I
Пушкин - величайшее явление русской культуры, значение которого в истории не умаляется, а непрерывно возрастает в России и для России.
Еще при жизни Пушкин был любимейшим, самым понятным и самым дорогим из русских писателей. Он еще при жизни стал "народным", хотя рядом с ним жили и действовали писатели, язык, мысли, слова, речения которых не меньше, а больше пушкинских вошли в народный обиход: назову Крылова и Грибоедова. Затем наступила смерть Пушкина, с ее всем доступным и всех до глубины взволновавшим трагизмом. "Погиб поэт, невольник чести..."
А потом настала эпоха какого-то, быть может, лишь видимого и даже мнимого потускнения лучезарного образа Пушкина в русских умах: 60-е и 70-е годы. Но это потускнение было мнимым, и когда в 1880 году был открыт на редкость удачный, благородный в своей простоте памятник Пушкину в Москве, Россия гениальным и пророческим взором вновь открыла Пушкина и он раскрылся перед ней. Это открытие и раскрытие Пушкина через вещее слово Достоевского есть для меня, который был в это время ребенком, первое сильное, чисто духовное, чисто культурное переживание, потрясение и откровение.
Затем - 1887 год. Истекает срок авторского права на сочинения Пушкина и в миллионах экземпляров его творения растекаются по необъятной русской земле. Если смерть Пушкина была первым раскрытием его величавого образа для "образованной России", а чествование его памяти в связи с освящением памятника было таким вторым раскрытием для нее же, то 1887 год знаменует целую эпоху в том процессе, которым Пушкин становился подлинно народным.
Откуда и в чем это величие Пушкина как культурного явления? Как все явления такого рода, как все гении, Пушкин органически вырос. Он больше своих предшественников, он намного выше своих современников, но он неразрывно с ними связан. Есть какое-то неизъяснимое наслаждение - я нарочно употребляю это чисто пушкинское слово, им заимствованное у Державина и Карамзина, - следить за тем, как Пушкин подготовляется и органически вырастает из всего предшествующего развития, как к нему ведут и Ломоносов и Сумароков, и фон-Визин и Озеров, и Державин и Карамзин, и Хемницер и Крылов, и Жуковский и Батюшков, и, наконец, та широкая волна подлинной народной поэзии, которая, вместе с знаменитым сборником народных песен Чулкова и Новикова, проникает в русскую образованность и органически в ней претворяется.
В лице Пушкина, быть может, даже не вполне заметно и ощутимо для него самого история подвела итог огромной культурно-национальной работе, произведенной в великое пятидесятилетие, гранями которого являются 1765 год - один из первых годов Екатерининского царствования, и 1815 год - год рождения Пушкина не как физического лица, а как великого русского поэта.
Итак, Пушкин - гений, пожавший обильную историческую жатву и в то же время непрерывно выраставший при жизни и после смерти. В чем же величие Пушкина, в чем разгадка неуклонного роста его значения для России и русской культуры?
Пушкин - самый объемлющий и в то же время самый гармонический дух, который выдвинут был русской культурой. Не в том только дело, что Пушкин не элементарен, а многосоставен и, в лучшем смысле, многолик. Он - хороший, простой и добрый человек, увлекающийся и вспыльчивый, в молодости предающийся разгулу "неистовых пиров" и чрезмерностям "легкокрылой любви" и такого же "похмелья". И этот человек, которому не чужды человеческие слабости, в то же время есть тот величавый поэт, которого изобразил он сам. Читатели Пушкина не всегда, может быть, задумываются над тем, что в своем дивном стихотворении "Поэт" Пушкин изобразил не поэта вообще, а прежде всего самого себя. С чарующей искренностью он сказал, что он мог на самом деле "в заботах суетного света быть... малодушно погружен" и что "меж детей ничтожных мира" он самому себе представлялся "быть может, всех ничтожней".
Но у этого "малодушного" и "суетного" человека был вещий гений, был острый слух, чуткий к "божественному глаголу", был "гордый и суровый" дух, "тоскующий в забавах мира", не признающий никаких человеческих "кумиров", был "презирающий "людскую молву" "свободный ум", идущий "дорогою свободной". Не поза, а подлинная простая правда самопознания говорила в Пушкине, когда, вспоминая поэта бесконечно слабейшего, чем он сам, своего друга Дельвига, великий творец писал о нем по себе:
О Дельвиг мой! Твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар, как жизнь, я тратил
без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
Служенье муз не терпит суеты.
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...
Величие Пушкина состоит именно в том, что он в самом себе познал и сожительство и противоречие, этот - по меткому слову другого поэта - "поединок роковой" малого и великого, что он в своей собственной душе нащупал все мели и промерил все глубины человеческой души.
И это - сохраняя полную ясность, подлинно крепкую зоркость умственного взора!
Ибо, будучи из "детей ничтожных мира", этот простой и добрый человек, как поэт, как творец, не знал в пору своей зрелости никаких слабостей, ни слабостей недохвата, ни слабостей перехвата. Он был - до конца прозрачная ясность, всеобъемлющая сила, воплощенная мера. Вдумайтесь в это: всеобъемлющая сила в сочетании с величайшей мерой. Этой мерной силе было присуще величайшее творческое спокойствие, ей была свойственна спокойная и ясная справедливость.
II
Итак, Пушкин вовсе не принадлежит к тем умам и душевным организациям, которые не имеют истории. Пушкин изменялся и вырастал. Пушкину, кроме того, не было дано сказать не только последнего слова. Он большей части того, что мог сказать, не сказал. Он унес с собой в могилу целый мир.
Но все-таки Пушкин рано созрел и рано явил могущество творческого духа и ясного созерцания мира. После 1825 года мы имеем перед собой зрелого Пушкина.
Чем отмечен дух и душа этого зрелого Пушкина?
Давно замечено - и ровно десять лет после смерти Пушкина его друг, князь П.А.Вяземский - превосходно выразил это:
"Пушкин мог иногда увлекаться суетными побуждениями, страстями, более привитыми, чем, так сказать, самородными; но ум его, в нормальном положении, был чрезвычайно ясен, трезв и здрав. При всех своих уклонениях, он хорошо понимал истину и выражал ее. С этой точки зрения он мог уподобляться тем дням, в которые, при сильных порывах ветра и при волнении в нижних слоях атмосферы, "безоблачное небо остается спокойным и светлым".
Пушкин был ясный и трезвый дух. Но при всей трезвости своего духа, Пушкин никогда не стлался по земле, при всей ясности он был объят чувством неизъяснимого.
Великие творцы не случайно имеют свои излюбленные слова. В этих словах воплощается их дух, в них он живет и трепещет. У Пушкина в его словаре есть два таких полярных слова: ясный и, рядом с ним, его отрицание: неизъяснимый.
Да, Пушкин сам ясен и любит ясность. Он, можно сказать, ее вокруг себя распространяет и он ее творит. И в то же время этот ясный дух в эпоху своей зрелости смиренно склоняется перед неизъяснимым.
Вот тут-то мы нащупываем то, что с полным правом можно и должно назвать религиозностью Пушкина.
Есть разные выражения и виды религиозности. Один вид есть погружение в этот мир, все равно будь то наивно-реалистическое освоение Бога или страстно-упоенная отдача себя Ему, или, наконец, выливающееся в форму логического рассуждения или мысленного разъятия философское опознавание Бога. Первое есть простая и крепкая вера в Бога простых людей, второе есть растворение личности в Божественном начале - сюда относится подлинная мистика. Третье есть богословское утверждение Бога. Но может быть и совсем другой вид религиозности, не погружение в Божество и не Его утверждение мыслью, а "к а с а н и е мирам иным". Именно не прикосновение, а касание, стыдливое, сдержанное приближение, в котором нет никакого упоения или опьянения, где ясность не утрачивается, а ясный и трезвый дух только смиренно склоняется перед неизъяснимым.
Такова была религиозность зрелого Пушкина.
Белград
Январь 1937 года
