- Сюда-а!
Звали тебя. А может, и не тебя. Тем не менее, ты повернул.
- Ты - кто-о? Алексан? - спросили тебя.
- Нет.
- Всё равно. Помоги.
Кому и чем ты был должен помочь, тебе невдомёк. А когда ты понял, что это тебя не касается, ибо увидел, целую стаю о чем-то споривших выпивох и хотел пройти мимо них, как вдруг к твоей голове приложилась доска, и ты на пару минут выключился из жизни.
Удар не смертельный, но было больно. К тому же поплыли ноги, и ты упал, выпуская из правой руки чемодан.
Когда очнулся, увидел рядом под бампером крана лежавшего в сером пальто молодого мужчину. По лицу его полз красный шнур застывающей крови. «Мертвец!» - понял ты. Стало как-то не по себе. Ещё более удивило, когда вверху над собой разглядел куривших милиционеров. Их было трое, и они на тебя смотрели, как на законченного злодея. Отчего? Да, наверное, оттого, что пальцы руки твоей сжимали не ручку дорожного чемодана, а металлический болт. Не тот ли самый, которым и был отправлен в чужие миры расположившийся рядом с тобой неживой человек.
Здесь что-то не то, понял ты. Какая-то чертовщина.
Милиционеры выглядели уверенно. Им, наверное, было всё ясно. По их пониманию, здесь случилась схватка двух рассорившихся людей. Схватка, закончившаяся убийством.
Ты был должен давно оказаться в своем родном доме. И вот вместо дома - бог его знает и где. Ведут в какое-то мрачное заведение. Где коридор с постовым. Где первая ночь в обществе заключённых. А затем и утро нелепейшего допроса.
Тебе это утро преподнесли, как злодею, который должен принять на себя чужую вину.
Отвести от себя подставу ты, хоть и пробовал, да не мог. Не умел убедить в своей невиновности ни защитника, ни следователя, ни суд. Потому и принял, как чей-то подарочек - десять лет лагерей.
Жалко было жену. Она такая юная, неопытная, оставшаяся без денег. К тому же была беременной.
Жалко и сына, который ещё не родился, но родится, подрастёт, начнет говорить и обязательно спросит: где мой папа? Почему? Почему он не с нами?
Себя тебе было, не жаль. Наоборот, ты был зол на себя за то, что так несуразно попался, получив в обмен на свою неповинную жизнь чью-то чужую, над которой сейчас посмеивался убийца.
Из щелей вагона, мчащегося к востоку, ты видишь светящиеся цветы. День такой пасмурный, а шагах в 20-ти от тебя, возле насыпи - пышные вербы. О, как их много. И все они распустились. На какую-то долю мгновения ты в них видишь и не цветы, а сплотившиеся друг с другом чьи-то сиротские души. Ветерок чуть прошелся по ним, и ты услышал в их безрадостном шевелении сочувствующие слова:
- Не горюй, не горюй...
Скрежещут колеса вагона, унося тебя мимо разлившихся верб. Губы твои ломаются в трудной улыбке:
- Вербы, вербочки, до свиданья...
Темнота предзимнего дня. Выйди, не поленись за порог барака, и ты услышишь за вырубкой чью-то воркующую беседу. Знаешь, что там, кроме ёлок с березами, нет никого. А веришь, что это табор, а в нём, обвитые шалями кому-то гадающие цыганки.
Ночи в лесу такие все разные. Но из разных ты выбираешь свою, ту, что тебе обещает, хоть и малую, но надежду. Вот и сейчас ты глядишь сквозь потёмки на свежие пни. Вырубка, право, как тайное озеро, где сплошные живые утки, выплывающие из пней. Прямо к ногам твоим подплывают. Так и хочется наклониться, чтоб ладонью - по гладкой спине, как любимую женщину, ту, от которой тебя увезли. Увезли, наверное, для того, чтоб опять тебя к ней привезти. Но когда это будет?
- Уточка, уточка, полетим!
Ты к полёту этому так стремишься! Так и рвёшься туда, где твой берег, а на том берегу с тремя окнами на реку твой уютный бревенчатый дом. Там жена. Там и сын.
Сыну скоро пять лет. Он желает узнать:
- Где мой папа? Почему он не дома? Когда он вернётся?
Мама гладит малого по головке.
- Почему ты расспрашиваешь о нём?
- Я люблю его! - плачет мальчик и бросается к маме, чтоб обнять её и понять:
- А где он сейчас?
- За Уралом. В лесу, - отвечает она.
Сын серьёзен и хмур. Что-то вбивает себе в маленькую головку:
- А папа, какой у нас? Смелый?
- Смелый.
Сын решительно объявляет:
- К папе! К папе хочу!
- Далеко он, сынок. Очень, очень.
- А на поезде можно к нему?
- Наверное, можно.
- Мама, ты у нас - женщина. Дома сиди. А меня посади на поезд. Я поеду к нему! Завтра же и поеду!
Мама подхватывает ребенка. Поднимает на грудь. Прижимает к себе. Слышит сердце. Сначала - сына, потом - и своё.
- Ты ещё маленький. Рано тебе в такую дорогу. Потеряешься в ней. Я такого не вынесу. Заболею тоской и умру.
- Нет! Нет! Нет! - О, как льнёт к горячему маминому плечу задрожавшее личико сына. - Не поеду я никуда. Хочется к папе, а не поеду! С тобой остаюсь. Не хочу, чтобы ты умирала. Пожалуйста, мама, живи!..
Невозможного нет. Всё возможно. Только это возможное где-то там, в новой жизни. В жизни очень большой, неизведанной и манящей, к какой готова сегодня лишь рыдающая душа.
- Уточка, уточка, полетим!..
По лицу твоему порхает бархатная снежинка. Там и вторая. И третья. Много снежинок отправило небо, решив подарить их угрюмой земле, чтобы та немножко повеселела, и люди на ней снова учуяли, хоть и малую, но надежду....