Первая Пасха Первой мировой войны выпала на 22 марта / 4 апреля 1915 года. «Великий праздник любви и всепрощения, день, когда каждый должен почесть братом своего ближнего, пришел на землю в необычной обстановке, - писала одна из провинциальных газет, - льется потоками кровь человеческая, гибнут сотни тысяч молодых жизней. Но в душе роятся смутные надежды на лучшее светлое будущее: принесший в мир великую любовь, попрал смертью смерть. И воцарится рано или поздно эта великая любовь - умолкнут громы чудовищных орудий, перестанет литься кровь, и смысл великого завета - любить друг друга - будет понят людьми».
Праздновать Светлое Христово Воскресение также широко, как оно отмечалась в мирное время, было в связи с войной невозможно, да, пожалуй, и не очень-то уместно. Поэтому Пасха 1915 года частью населения отмечалась не так, как обычно. В тылу многие решили, что в условиях, когда на полях сражений проливается кровь защитников Отечества, устраивать традиционные пиршества не тактично, а вместо того, чтобы тратиться на дорогие подарки друг другу, лучше пожертвовать деньги на подарки фронтовикам и раненным воинам, находящимся на лечении в городских лазаретах. Жертвовали все, отмечала одна из газет ‒ местные купцы давали деньгами, крестьяне приносили сало, воспитанниками коммерческого училища пожертвовали для солдат нижнее белье, кисеты, наполненные табаком, спички, почтовую бумагу, карандаши, мыло и прочее.
Впрочем, не стоит преувеличивать эту благостную картину. Были, конечно, и те, кто, несмотря на войну, продолжал отмечать Пасху на широкую ногу, что отметил автор стихотворения, размещенного на страницах одной из провинциальных газет:
В каждом доме ‒ визитеры,
На столах закусок горы,
И, - о чудо из чудес! -
Сердце радует и взоры
Из бутылок стройный лес!
«Чудо» в том, что в дни запрета
Не остались без буфета:
Водки, пива и вина!..
«Трезвость» спряталася где-то:
Законфузилась она!
Так что «сухой закон» не помешал многим обывателям отметить Пасху «как следует». Журналист «Голоса Москвы» в связи с этим вынужден был признать: «Запрещение продажи вина действовало только первое, весьма недолгое время. Очень скоро это запрещение повело лишь к тому, что за вино брали неслыханные цены, тем самым установив новый, весьма тяжкий налог на обывателя. Жадность в этом направлении доходила до того, что, например, за бутылку рябиновой, стоимостью в рубль с четвертаком, брали по 8 рублей; за трехрублевый коньяк - 15 рублей. И дороже». «Не будет в Москве, по крайней мере, ни одного пасхального стола, не украшенного бутылками всех форм и цветов, - отмечалось в этой публикации. - Москвичи и вообще-то мало пострадали от трезвости, как оказывается, ничуть не отразившейся на московском быте. Пьют везде и все».
Но если в тылу оставалось немало тех, для кого во время войны изменились разве что затраты на пасхальный стол, то совсем иначе дела обстояли в действующей армии, которой пришлось встречать Пасху в боевой обстановке. Как сообщало московское «Утро России», на германском фронте в Страстную пятницу неприятельские летчики в целом ряде пунктов сбросили на наши позиции записки с просьбой не стрелять и не кидать бомб в первые три дня Пасхи. Это предложение было встречено с недоверием. «Надуют немцы», - говорили офицеры. Однако, как утверждало издание, «во многих местах пасхальная ночь прошла совершенно спокойно. Неприятель не выпустил ни одного снаряда, даже прожекторы и те притихли. (...) Ни с их, ни с нашей стороны разведчиков в пасхальную ночь не посылали». Это обстоятельство позволило отслужить в ряде полков заутрени на самих позициях.
Корреспондент «Утра России» отмечал, что заутреня на фронте, свидетелем которой он стал, надолго останется у него в памяти: «Вековые сосны слились с темнотой, и торжественная тишина царила над лесом. Гуськом тянулись из окопов солдаты к походной церкви-палатке, где светляками мерцали свечи у немногих икон. Быстро наладился хор певчих. Замелькали сотни огоньков зажженных солдатами свечек. С радостными, сияющими лицами шли кругом палатки крестным ходом, и разнеслось далеко по лесу благостное "Христос восркесе из мертвых"... И трудно было сдержать умиленные слезы, и особенно братски целовали все друг друга, поздравляя с праздником. На всем фронте N... армии солдатам были розданы яйца, куличи и пасхи. С первого дня началось веселье на позициях. Много его принесли полученные к празднику гармонии и балалайки. Дни стояли все время теплые, чисто летние. Начались пляски, игры...» Правда, добавлял далее автор заметки, немецкие летчики слова своего не сдержали «и в первый же день Пасхи в ряд пунктов сбросили в наши окопы несколько бомб».
О том, как пришлось праздновать Пасху на австрийском фронте, сообщали в эти дни петроградские «Биржевые ведомости». Корреспондент издания пообщался с полковым священником, который поведал ему, как прошла Святая ночь на передовых позициях: «Мне уже свыше 70 лет, но такой ночи я еще не пережил. Я старался всю ночь подбадривать солдат, поздравлять их со Светлым праздником, и вместе с ними я пережил трогательные минуты. Неприятель, как назло, второй день не перестает стрелять. Он великолепно осведомлен о нашем празднике, и все усилия были направлены к тому, чтобы всячески воспрепятствовать праздничному настроению. Собственно говоря, этого нужно было ожидать. После взятия Перемышля бои в Карпатах носят такой ожесточенный характер, как никогда. Наши солдаты, конечно, были подготовлены к такой встрече праздника и, действительно, в Страстную субботу неприятель повел сильную атаку. Ночью, в секунды отдыха, солдаты поздравляли друг друга со Светлым праздником. О богослужении, конечно, нужно было забыть. Кое-где, все-таки, удалось отслужить краткое богослужение, продолжавшееся сего 3-4 минуты». А осудивший действия австрийцев простой русский солдат, воевавший и в Русско-японскую войну, добавил: «Не то было в японской войне, японцы не стреляли в Пасхальную ночь, хотя они видели со своих позиций, что мы собираемся молиться Богу».
Подготовил Андрей Иванов, доктор исторических наук
