С развитием в России кинематографа русские консервативные круги стали всерьез обращать внимание общества и власти на то, что пропагандирует этот новый вид искусства, ставший столь доступным массовому зрителю. Еще в 1909 году В.М.Пуришкевич настоял на создании при Русском народном союзе имени Михаила Архангела комиссии по устройству Первого народного исторического кинематографа, призванной содействовать появлению русского национально-патриотического кино, правда тогда из этой затеи ничего не вышло. Но показательно, что уже в это время Пуришкевич совершенно верно понял значение кино в деле формирования общественного мнения и пропагандирования народных масс и был крайне обеспокоен тем, что это «усовершенствованное современное средство для достижения успеха в деле перевоспитания народа» оказалось в руках противников монархии. «Фактически бесцензурный в России кинематограф, признанный могучим орудием просвещения для сельской школы», - сетовал Пуришкевич, уже делает свое дело: «герои современной, сплошь порнографической, литературы в своих наиболее кричащих и расходящихся в толпе произведениях уже попали на кинематографические ленты. Уже видим в губернских и уездных городах России, а завтра, несомненно, увидим и по селам, как <...> зеленая молодежь - воспитанники мужских и женских средних учебных заведений всех классов, дети из городских училищ и духовных семинарий - упиваются картинами "Ключей счастья" Вербицкой, "Ямы" Куприна, "Санина" Арцыбашева, "Профессора Сторицына" Л.Андреева и других подобных...».
Когда же началась война, то внимание консервативных кругов к репертуару кинематографов только усилилось. И это не удивительно, ведь если в 1908 г. в России было выпущено лишь 8 фильмов, то в 1914-м их было уже 232, в 1915-м ‒ 370, а в 1916-м ‒ 499. Как утверждает историк кино С.С.Гинзбург, в 1916 году в России было продано не менее 150 миллионов билетов в кинотеатры, из чего следует, что «в среднем на каждую прочитанную книгу приходилось пять-шесть посещений кинематографа, а на каждый проданный театральный билет (...) ‒ десять-двенадцать проданных кинематографических билетов. Можно, таким образом, утверждать, что в дореволюционной России, во всяком случае в годы первой мировой войны, кино в деле удовлетворения эстетических запросов населения играло бо́льшую роль, чем театр и даже литература».
В начале 1915 года одна из правых газет с тревогой констатировала: «Давно признано за бесспорную истину, что все кинематографы имеют огромное влияние на свою обычную публику, т.е. в большинстве на нашу подрастающую молодежь и на маленьких детей. Все наше горе в том, что мы оказываемся способны ставить только диагнозы и регистрировать известные явления, но никаких поучительных выводов делать нам не дано и в особенности не дано принимать предупредительных мер к устранению того зла, которое может проистекать из тех или других зарегистрированных явлений. Признавши за биоскопами огромное влияние на ум и душу нашей юности, мы с спокойной совестью отдали такую серьезную и важную область общедоступных народных развлечений в бесконтрольное распоряжение всевозможных предпринимателей, которым до ума и души наших детей нет решительно никакого дела. И отсюда происходит то страшное, но не учитываемой цифрами зло, что в то время, когда где-то и какая-то комиссия уже 5-й год вырабатывает цензурные нормы для биоскопов, - вышеперечисленные предприниматели систематически развращают и отравляют русскую юность всевозможным зловредным вздором».
Что же так возмущало консерваторов в только нарождавшемся и, казалось бы, совершенно безобидном по меркам сегодняшнего дня, кинематографе? Одна из консервативных газет того времени писала так о репертуаре конца 1914 года: «Когда в одном [кинематографе] идет "Рокамболь", другой спешит побить рекорд разбойщины "Сашкой Семинаристом"; третий не отстает закатывает "Разбойника Чуркина", и потом снова идут разные разбойные варьяции. Гнуснее и опаснее всего, что все это достопочтенные разбойники рисуются в образе каких-то "героев", которые хозяйничали на большой дороге, будто бы за какое-то "народное дело". Молодежь, совсем крошечные дети жадно впиваются в эти кровавые страницы разбойного прошлого, и что печальнее всего - в них зарождается сочувствие к этим "героям", они жалеют, когда их ловят наконец, и предают достойной их злодейств казни... Мы не желали бы, в вою очередь, чтобы дети и аплодировали этим казням, но мы вообще не желали бы, чтобы наша подрастающая юность переживала такие острые душевные эксцессы, чтобы молодой и восприимчивый мозг питался такими кошмарными и только отвратительными образами кровавой разбойщины... От этого вреда следовало бы уберечь нашу молодежь».
Звучали протесты и против показа народу ужасов войны. Разбирая популярный в то время фильм «Ужасы Калиша», суть которого, судя по газетным сообщениям заключалась в том, что жизнь счастливой польской молодой четы, наслаждавшейся радостями медового месяца, в одночасье «была разрушена вторжением в город прусских улан, их грабежами, насилиями и всеми теми зверствами, о которых много писали, пишут и которые такой болью отзываются в русском сердце», неизвестный автор рецензии возмущался тем, что фильм этот массово демонстрируется во всех городах, «возбуждая не совсем человеческие инстинкты в зрителях, поднимая нервы и без того натянутые, озлобляя по адресу того врага, против которого и без дешевого участия кинематографа серьезно и справедливо озлоблен русский народ».
«Покажите же нашему народу, реагировавшему на эту войну полным подъемом, ‒ говорилось в рецензии на фильм, ‒ красоту и величие подвигов наших воинов, наших воинских частей, подвиги сухопутных, морских и воздушных сил, покажите чудеса техники во всех ее видах и разновидностях; покажите работу наших санитаров на поле боя и жизнь наших воинов на позициях; дайте ряд снимков, сделанных во время посещения городов нашим Державным Вождем и членами Его Семьи; покажите великую самоотверженную работу наших Августейших Сестер милосердия. Пусть на экране появятся наши Нестеровы, Крючковы, Кашеваровы, Иванюхины, наши вожди и воины в их боевой обстановке, как это печатается в массе иллюстрированных журналов. Мы с чувством благоговения и изумления будем смотреть подвиги команды разведчиков, захватывающих ночью германскую гаубицу в запряжке, полк, переходящий по пояс Раву, эскадрон, обративший в бегство австрийцев в окопах, броненосец, разящий могучего "Гебена" и т.п., ‒ имя этим подвигам ‒ легион. Дайте виды живописнейших уголков Крыма, Волги, Днепра, Финляндии, Урала, Кавказа, Сибири виды крепостей нашего противника, пейзажи Галиции, Буковины, Прикарпатья; наконец, познакомьте зрителя с богатейшей природой Франции, Бельгии, суровыми видами гор Сербии и Черногории, изяществом ландшафтов Японии кипучими городами Англии; покажите армию наших союзников, их колониальные войска, подвиги под Вальево, у Ипра, в Аргонах. Вот что дайте народу в кинематографе, если хотите, чтобы последний служил этому народу. В кинематограф мы идем учиться, отдыхать развлекаться, а не напрягать свои нервы, натянутые достаточно и без участия прусских улан на экране».
Известный русский иерарх архиепископ Никон (Рождественский) также сетовал на то, что «со всех концов Русской земли приходится получать письма преданных Церкви, Царю и Отечеству православных людей с горьким протестом против усиливающегося развращающего влияния так называемых кинематографов». Называя кинематограф «нравственною отравой», владыка обращал внимание, насколько кино опаснее театра: «театр требует для себя огромных расходов ‒ на устройство сцены, декораций, подбор актеров и содержание их, тогда как кинематограф обходится небольшим числом прислуги да запасом лент при одном аппарате. Но тогда как пьесы театра подвергаются хоть какой-нибудь цензуре, ‒ ленты кинематографа, кажется, никто не цензурует, а при таких условиях иудею полное раздолье отравлять народ за 20-30 коп. самыми безнравственными, порнографическими представлениями. И вот ими переполнены наши столицы: пройдите по Невскому ‒ кажется, нет дома, разве кроме казенных зданий, где не было бы этого учреждения, куда не манили бы в вечернее время публику разноцветные фонарики. (...) ...Это много опаснее театра уже по тому одному, что легче устраивается, всюду может легко проникать, а главное ‒ до сего времени нет никакой цензуры для его лент... Страсть к зрелищам опасна не менее пьянства. Она так же может разорять население, как и водка; она опустошает народную душу, приучает простого человека к праздности, отвлекает от семьи, засоряет его воображение; сеет в его душе грех... И если театр вреден, то кинематограф для простого человека во много раз вреднее. (...) Ведь на наших глазах происходит что-то совершенно ненормальное и никогда ранее небывалое. Ведь лет 20-25 назад никто бы не поверил, что возможно такое публичное "оказательство" своего рода зрительных прелюбодеяний, которое представляют собою программы безусловно всех наших кинотеатров, ‒ все это откровенная популяризация порнографии и всякой скверной уголовщины...».
На это же указывала и такая известная газета как «Новое время», возмущавшаяся тем, что всего за 20‒30 копеек каждому гимназисту становится доступными всевозможные искушения и тем самым, кинематографы превращаются в «приготовительные классы уголовщины и разврата». Призывая власти обратить внимание на эту проблему, издание заключало: «Понятно, что в первые годы такого нового дела, как кинематограф, пока еще не выяснилась его эволюция в порнограф, безобразие могло процветать. Но теперь оно создано и для всех очевидно. Пора приняться и за ликвидацию...»
Требуя введения государственной цензуры и высоких налогов для иностранных кинолент, консервативные круги также обращали внимание власти и общества и на то, что кинематографы «обратили в орудие революционного пропагандирования народа». Особенно вредными представлялись правым кинокартины, посвященные французской революции, наводнившие отечественный кинопрокат во время Первой мировой войны. А тот факт, что прокат подобных кинолент осуществлялся в самых дешевых кинотеатрах, т. е. был доступен рабочим и другой простонародной публике, заставлял правых регулярно поднимать вопрос о революционизировании народных масс зарубежными кинофильмами. Консерваторы настойчиво требовали прекратить скрытую антимонархическую пропаганду посредством кинематографов и акцентирование негативных явлений, вызванных тяжелейшей для России войной, что неизбежно должно было приводить лишь к недовольству существующим политическим строем, и призывали использовать влияние кинематографа и периодической печати для поднятия патриотических и верноподданнических чувств, ибо только при поддержании в народе веры в самодержавие, веры в искренность патриотических чувств Царской семьи и правительства, веры в могущество и непобедимость русской армии и компетентность ее командования возможна победа в мировой войне, вызвавшей напряжение всех народных сил.
Но добиться от власти активного вмешательства в эту сферу консерваторам так и не удалось. За исключением введенного еще в 1908 г. московским градоначальником запрета на показ фильмов «парижского жанра», а также запреты на изображение в кинолентах святых образов, церковных обрядов и богослужений и отдельных постановлений военных властей, государство, в целом, не обращало пристального внимания на репертуар кинематографов. В связи с этим, видный консервативный публицист П.Ф.Булацель уже накануне революции возмущенно писал: «В чьих руках выделка кинематографических лент? Дают ли наши кинематографы здоровую духовную и умственную пищу? Разве среди сотен всевозможных картин, изображающих убийства, грабежи, обманы и кровосмешения, попадается хоть одна картина религиозно-нравственного содержания? Видали ли вы картины, возбуждающие высокое патриотическое настроение? Увы, российская правящая власть не умеет или не хочет овладеть кинематографом, и с этим выдающимся изобретением двадцатого века, происходит в России та же самая грустная история, которая давно уже у всех на виду... Вся так называемая культура в России приняла противогосударственное направление».
Подготовил Андрей Иванов, доктор исторических наук
