон Задонский, Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник, ныне прославленные в лике святых).
А в нашем столетии были епископы-исповедники, которые прошли гораздо более тяжелые испытания тюрьмой и ссылкой, но заняли архиерейские кафедры, когда это стало возможным и необходимым. Кроме того, епископ Варнава не относился к тем, кто полностью отрицал благодатность "сергианской" Церкви (его духовный сын иеромонах Киприан (Нелидов) не только служил, но и был сотрудником митрополита Сергия). Однако сам он выбрал путь полного "отщепенства" и внутреннего делания, юродства и затвора - до конца жизни.
А поэтому невольно задаешься вопросом: насколько правильно интерпретирует автор биографии один из мотивов "побега" епископа Варнавы в 1922 г., когда пишет: "Для него уход в юродство был и знаком покаяния в том, что вовремя не различил границу, проходящую между церковной организацией, всегда внешней к евангельскому духу и потому подверженной всяческим замутнениям и компромиссам с духом времени, и сущностью Церкви как единения в любви Христовой. Перед христианами всегда в земной истории стоит выбор: оставить чистоту - и полноту - своего упования ради сохранения земной структуры религиозной организации или отказаться от всего "плотяного" ради Бога: он выбрал последнее".
Конечно, советская ситуация донельзя осложнила все проблемы соотношения "внутреннего" и "внешнего" в христианской теории и практике. Конечно, с течением времени мы все больше забываем об ужасах сталинского, а затем хрущевского и всякого прочего социализма, которые плотно обступали всех и каждого, но в особенности инакомыслящих и инаковерующих "советских граждан". Конечно, "сергианство", то есть известный способ выживания легальной Церкви в условиях откровенных гонений на христиан и жесткого ограничения церковной деятельности, не поддается однозначной оценке и остается проблемой (теперь уже для церковного историка).
Но, с другой стороны, все эти привходящие факторы, как бы ни были они знаменательны и "судьбоносны" для современников, не отменяют необходимости взвешенного и ясного понимания природы Церкви, по определению и по призванию своему пребывающей в истории. Более того, неимоверные тяготы XX века в каком-то смысле только "оттеняют" существо дела. Но именно сегодня, уже после опыта гонений, эта суть особенно нуждается в прояснении и осмыслении.
С христианской точки зрения, мир нельзя поделить на две сферы: веры и безверия, благочестия и безбожия, церковного и секулярного. (А именно такое впечатление производит то мироощущение епископа Варнавы, которое пытается реконструировать автор биографии.) Мир гораздо более сложен, а потому последовательно проведенная монашеско-аскетическая позиция - беспроигрышная в индивидуальном плане и вполне законная в общих рамках церковной жизни - не может претендовать на звание единственной истинно христианской.
Отдельный подвижник, ведомый промыслом, может уйти в пустыню и оказаться лишенным церковных таинств, но Церковь в целом призвана пребывать в мире. Христианская мистико-аскетическая традиция - это, без всякого сомнения, правда Церкви. Вместе с тем очевидно, что это не вся ее правда. Первая правда заключена в том, что Церковь есть духовная закваска в этом мире, а потому призвана присутствовать и действовать в нем, предлагая свое учение, свои таинства, свой опыт всем и каждому.
А для этого нужно идти в мир, а не бежать из мира; нужна земная церковная организация, нужны различные формы церковного участия в общественной и культурной жизни, нужно умение понимать этот человеческий мир и говорить с ним - не только и не столько на языке аскетики.
И поэтому вряд ли применим к жизни христиан, живущих в мире, такой духовный совет владыки (уместный в монастыре или "пустыне"): "Авва Дорофей говорит о лжи мыслию. Надо ни о чем не судить. Истины мы не знаем, и наши мысли о людях и фактах - ложь... Никогда не считать, что вы правильно думаете о чем-либо или о ком-либо. Надо не верить себе. Все мысли должны быть направлены к плачу о грехах своих".
Рассказ о жизни, пастырстве и духовном творчестве епископа Варнавы (долгие годы обитавшего в "советском" подполье под именем "дяди Коли"), если не сводить его просто к еще одной истории о выживании человека веры в условиях большевистского режима, заставляет снова ставить вопрос о месте аскетической духовной установки и монашеского опыта в жизни Церкви. На наш взгляд, именно к размышлению над этим вопросом - прежде всех других - побуждает биография "юродивого епископа".
Те, кто пришел к вере в "закатные" советские годы и десятилетия, учились, как правило, именно аскетическому восприятию Церкви. Такова была судьба подпольного поколения христиан, для которых вера была также и формой внутренней, духовной оппозиции тогдашнему режиму. Помимо житийных рассказов о святых старцах, в обязательный "набор" символов входили и убиение безбожниками последнего православного царя, и взрыв храма Христа Спасителя, и осуждение знаменитой декларации митрополита Сергия "ваши радости - наши радости" (хотя большинство ходило в действующие храмы, посещало оставшиеся монастыри и не отрицало благодатности "советских" архиереев).
Сегодня храм Христа Спасителя восстановлен, канонизация императора Николая II вызывает споры, а тема "сергианства" перестала быть актуальной перед лицом реальной проблемы: как должно строить церковно-государственные и церковно-общественные отношения в посткоммунистическую эпоху?
Но путь монашеского и "монахоподобного" отречения - от "мира", от культуры, от проблем церковной организации и церковного действия в обществе - всегда один и тот же. Аскетическое предание говорит о "вечном" и о способе приобщения этому вневременному вечному. Аскету неважно, "какое... у нас тысячелетье на дворе".
Однако фундаментальная для православия значимость аскетического знания о человеке не должна вводить в заблуждение. Для того чтобы это знание "работало", оно должно быть "переведено" на язык, понятный не только аскетически настроенным христианам. Переведено, чтобы неотменяемые законы духовной жизни могли быть учтены и теми, кто стремится быть христианином, не будучи монахом и не имея монашеского призвания. Тем более что Бог присутствует не только в монастырях и монашеских затворах, но и в каждом "простом" деревенском или городском храме: здесь Он дарует Себя всякому, кто обращается к Нему с верой и с чистым сердцем.
Сегодня Церковь вышла из эпохи откровенных гонений и полуподполья, из того периода, когда она была обречена на "некультурность" и социальную маргинальность. Эта ситуация требует принципиального отказа от восприятия аскетики как "единственно верного учения" - в том числе и во имя "второй правды" великого аскетического наследия православия. Но прежде всего - во имя его "первой правды".
Церковь Христова - не от мира сего, но она в мире пребывает и имеет здесь свою миссию, исполнение которой всегда сопряжено с творческим поиском таких форм церковного присутствия в мире, которые соответствовали бы словам молитвы ее Божественного Основателя: "Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла" (Ин 17:15).
Москва
