А за что нас ненавидеть? Как за что? Почему это мы всё никак не вымрем, не освободим пространство для цивилизованных наций.
Вот притча о нас. Один барин сильно угнетал своих крестьян. И всё изумлялся:
почему же они всё терпят и не бастуют? Налоги, наказания, в воскресенье
заставлял работать, зарплату урезал... терпят! Не выдержал, собрал их, вышел на
крыльцо: «Я вас всех завтра повешу!»
Из толпы голос: «Со своими верёвками приходить?»
Эти верёвки-удавки на нас уже надеты.
Близко к русским дверям беды и трагедии. Всё как в предреволюционные времена. И так же, почти безропотно, дожидались русские гибели страны. А ведь о гибели говорили лучшие тогдашние умы, ведь всё было сказано Достоевским, Данилевским, Леонтьевым, Феофаном Затворником, многими. Почему их не слушали? Слушали Писарева, Кропоткина, Чернышевского, Ульянова, Маркса, Толстого, разрушителей всяких. Которые разогревали чувство зависти к богатым, чувство недовольства своим положением, священством, властями, царём. В чём могло быть спасение?
- Молиться надо! - возглашал на всю Россию святой праведный отец наш Иоанн Кронштадский, - молиться!
Уж как его-то было не послушать? Ведь молитва всех, конечно, была бы услышана Господом, покаяние всех и каждого могло остановить любые нашествия иноплеменных и по национальности и, особенно, по духу.
Возлетали к Престолу Небесному святые души страдальцев, сеялись вновь семена крови, на которых стоит вера Православная.
Но вот сейчас, когда положение России такое же, и ещё гораздо страшнее, в самом деле, почему не молимся? Все! Почему на митинг против строительства церкви народ собирается, а в церкви нет его. Ответ прост: потому что провокаторы, купленные наймиты, возбуждают людей, интернет, телевизор, газеты призывают встать на защиту якобы народных интересов. Каких? Сквера жалко? Но ведь тут же был храм, было освящение престола, Ангел Хранитель встал над ним навечно, и мы предаём Божьего посланника, оставляя его и дальше глядеть на попрание святого места. Сдались, и хоть бы что.
Так что же? Не говорите потом, что не знали, не слышали, не видели.
В ДЕТСТВЕ МАМА повезла меня к своей маме, моей бабушке. Было мне полтора-два года, я только начинал ходить и говорить. Попросили лошадь в лесхозе, там работал отец, запрягли её в лёгкий тарантас и двинулись. Начало лета. Я спокойно сидел в тарантасе. И вдруг увидел на обочине груду красной глины. И, как рассказывала мама:
- Ты весь задёргался, стал рваться к этой глине. Тебя ссадили на землю, ты на своих ножонках побежал, падаешь, встаёшь, и стал ручонками хватать её и тащить в рот. Я испугалась вначале, но потом вспомнила, что и сама, когда была в положении, тоже хотела поесть глины. Да и другие женщины так, когда ребёнка ждут. Даже печуру отламывали от печки, так сухую глину называли - печура, крошили и прямо ели. Значит, чего-то не хватало в организме. Именно для ребёнка. Для костей, или ещё чего.
- Да, - поддержал я, - земля еси и в землю отыдеши. И Адам первородный из земли, из красной глины, так и переводится его имя, и все мы прах земной. Из земли пришли, в неё и вернёмся.
Вспомнил сегодня этот рассказ мамы, когда на ежедневное Чтение Священного писания выпала Книга Бытия, глава четвёртая:
«И сказал Господь: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле».
Здесь о земле говорится, как об одушевлённом существе. Она «отверзает уста свои», она «не станет более давать силы своей», она живая, она мыслящая, чувствующая добро и зло. Она содержит в себе все элементы для строительства человека.
Клятва на крови была, конечно, одной из самых крепких. Но клятва землёй ничуть не меньше. Хотя сказано человеку «не клясться ни землёй, ни небом», роль земли в продолжении жизни человека была определяющей. Отношение к земле было на уровне святости. Из детства помню, когда кого-то в чём-то обвиняли, а он оправдывался, то ему говорили: «Ешь землю». И если ел, верили в его невиновность.
А земля родины, которую зашивали в ладанку уходящим на фронт, это свято. А земелька с могил родных, которую брали с собой, когда находили ещё одну родственную могилу и везли на неё эту землю, как поклон, как привет, как благословение родины.
Очень помню, когда уезжал из нашего села мой друг Вовка Агафонцев, его отца куда-то перевели, и уже погрузили вещи на машину, и я вдруг, даже неожиданно для себя, в каком-то порыве, побежал к своему дому, наскрёб с завалинки пригоршню желтого песка, завернул его в газетку и принёс Вовке. И он, очень помню, был очень рад и положил пакетик в нагрудный карман. Велики ли мы были, лет по одиннадцать - двенадцать, а понимание величия родной земли уже навсегда поселилось в нас.
И, как ни революционен был поэт, а написал же о русском воине, покидавшем Россию: «Трижды город перекрестивши, трижды землю поцеловавши». И сам я видел, как евреи (это 1998 год), выходя из аэропорта Бен-Гурион, кидались на колени и целовали землю.
И разве кто-то усомнится в чистоте этого порыва. Разве и мы не увозим землю Святой Земли в своих сумках, разве не верим в её животворную силу?
А наше троекратное, во славу Святой Троицы, бросание трёх горстей земли в могилу на крышку гроба, разве не выражение надежды на защиту землею души уходящего с земли?
И разве земля не слышит нас? Слышит, конечно. И любит нас. Она же год за годом, созидает для нас все условия для нашей жизни. И в добавление к выращенным злакам, фруктам, овощам, лечебным травам, являет из себя цветы, эти остатки рая на земле.
Этот земной рай вернётся, если мы тоже будем любить землю и беречь её.
ВЕРДИ, «НАБУККО», хор пленных иудеев. Настолько проникновенно, согласно, напевно. С такой душой поют. И видел в интернете вообще многотысячные хоры, исполняющие этот плач-моление пленных. Да, иудеи со времён рассеяния не имеют родины, отсюда такая сила страдания. Они везде чувствуют себя в плену, в изгнании. И в Израиле им неспокойно.
Смотрю, слушаю. А ведь нам, русским, тоже надо петь такую же песнь, но не иудеев, не евреев, а пленных русских. Мы в плену. В плену наши власти, наши природные богатства, банки, торговля, средства массовой информации, которые давно не наши, в плену театр, школа, вузы, медицина... Почти везде командуют не русские. А если русские, то уже с психологией полицаев из местных. Такое ощущение, что живёшь внутри лагерной зоны.
Жить в этой зоне можно, живём же. Но все равно, как-то очень унизительно. Охранники кричат на нас, плюют в нашу сторону, издеваются, заставляют нас считать себя во всём виноватыми. Что у нас и истории своей не было, что мы её выдумали, что и Гитлера не мы победили, а Соединённые штаты, да Англия, да ещё и Франция, которая цветы под гусеницы немецким танкам бросала. А танки эти чехи делали. Остальное соответственно. И Чернобыль мы специально устроили, чтоб Европу заразить.
Всё по дедушке Крылову: Мы «виноваты в том, что хочется им кушать».
АНТИСЕМИТЫ ЕВРЕЯМ очень нужны: они о евреях забыть не дают. Да и нам, русским, ненависть к нам полезна: взбадривает.
НАРОД ИЕРУСАЛИМА был обработан иудеями, которые внушили народу требовать у Понтия Пилата отпустить не Иисуса Христа, ни в чём невиновного, а разбойника Варавву, свершившего убийство. И победил этот крик слабые голоса рассудка.
Верить ли тому, что этот Варавва любил сестру предателя Иуды? И что именно она учила брата воровать из общей казны деньги и, более того, подговорила к предательству. Может быть, прельщала даже мыслью, что Иуда может стать на место Христа. Ты же такой умный, может быть, говорила, а Он какой-то простой совсем, Он не сможет быть руководителем. А то, что Петр или там Иаков считают Его сыном Бога, так мало ли что они выдумают, что с ним взять: рыбаки. А ты образованный.
Так ли, не так ли, не знаю. Но верю, жадность Иуды усилило ещё и желание власти. Иудеям всегда мало только денег, им надо ещё и командовать.
БРОШЕННЫЙ ЭЛЕВАТОР. Этот монастырёк - души моей отрада. Дорога к нему очень трудна, а после него дорог никаких вообще нет. В монастырёчке этом мало насельников, это такая женская обитель - общиночка. Матушка Валентина очень любит цветы. Они и вокруг храма и в храме, и в трапезной, и на всех подоконниках в каждой келье. Здесь в пять подъём, молитвы, в три часа дня молебен, акафист, в семь вечера снова стояние на молитве, в завершение дня Крестный ход вокруг храма. Храм возрождён не до конца, но в нём все равно очень радостно и спокойно. Тем более купол уже увенчан крестом.
Приехал я сюда через шестьдесят лет после давнего, ещё до армии, приезда. Обитатели обители были в храме, и я вначале познакомился с живностью, которая на молитвы не ходит. И потом узнал их имена. Это кот Кнопик, который мышей не ловит, но его все равно любят, и две кошки: Проська, она всё время чего-то просит, и Ремба, которая никого не боится, даже коз гоняет. Кнопика не трогает, но и он, он же в монастыре, к ней интереса не проявляет. Сторожевой пёс Алим к ним безразличен, то есть сам по себе.
Связи с миром отсюда практически нет. Здесь всё вне зоны. А мне надо было обязательно позвонить. Это раньше: уходил муж в извоз, на заработки, на полгода иногда, и жена спокойно ждала. Сейчас жене полдня не позвони, с ума сойдёт. А я не знал, что связи нет, и переживал от того, что жена переживает.
Стал искать место, на котором телефон оживёт, пошёл вверх меж пустых, давно брошенных домов. Вспомнил, что там был элеватор - агрегат обработки зерна. Он-то не мог пропасть. Он же огромный, поднимусь на него.
Пошёл. Бывшая улица была не просто заросшая, она задичала. Особенно радовался запустению татарник, всё окончательно захватывающий, нахально возвышался, цеплялся за одежду.
Продрался за околицу, распахнулось пространство полей, на которых росло что угодно, но не рожь, не пшеница, не овёс. Уже во многих местах выскакивали букетики кустарников, веселящих пейзаж.
Брошенный элеватор внезапно открылся, устрашая своей огромностью и красной ржавчиной железных частей. К нему-то я и стал пробираться, надеясь, что с высоты его свяжусь с Москвой.
Даже не пробирался, а продирался. Сквозь проволоку желтых стеблей, через заросли репейника. Скоро в ботинках ощутились колючие семена, и я даже вскрикивал при каждом шаге. Подошёл, стал подниматься. Деревянные ступени лестницы были ненадёжны, первые же ступеньки хрустнули под моей тяжестью, и я стал ступать ближе к краю, цепляясь за перила и подтягиваясь. Услышал вначале испуганные голоса птиц, а потом их увидел, огромную стаю голубей. Хлопали крылья, голуби вырывались из-под крыши и кружили над элеватором. Они были не только испуганы, но и возмущены. Столько лет элеватор был их домом, они были уверены, что люди его для них выстроили, и вот, пришёл человек и нарушает покой. «Миленькие голубочки, - говорил я, - извините пожалуйста, надо мне позвонить. А не дозвонюсь, буду вас просить стать почтовыми и нести весточку в град Москву, что мы тут живы-здоровы, чего и вам желаем».
Нет, и отсюда связи не получилось. Всё таки один раз голос жены прорвался, как и мой к ней, но и только. Но ведь мы слышали друг друга, что ещё? Живы, и ладно, можно дальше жить.
Я передохнул и огляделся. Как хорошо, что плохая связь загнала меня на верхотуру. И голуби показались морскими чайками, и я будто стоял на палубе корабля среди зелёного моря. И двигался под голубым небом с белыми облаками. Конечно, комары и оводы терзали. Но надо же чем-то платить за великую радость дышать целебным воздухом родины.
Но оглянулся и увидел убитое брошенное село. Да лучше бы и не видеть. Сразу в памяти прозвучали строки поэта: «Как будто бомбой ахнули нейтронной: дома стоят, народу ни души». Это о насильственном убийстве русских сёл и деревень. Я же бывал в этом, сейчас мёртвом селе, шестьдесят лет назад. Тут была школа, сельсовет, почта, медпункт, библиотека, клуб, ремонтно-техническая станция, правление колхоза, молочно-товарная ферма, вот этот элеватор. Ох, лучше не вспоминать, душу не рвать. Но ведь все равно не забыть: беда в том, что воспоминания о той жизни терзаются зрелищем жизни настоящей. Да и жизни тут уже нет. И если бы не монастырь.
Ещё повернулся в сторону полей. Вот она, рождённая Богом и подаренная нам земля. Память зрения наполнялась этими просторами. Вдалеке отсюда я буду вспоминать их и ими спасаться.
Вот там полоса зелени поярче, конечно, там речка, надо будет сходить. Там высокая одинокая ель, а ель не сосна, у неё сучья растут с самого низа, легко по ним взобраться повыше, и оттуда ещё позвонить.
Но сейчас уже не успею: надо на молитву.
Покарабкался вниз. Выцарапался из джунглей сорняков, очень досаждали колючки в ботинках. Куда денешься, закалял терпение, смирялся. Но выйдя на чистое место, снял ботинки, стянул носки, крепко их выхлопал, поневоле становясь разносчиком новых зарослей, вновь обулся и зашагал к монастырю.
Вот и золотая новая главка над храмом..
Проська выбежала, встречает, мяукает, рядом красавица грозная Ремба, а вот и наш лодырь Кнопик. Козы пасутся у изгороди. Алим, их охраняющий, лежит на тропинке, хлопает по ней хвостом, уже ко мне привык, приветствует.
Матушка в храм идёт.
- Бегу, бегу, - кричу издали матушке. - Не опаздываю?
- Чаю, вначале чаю! - приказывает она. - Дозвонились?
- Да, голос слышал.
- Ну и слава Богу.
НЕТ, НЕ ЧАСТУШКА, но плясовая песенка: Посылала меня мать в огород,// виловатую капусту полоть.// Я капусточку пропалываю,// да на солнышко поглядываю.// Скоро солнышко зайдёт,// ко мне миленький придёт.// На кроватку тесовую,// на подушечку пуховую.
ОТНОШЕНИЕ К СМЕРТИ самое бесшабашное. «Эх, пить будем, пировать будем, а смерть придёт, умирать будем. А смерть пришла, меня дома не нашла. Нашла в кабаке со стопариком в руке».
НЕ В ДЕНЬГАХ СЧАСТЬЕ - формула, отлитая в бронзе тысячелетий. И однако на данном этапе жизни России деньги победили. Но ведь именно от них все беды и страдания: завистливость, воровство, грабежи, подкупы, обманы, трусость, предательство. А от обилия вещей и комфорта жизни превозношение, сытость, от сытости скука, от скуки разврат.
Конечно, другого средства для обеспечения жизни пока нет в государстве кроме денег, обмена их на товары и продукты питания. Но всё-таки было бы гораздо лучше, если бы денег не хватало. Купили обувь, одежду на зиму, на холодильник не набирается. Ничего страшного, можно потерпеть. В чём-то можно себе отказать, в чём-то ужаться: самоограничение воспитывает характер.
У меня столько в памяти примеров, когда дети обеспеченных родителей всё имели в детстве: велосипеды, удовольствия, поездки и... и ничего не достигли. А ребята из бедных семей напротив. Тот доктор наук, этот заслуженный, эта ректор университета. Не говорю, что бедность - это хорошо, что только в бедности духовность, но то, что в богатстве больше падений, соблазнов, преступлений, это точно. Не бедность славлю, а умеренность.
КОГДА ДОКАЗЫВАЛИ, что затопление земель нужно для электричества, Валентин Распутин говорил: «Я лучше с керосиновой лампой буду жить, да живую воду из реки пить, а не с электричеством да с мёртвой водой, которая убита хлоркой».
СИДИМ В МИНСКЕ на балконе дома на проспекте Независимости.
- Очень правильно название, - говорит хозяин квартиры. - Мы, белорусы обострённо независимы.
Метрах в двухстах по прямой памятник Победы. Высокая стела, цветы у цоколя.
- Сейчас цветов добавится, - говорит хозяин квартиры. - Батька с каким-то гостем буду цветы возлагать. В новостях сказали. Да прямо сейчас увидим.
Я не очень-то верю. Как это прямо сейчас: по проспекту туда и сюда идут люди, много машин, автобусов. В Москве бы всё было зачищено и подчищено, президент бы мчался с эскортом охраны, как по пустому городу, с балконов бы всех прогнали и носа не давали высунуть.
Глядим - точно, в общем потоке транспорта появляется машина с мигалкой, но сиреной не пугает, за ней два лимузина, за ними машина без мигалки. Вот и всё. Автобусы и машины по-прежнему движутся по проспекту, прохожих по-прежнему много. У монумента возникли две-три телекамеры.
Выходит Лукашенко. Да, он, точно он. Гость тоже выходит. Идут к монументу, в руках цветы. Возлагают их, немного стоят, возвращаются в машины. Всё. Кто-то успел подскочить и сфотографироваться с президентом, пожать ему руку.
Всё это видим мы одновременно и дважды вживую: и с балкона и на экране телевизора в комнате.
- Впечатляет? - смеётся белорус.
- Очень, - искренне отвечаю я. - Точное название: памятник Победы. Тут вы нас победили.
- Ну что ж, -
примирительно замечает он, - в Москве больше опасностей.
ПОЧТИ ВСЕ МУЖЬЯ, по мнению их жён, ничего не умеют. А если умеют, то всё равно кое-как. Посуду вымыл, надо за ним перемывать, картошку почистил, надо перечищивать, в магазин пошёл - не то купил или купил просроченное... Я всем этим отличаюсь, да ещё плюсом ко всему не то говорю, не то и не так делаю, не с тем встречаюсь, не то пишу. Да ещё и не оправдываюсь. Да ещё и не чувствую себя виноватым. Да ещё и хладнокровно заявляю: «Я-то что, кто я перед классиками - малость. Но и у них я много всяких недостатков и несообразностей замечаю. У того же Толстого, у Достоевского, у всех можно найти. А если ещё начать придираться, тут вообще. И длинноты, и повторы, и занудства, и несообразности. А Некрасов вообще в карты играл. Кто-то и в рулетку. И всё им было, как с гуся вода. Имеют право - классики. А что ты скажешь, когда и я в классики выйду, что ты тогда?»
- Да кто же тебя классиком-то делает? - спрашивает жена. Я спрашиваю: - Кто?
- Ну, если не понимаешь, тогда и не выйдешь.
Я думаю-думаю и, наконец, меня осеняет:
- А-а. То есть это твоя работа?
Это у меня шутка такая.
4. спасибо!
3. Ответ на 2., Инна Михайловна:
2. Ответ на 1., Советский недобиток:
1. Re: Живая земля