Другие публикации астраханской исследовательницы Яны Анатольевны Седовой о скандально известном церковном и общественном деятеле предреволюционной поры иеромонахе-расстриге Илиодоре (Сергее Михайловиче Труфанове): «Непонятая фигура»; «Детство и юность Илиодора (Труфанова)»; «Преподавательская и проповедническая деятельность иеромонаха Илиодора (Труфанова)»; «Царицынское стояние» иеромонаха Илиодора (Труфанова); «Вклад иеромонаха Илиодора (Труфанова) в создание Почаевского отдела Союза русского народа»; «Незадачливый «серый кардинал» II Государственной думы»; «Иеромонах Илиодор на IV Всероссийском съезде Объединенного русского народа»; «Изгнание иеромонаха Илиодора из Почаева», «Конфликт полицмейстера Бочарова и иеромонаха Илиодора».
***
Осенью 1908 г. конфликт царицынских полицмейстера М.К. Бочарова и иеромонаха Илиодора (Труфанова) перешел на более высокий уровень, влившись в конфликт между саратовским епископом Гермогеном (Долганевым) и губернатором гр. С.С.Татищевым. Эта печальная история уже неоднократно привлекала внимание историков[1], но все-таки необходимо вспомнить ее снова, для полноты воспроизведения тех плачевных обстоятельств, в которых оказался о.Илиодор. К тому же будет нелишним дополнить известную картину несколькими черновиками П.П. Извольского и гр.Татищева, упускавшимися ранее из виду.
Этот «очень красивый, лет сорока, не более, высокий, очень хорошо сложенный шатен с редковатыми волосами и небольшой бородой и усами на тонком породистом лице»[2] граф был протеже П.А. Столыпина и его непосредственным преемником на посту саратовского губернатора. Прощаясь с саратовцами, новоиспеченный министр внутренних дел заявил, что пришлет им вместо себя «самого лучшего, какой только будет находиться в его распоряжении»[3]. И перевел к ним из Вильны Татищева, находя его и тогда, и после «лучшим из губернаторов»[4].
Гр.Татищеву тогда было всего 34 года, так что его карьера обещала оказаться не менее головокружительной, чем столыпинская. Современники не жалеют красок, описывая его личные и служебные достоинства.
«При первом же впечатлении, которое так потом и не изменилось, у меня создалось убеждение, что губернатор - прямой, искренний, несколько сдержанный человек», - вспоминал А.П. Мартынов, подкрепляя далее свои слова рядом примером[5].
«...графа Татищева, - писал А.П. Рогович, - я имею честь знать лично более десяти лет по службе его в Юго-Западном и Северо-Западном крае как человека стойких и честных монархических убеждений и полагаю, что его служебная и личная репутация столь заслуженно и твердо установлена, что, стоя выше всяких подозрений, он не нуждается в хвалебных аттестациях»[6].
И.Я. Славин отмечал, что преемник Столыпина «блестяще выдержал сравнение со своим ближайшим и выдающимся во многих отношениях предшественником. ... Суммируя все качества и свойства графа Татищева как администратора и человека и учитывая его выдающиеся дарования, можно было безошибочно предсказать ему блестящую карьеру большого государственного деятеля»[7].
Преосв.Гермоген, хорошо ладивший с прежним губернатором, встретил его преемника со всей сердечностью. «...с своей стороны, я всегда питал к Сергею Сергеевичу самые простые и искренне задушевные дружеские чувства», - говорил владыка[8]. Но в ответ неожиданно натолкнулся на неприязнь.
«К удивлению, такое мое всегда доброжелательное и - скажу прямо - сердечное отношение к графу встречало с его стороны недружелюбное и даже какое-то высокомерно-пренебрежительное отношение ко мне, - писал еп.Гермоген. - Не знаю - в силу ли преувеличенного мнения его о своем графском достоинстве или вследствие идейного расхождения со мной или просто по причине личной антипатии ко мне, граф Татищев при встречах со мной - будь то в собраниях или на каких-нибудь торжествах, устраивавшихся в городе Саратове, как-то преднамеренно подчеркивал таковое свое отношение ко мне ... своими жестами и телодвижениями (отворачиванием от меня, закидыванием одной ноги на другую и проч.)»[9]. Эти мелочи вскоре переросли в серьезные разногласия.
Почему же такой достойный человек, как гр.Татищев, невзлюбил ревностного святителя? Кажется, граф по молодости лет просто не понял сложную чувствительную натуру, с которой столкнулся. Впрочем, в ту же ошибку через несколько лет впал и преемник гр.Татищева П.П. Стремоухов.
Сам владыка подозревал, что в этом отношении на губернатора оказывает давление вице-губернатор П.М. Боярский - «вдохновитель и подстрекатель Татищева» в «борьбе» с архиереем[10]. «Оба люди очень молодые и крайне задорные, даже, прямо сказать, озорные, - отмечал преосвященный. - ... Вероятно, озорные молодые люди стремятся такими отношениями к епископу особо не в пример прочим поднять свой полицейский престиж, но этим они только деморализуют население и еще более роняют свою власть в глазах народа»[11].
Итак, с одной стороны «молодой человек, исправляющий обязанности губернатора»[12], с другой - архиерей с прекрасным, но сложным характером. Именно этому дуумвирату предстояло разбирать дело о печальном происшествии на царицынском монастырском подворье 10 августа 1908 г., когда толпа сначала под влиянием проповеди о.Илиодора избила нескольких человек, а затем сама была рассеяна казачьим отрядом по приказу полицмейстера.
21.VIII, то есть через одиннадцать дней, губернатор прибыл в Царицын. Официально - для распоряжений по поводу холерной эпидемии. На вопрос газетного сотрудника, не вызван ли приезд делом о.Илиодора, гр.Татищев ответил отрицательно: невелика, дескать, сошка[13]. Так или иначе, вопрос о несчастном иеромонахе не мог не всплыть. Гр.Татищев лично отдал полицмейстеру некие распоряжения на этот счет[14]. Очевидным их следствием стало усиление слежки за иеромонахом: с конца августа буквально на каждую речь о.Илиодора Бочаров присылал губернатору протокол, составленный одним из приставов.
Пользуясь случаем, предводитель дворянства полк. М.Ф. Мельников высказал губернатору общую просьбу удалить о.Илиодора. Вероятно, следствием этого диалога и стало газетное сообщение, что губернатор объявил о предстоящем переводе беспокойного иеромонаха из Царицына[15].
После царицынской поездки гр.Татищев заехал в Саратов и поспешил в Петербург. Газеты писали, что губернатор срочно вызван по делу о.Илиодора[16]. «Вопрос Илиодоре разрешится Министерством», - телеграфировал гр.Татищев Бочарову перед отъездом[17].
Здесь же в Саратове гр.Татищев встретился (23.VIII) с преосв.Гермогеном, которого «в весьма категорической форме» попросил отозвать, наконец, иеромонаха из Царицына. В свою очередь, владыка, понимая, что дело 10 августа губернатору доложено крайне тенденциозно, предложил дождаться результатов расследования духовной комиссии во главе с викарным еп.Палладием, изучить ее доклад и уж затем решать. Если и после доклада гр.Татищев не передумает, то о.Илиодор будет отозван.
Собеседник согласился, и было решено покончить все дело на губернском уровне, не вовлекая высшую власть[18].
Впоследствии преосвященный утверждал, что губернатор даже просил его обождать с докладом обер-прокурору по этому делу[19], но гр.Татищев опровергал эти сведения[20].
Своего слова гр.Татищев не сдержал. Приехав в Петербург 25.VIII, он в тот же день посетил председателя Совета министров и доложил илиодоровское дело в самых мрачных красках, по бочаровским рапортам. Затем, памятуя об уговоре с преосвященным, гр.Татищев присовокупил, что покончит этот вопрос на месте без вмешательства высшей власти. Однако Столыпин настоял, чтобы губернатор повторил свой доклад обер-прокурору П.П. Извольскому. Гр.Татищев повиновался и в кабинете обер-прокурора уже прямо потребовал либо удалить о.Илиодора из Саратовской губернии, либо хотя бы перевести его в Саратов под архипастырский надзор.
Несомненно, Столыпин лишь хотел добиться беспристрастного освещения дела перед обер-прокурором, предоставив последнему «выслушать изложение обстоятельств дела и от представителя администрации»[21]. Но беда в том, что вторая сторона еще ничего не докладывала. Правда, секретарь Саратовской духовной консистории отправил предварительный рапорт о печальном событии на подворье еще 14.VIII[22], но еп.Гермоген медлил, ожидая итогов расследования и возвращения губернатора. В итоге Извольский усвоил илиодоровское дело со слов гр.Татищева, то есть в тенденциозном изложении Бочарова, а преосвященный оказался в неприятной роли лица, покрывающего преступления своего протеже перед начальством!
«Создалось, таким образом, неловкое мое положение, истинным виновником которого является граф С.С. Татищев и его поступок по отношению ко мне, квалифицировать который, мне кажется, не представляется никакого затруднения», - с горечью писал владыка[23].
Выслушав доклад губернатора, Извольский передал (31.VIII) его требование преосв.Гермогену[24].
Всем было ясно, что положение о.Илиодора крайне шатко. Гадали только о том, куда именно его переведут, но при этом упорно смотрели в северном направлении. Называли Петербургскую епархию и Соловецкий монастырь. Сам иеромонах в те дни относился к своему возможному переводу спокойно: «Мне все равно хоть в Соловки, хоть за Соловки: богомольцы всюду собираются к монастырям, и для меня везде найдутся слушатели»[25].
Тем временем дело осложнилось новым обстоятельством. Вся русская интеллигенция с размахом отмечала 80-летний юбилей писателя (28.VIII). Но последний, как известно, за ряд кощунственных сочинений был отлучен от господствующей церкви, поэтому духовенство как могло протестовало против чествования. Одним из самых ярых противников гр.Толстого оказался преосв.Гермоген. Еще 20.VII.1908 он призвал паству молиться, чтобы Господь предотвратил это чествование[26]. А 24.VIII в подконтрольном владыке «Братском листке» появилось «Архипастырское обращение к духовенству и православному народу (По поводу нравственно-беззаконной затеи некоторой части общества приветствовать, чествовать, даже торжествовать юбилейный день анафематствованного безбожника и анархиста-революционера Льва Толстого)»[27].
Интеллигенцию это воззвание повергло в шок. Пару раз послание владыки с явным неодобрением цитировалось даже с кафедры Государственной думы[28][29].
В своем протесте преосв.Гермоген был не одинок. Например, еп.Митрофан Гомельский еще раньше опубликовал собственное воззвание по случаю чествования «наглого и безумного старика» Толстого. Анафематствуя писателя, саратовский архиерей лишь выразил общее мнение консервативного духовенства.
Разумеется, духовенство Саратовской епархии, повинуясь призыву преосвященного, тоже стало выражать протесты. На этом поприще больше всех прославился прот. Иосиф Кречетович, оспоривший в заседании Саратовской городской думы ее право чествовать гр.Толстого (20.VIII). Разгорелся скандал, закончившийся единогласным решением попросить епархиальное начальство заменить о.Кречетовича другим лицом. Следующее заседание (3.IX) противники протоиерея сорвали, отказываясь находиться в одном зале с «г.Кречетовичем»[30]. В ответ на жалобу городского головы преосв.Гермоген поддержал священника.
В Царицыне саратовская история повторилась в уменьшенном масштабе. Когда местная городская дума постановила присвоить имя гр.Толстого двум школам и читальне, то возражал представитель духовенства прот.С. Каверзнев[31].
О.Илиодор тоже пополнил в эти юбилейные дни число противников гр.Толстого, решив на ближайшей воскресной беседе отпраздновать торжественное событие пением анафемы. Священник объявил об этом своей пастве в самый день 80-летия писателя (28.VIII) после всенощного бдения, заодно произведя репетицию.
Воскресным вечером (31.VIII) на подворье собралось до 2 тыс. чел. После обычного молебна о.Илиодор произнес речь о Толстом. Изложив его биографию и кощунственное учение, проповедник предложил по примеру «развращенной» интеллигенции тоже послать писателю венок, но «не золотой, не серебряный и не терновый, такие венки даются только мученикам»: «я ему сплету венок из трав - и из трав самых негодных, дурмана и репьев»[32]. Затем призвал «всех православных» пропеть анафему, что почти все присутствующие и сделали. «Когда этот богоотступник и развратник сдохнет, - заметил о.Илиодор, - то скажу ему только: аминь»[33].
Сентябрь для царицынской паствы ознаменовался прежде всего архипастырским посещением. Преосвященный приехал в Царицын 6.IX пароходом. Официальной целью приезда было освящение храма в честь прп.Сергия Радонежского, храма, выстроенного усердием купца А.А. Репникова. Но Бочаров утверждал, очевидно, со слов своего друга о.Льва Благовидова, что владыка едет «восстановлять репутацию Илиодора, реабилитировать его [в] населении»[34]. Кажется, иеромонах и сам так думал.
Репутация, действительно, оказалась так плоха, что о.Илиодор подвергся оскорблению прямо на пристани, где он сидел на скамье в ожидании приезда своего начальства. Подошел некий молодой конторщик и стал хохотать, указывая в толпу окружавших иеромонаха женщин: «Вот Васса Родионовна, я ее хорошо знаю!». Полицией был составлен протокол, и позже молодой человек попал под суд[35].
Но огорчение от незаслуженных насмешек сменилось радостью, когда прибывший владыка прежде всего прилюдно обнял о.Илиодора и поцеловал его. И сам священник, и его паства ощутили сочувствие и поддержку еп.Гермогена.
Воодушевленный теплым приветствием, о.Илиодор даже перебил первую речь владыки, обращенную к народу, и поспешил попросить защиты от гонений, претерпеваемых православными царицынцами. Но ответа не получил.
Молчание объяснилось двумя днями позже, в Скорбященской церкви, когда в своей проповеди преосвященный коснулся «возмутительного» и «крайне печального» эпизода 10 августа, отметив, что о виновных судить преждевременно. Не зная еще результатов духовного следствия, владыка воздерживался от оценок. Впрочем, он неодобрительно отозвался о действиях как толпы, избившей репортера и полицейского чина, так и властей, не защищающих церковнослужителей «от поругания», следствием чего и стало переполнение «чаши терпения» народного[36].
Тем не менее, Бочаров не постеснялся доложить губернатору, что еп.Гермоген «всеми силами старался реабилитировать Илиодора в глазах населения, неоднократно выразив Илиодору свое одобрение и поощрение»[37].
Как раз наоборот - владыку, кажется, интересовали все, кроме о.Илиодора. В первую очередь - духовенство, которое, в отличие от своего активного собрата, уклоняется от проведения пастырских бесед. Именно об этом преосвященный сказал в той первой прерванной речи, сознаваясь, что приехал на сей раз с великой печалью[38].
Базу для таких бесед владыка видел в царицынской народной аудитории, которую еще весной власти закрыли якобы на ремонт после первых же выступлений о.Илиодора. Поэтому перед приездом добился ее открытия. После произведенного ремонта особая комиссия несколько раз осмотрела помещение и в конце концов 5.IX объявила его безопасным. Губернатор по телеграфу разрешил провести здесь собрание. Торжественное открытие состоялось 8.IX, в праздник Рождества Пресвятой Богородицы.
После молебна преосвященный произнес две яркие, даже программные, речи, напомнив слушателям - духовенству и мирянам - об их обязанности защищать православную веру, а пастырям еще и о долге миссионерства. Возражая на заявление неких либеральных священников, что сейчас для пастыря проведение миссионерских бесед с прихожанами грозит уподоблению псам, лающим напрасно, владыка выразил опасение, как бы в противном случае не уподобиться «псам нелающим»[39].
После речей преосвященного о.Илиодору оставалось лишь объявить о возобновлении ежевоскресных бесед в аудитории, от имени собравшихся поблагодарить владыку за его присутствие и предложить всем вместе пропеть народный гимн.
«Псов» газеты потом вырвали из контекста и склоняли на все лады. «Это слишком сильно сказано даже и для епископа Гермогена», - писала «Царицынская жизнь»[40] Преосвященный письменно обратился к губернатору с просьбой оградить его от травли и наложить взыскания на газеты[41], что и было сделано[42].
Еп.Гермоген порицал, наряду с духовенством, и местные власти, которые «обязаны защищать православную веру и церковнослужителей от поругания, а не поощрять хулителей нашей православной церкви»[43]. Однако донести это мнение до царицынского начальства оказалось непросто. Вопреки этикету власти не явились встречать преосвященного. На пристани не было ни городского головы, ни полицмейстера. Бочаров прислал вместо себя своего помощника Неймана.
Удивляясь этому обстоятельству, преосвященный говорил своей пастве: «город Царицын не стал похож на русский город, а на какой-то американский. Приезжает русский архиерей и не видит властей городских, как будто бы город без головы, да, кажется, и без ног, это возмутительно»[44].
Получив донесение об этой проповеди, Бочаров поспешил представить начальству врачебное свидетельство - дескать, как раз к приезду владыки обострился гастрит[45].
Таким образом, вопреки общим ожиданиям, преосвященный не пытался «реабилитировать» о.Илиодора. Больше интересовался общим фоном, на котором стало возможным печальное событие 10 августа, извращенной городской атмосферой.
«Когда приезжаешь в Царицын, - говорил владыка в монастыре 8.IX, - то становится как-то жутко, так как народ совершенно не похож на русский. Когда проезжаешь по городу, то всегда можно нарваться на неприятности, что и было со мной, не говоря уже об отце Илиодоре, о нем уже и говорить нечего, его забросали грязью»[46].
Следует отметить тактичность владыки. Условившись с губернатором дождаться результатов духовного следствия, он не торопил события и не спешил с оценками, хотя в душе, очевидно, сочувствовал гонимому иеромонаху.
Гр.Татищев вернулся из Петербурга 9.IX, и на него разом навалилось всё: скандальные протесты духовенства против чествования гр.Толстого, различные распоряжения еп.Гермогена на этот счет, многообещающее возобновление бесед в царицынской аудитории, «псы нелающие» и, главное, публичные объятия преосвященного с о.Илиодором. Кажется, эти объятия стали последней каплей. После них губернатор полностью разочаровался во владыке, решив, что он перешел на сторону неприятеля. К этому выводу усиленно подталкивали и донесения Бочарова.
Поэтому гр.Татищев вторично нарушил свой договор с владыкой и, когда тот вернулся из Царицына (10.IX), не сделал никаких попыток получить доклад комиссии еп.Палладия и даже вовсе воздержался от дальнейших переговоров с епархиальным начальством.
После августовских скандалов между духовенством и сторонниками чествования Толстого о.Илиодор на общем фоне уже не слишком-то и выделялся. Неудивительно, что гр.Татищев стал рассматривать все духовенство своей губернии как одного многоголового врага. Корень же зла усмотрел в личности преосв.Гермогена.
14.IX губернатор написал Столыпину длиннейшее письмо на 12 страницах, содержавшее в себе подробный список прегрешений о.Илиодора на саратовско-царицынской земле, начиная с ноября 1907 г. Материалом для этого документа послужили бочаровские рапорты, поэтому бедный иеромонах был изображен в виде политического агитатора, подстрекающего народ к бунту. Всякое лыко оказалось в строку, вплоть до захвата 16 квадратных саженей городской земли и неоказания пьянице иеродиакону медицинской помощи.
Затем следовал не менее подробный список вин преосвященного, включая злополучные объятия на царицынской пристани. Опираясь на этот список, губернатор обвинял владыку в двуличии. «Последний, выражая при свиданиях со мною неодобрение невоздержанности о.Илиодора и показывая готовность не только воздействовать на него, но и отозвать, вместо этого поощрял его, оказывал ему поддержку, без которой о.Илиодор, конечно, не решился бы на те вызывающие выступления, которые он позволял себе под покровительством владыки»[47]. Поэтому удалить беспокойного иеромонаха из Царицына руками архиерея «нет никакой надежды»[48]. Это по силам только председателю Совета министров.
В черновом варианте письмо завершалось описанием противодействия чествованию гр.Толстого со стороны лично еп.Гермогена. Его проповеди, проповеди священников по его распоряжению, статьи в «Братском листке» губернатор именовал «сплошной руганью, чередовавшейся с проклятиями»[49]. Затем, впрочем, одумался и вычеркнул резкие слова.
Тем временем ничего не подозревавший о.Илиодор обживал отремонтированную аудиторию. В первое же воскресенье (14.IX) он вместе с благочинным прот.Каверзневым выступил в ней «при большом стечении народа»[50]. Благочинный говорил о пришедшемся на тот день празднике Крестовоздвижения, о.Илиодор - на свои обыкновенные темы: о преимуществе благочестивой Московской Руси перед современной ему Империей, о враждебности инородцев, инославных и интеллигенции, о крамоле и т.д.
«Объединимся в единый православный братский союз и спасем отечество.
Поможем растерявшемуся правительству. Освободим русский народ!..».
Закончил оратор излюбленным стихотворением с припевом «Русь идет», подхваченным толпой[51].
Еще при открытии отремонтированной аудитории недремлющего Бочарова встревожило объявление о.Илиодора о возобновлении ежевоскресных бесед. Полицмейстер поспешил запросить губернатора, допускать ли эти собрания[52].
Гр.Татищев, полагая, что «главным или, вернее, единственным оратором на этих собраниях будет, несомненно, иеромонах Илиодор»[53], подтвердил свой мартовский запрет на публичные выступления последнего[54]. Дополнительно подсказал и статью закона, на которую следует опереться: п.7 отд.III правил 4 марта, т.е. угроза собрания общественной безопасности[55].
О своем решении губернатор предупредил (19.IX) еп.Гермогена, с нескрываемым раздражением предсказывая, что о.Илиодор не подчинится и не попытается обжаловать запрет, а будет апеллировать к толпе, что грозит ее новым столкновением с полицией[56].
Узнав о таковых запретах, духовенство стало совещаться, как же спасти проповедническую деятельность о.Илиодора. Был принят целый ряд мер унизительной опеки - ввести предварительную цензуру для проповедей, снаряжать какого-нибудь священника для наблюдения за речью; преосвященный, в свою очередь, предложил, чтобы о.Илиодор выступал в аудитории непременно дуэтом с кем-нибудь из собратьев, и те даже распределили между собой очередь бесед.
Кроме того, владыка срочно вызвал о.Илиодора в Саратов для переговоров по поводу губернаторского запрета. Сопровождал своего пастыря некий «кузнец из истинно русских», вероятно, в качестве телохранителя[57].
Священник был принят радушно, остановился в архиерейском доме и обедал вместе с владыкой. Тут явился корреспондент «Саратовского листка»: «просто хотелось посмотреть, каков он на взгляд...».
О.Илиодор прежде всего учинил гостю допрос - како веруеши? «Вы русский и православный?». «Истинно русский?». Определив физиономию корреспондента, стал гулять с ним по архиерейской зале, рассказывая о себе. Собеседник оказался наслышан и начитан о его подвигах, так что о.Илиодор даже спросил: «Я чай, думали вы махину встретить, страшилище саженное?».
На расспросы корреспондента об антисемитских взглядах, о проповедях о.Илиодор простодушно болтал, не отдавая себе отчета, как могут быть использованы его слова. Но вскоре был вызван в соседнюю гостиную, вероятно, преосвященным, а вернувшись быстро закончил интервью[58].
Неизвестно, о чем договорились преосвященный и о.Илиодор, но на ближайшем воскресном собрании (21.IX) последний обошел губернаторский запрет самым остроумным путем. Надев епитрахиль, иеромонах отслужил молебен, после которого, не снимая епитрахили, с крестом в руках, произнес свою речь. Тем самым выступление о.Илиодора получило статус церковной проповеди и вышло из компетенции светских властей.
В эти дни о.Илиодора занимала самая скользкая тема. Ему попался в руки номер «Киевской мысли»[59] с картинкой, в кощунственном виде изображавшей распятие Христа. В праведном гневе иеромонах при всех случаях громил евреев, а вместе с ними и допустившую такое «жидовствующую» киевскую администрацию[60]. Об этом о.Илиодор говорил и на воскресном собрании в аудитории, и после всенощной на подворье (20.IX), и на воскресной беседе там же после вечерни (21.IX).
В этой последней речи он произнес опасные слова: если начальство ничего не сделает против еврейского кощунства, то следует объединиться и действовать самим[61]. Затем предложил прихожанам телеграфировать преосв.Гермогену и сенатору Роговичу с просьбой вступиться за поруганную веру. Слушатели выразили согласие, и наутро о.Илиодор отправил телеграммы «по уполномочию многих тысяч православных царицынских людей»[62].
Неизвестно, что именно подразумевал проповедник, призывая объединиться и действовать. Может быть, эти самые телеграммы. Но Бочаров истолковал его слова однозначно: «Вчера [во] время вечерни [на] подворьи Илиодор почти прямо призывал [к] еврейскому погрому»[63].
Получив это донесение, гр.Татищев решил, что настал момент генерального сражения. Срочно командировал в Царицын вице-губернатора Боярского. Бочарову отдал приказ в «случае возникновения погрома прекратить его [в] начале силой оружия»[64].
Боярский, которого губернаторская телеграмма застала в Камышине, помчался оттуда прямо в Царицын - предотвращать погром. Однако, вопреки ожиданиям, въехал в совершенно спокойный город, о чем и телеграфировал начальству: «Опасности не вижу». Впрочем, настроение местных жителей - конечно, культурной их части, - оказалось не в пользу о.Илиодора и даже «несколько тревожно»: ждали, до чего он договорится в следующих речах. Поэтому Боярский передавал губернатору «общую просьбу освободить город от монаха, который, оставаясь безнаказанным, держит себя вызывающе, чем окончательно дискредитирует [в] глазах населения власть».
«Вызывающе»? Только и всего? А где же обещанный Бочаровым погром?
На этот счет Боярскому удалось раздобыть железный аргумент: «Товарищ прокурора удостоверяет слова Илиодора "бей жидов"». Каким образом товарищ прокурора, не присутствуя на подворье, мог удостоверить эти слова, вице-губернатор умалчивал[65].
Словом, о.Илиодору решительно нечего было инкриминировать. Но гр.Татищев, еще не остывший от боевого настроения, распорядился: «Случае нового призыва погрому иеромонаха Илиодора следует арестовать 21 охране», т.е. по 21-й статье Положения об охране[66].
В том же настроении губернатор написал очередное письмо преосвященному, перечисляя новые речи о.Илиодора. «Таким образом, просьба моя остается бесплодной, а потому я и не буду утруждать ваше преосвященство новой и об изложенном считаю лишь долгом своим довести до вашего сведения в дополнение к письму от 19 сентября за №3586»[67].
Чтобы больше не ссылаться на товарища прокурора, Боярский 25 и 26.IX лично явился на подворье засвидетельствовать факт погромных речей, но был разочарован: «Илиодор, очевидно, считаясь [с] моим присутствием, вчера после всенощной ничего не говорил, сегодня - вполне корректно против Толстого [и] его последователей»[68]. Наконец-то власти удосужились лично послушать о.Илиодора!
Возможно, уже тогда он знал не только о присутствии в храме высокопоставленного лица, но и о цели этого присутствия. В декабре 1908 г. о.Илиодор вспоминал: «однажды вице-губернатор Боярский приезжал в Царицын арестовать меня»[69].
«Царицынская жизнь» нагнетала атмосферу, в 23-х строках расписывая новые прегрешения о.Илиодора и лишь в конце упоминая о вызвавшем их «каком-то кощунственном изображении» «распятия Иисуса Христа»[70].
21.IX «Братский листок» напечатал статью «Травля на о.Илиодора». Автор, скрывшийся под псевдонимом «Сусанин», резко напал на местную администрацию во главе с гр.Татищевым. Власти преследуют о.Илиодора, хотя должны бы, наоборот, поощрять его патриотические труды. Автор статьи считал этот парадокс характерным не только для саратовской, но и для всей российской администрации, напоминая о безнаказанной травле других патриотов - одесского градоначальника Д.Б. Нейдгардта, ген.И.А. Думбадзе и ген.И.Н. Толмачева. Виной этому «раздвоению» - чувство «боязливости» и приверженность к формальному соблюдению законов, присущие «шатким представителям власти, склоняющимся то вправо, то влево, предающим своих друзей»[71].
Этот публицистический демарш преосв.Гермоген объяснял тем, что 1) губернатор его так и не посетил, вопреки уговору, и 2) в газетах изображалось, будто все илиодоровское дело оставлено в Синоде без последствий[72]. Но статья возражала не газетам, а губернатору. Очевидно, это был ответ на письмо гр.Татищева 19.IX.
Разъяренный граф поспешил пожаловаться Столыпину, сначала телеграфно (24.IX)[73], а затем и письмом (26.IX), обвиняя преосвященного в том, что он «вступил в борьбу» с губернатором «путем печати». Злополучной статьей владыка «официально» «оповещает о полном несогласии между представителями духовной и светской власти в губернии».
В том же письме губернатор перечислял и новые подвиги о.Илиодора - его якобы погромные речи - но все они в глазах гр.Татищева померкли перед упоминанием его имени в газетной статье: «иеромонах Илиодор в настоящее время отходит на задний план, главным же действующим лицом является уже епископ».
Поэтому губернатор извещал начальника, что отказывается впредь иметь дело с владыкой: «всякие сношения с еп.Гермогеном в целях прекращения этой агитации представляются совершенно бесполезными»; «после газетного выступления епископа не считаю возможным входить в какие-либо личные с ним отношения»[74].
Пока это письмо добиралось до Петербурга, Столыпин располагал только телеграммой гр.Татищева от 24.IX. Еще не понимая серьезности конфликта, министр ограничился скромными мерами: «Случае возобновления "Братских листках" агитации против правительственных властей распорядитесь закрытием типографии, в которой они печатаются, но предварительно предупредите об этом преосвященного, которому одновременно будут даны обер-прокурором Синода указания относительно Илиодора»[75]. И переслал (24, 25 и 27.IX) Извольскому все накопившееся на эту тему за последние дни.
Обер-прокурор и без того был весьма недоволен еп.Гермогеном, так и не приславшего никаких докладов по илиодоровскому делу. 23.IX Извольский письменно упрекнул преосвященного за это молчание, запросив сведения в следующих угрожающих выражениях: «Считая, что своеволие иеромонаха Илиодора долее не может быть терпимо, я, предварительно принятия решительных мер к прекращению его, покорнейше прошу ваше преосвященство сообщить мне все относящиеся к делу подробности, а равно и ваши по сему предмету соображения»[76]. Через два дня по телеграфу потребовал вызвать о.Илиодора из Царицына[77].
Преосв.Гермоген повиновался и (26.IX) известил обер-прокурора об этом распоряжении, прибавив: «Сообщу вскоре»[78]. Ввиду этого ответа Извольский пока не давал хода вновь полученным бумагам.
Ожидая новостей из Саратова, обер-прокурор читал столыпинские пересказы донесений гр.Татищева и изливал свой гнев в новом письме (29.IX):
«...при вашем вообще благосклонном отношении к иеромонаху Илиодору, на пути покровительствования и поддержки фанатически-необузданных проявлений его якобы проповеднической ревности, на самом же деле нескрываемого противления предержащей власти, вместо руководственных начальнических указаний, вместо применения твердых и решительных мер, вы и сами, владыко, - как это ни прискорбно, - едва ли не перешли границы должной сдержанности и самообладания, если не остановились пред явным конфликтом с высшей в губернии административной властью»[79].
Затем Извольский одумался и смягчил редакцию. Наконец, перечислив список якобы ошибочных поступков еп.Гермогена, обер-прокурор просил «ныне же» освободить о.Илиодора от заведования подворьем и «самым решительным образом прекратить деятельность его, опасную для общественного порядка и могущую иметь весьма серьезные последствия для него самого»[80].
Будучи вызван архиереем в пятницу, о.Илиодор, не любивший пропускать праздничные службы, задержался до вечера воскресенья. Накануне после всенощной поделился с паствой своим огорчением:
«Про меня говорят, что я устраиваю здесь виселицы - вешать жидов. Преосвященный Гермоген вызывает меня телеграммой для объяснения по этому поводу. Но вы видите, какие я строю виселицы? По одну сторону делают железные стропила для крыши аудитории, а по другую - баню для монахов»[81].
Днем в воскресенье (28.IX) на подворье отслужили напутственный молебен. «Православные братие и сестры! - вновь обратился иеромонах к пастве. - За что меня мучают, за что терзают и гонят? На это я вам пока ничего не отвечу, а укажу только вот на этот крест». И указал на распятие в иконостасе. «Я еду в Саратов и, когда вернусь, опровергнув злые козни врагов, то снова будем говорить».
Докладывая эти слова начальству, пристав Михайлов прибавляет: «Подробно изложить вышесказанное не представилось возможным, так как во время речей народ, а в особенности женщины, плакал и тем заглушал некоторые фразы»[82].
Вечером на пароходе «Русь» о.Илиодор отбыл в Саратов, где получил «серьезное и решительное архипастырское внушение»[83]. Преосвященный заставил своего протеже написать два объяснения - краткое на имя Роговича и подробное на собственное имя.
Первое было немедленно отправлено в Петербург телеграфом: «...окраску моей деятельности считаю провокацией. В Царицыне все совершенно спокойно. Обманчивые выкрики враждебного лагеря - обычный прием наших врагов. Прошу вашей просвещенной защиты»[84].
Во втором объяснении о.Илиодор решительно отвергал обвинения в бунтарстве:
«В Царицыне все было спокойно, все есть спокойно и, - я уверен, - что все будет спокойно, от моей миссионерской деятельности ничего худого не будет. В высшей степени печальный инцидент, имевший место в г.Царицын, на Архиерейском подворье, 10 августа сего года, нисколько не зависел от характера моей деятельности, а причины его находятся в совершенно других вещах, что видно каждому человеку, относящемуся к моей деятельности без предубеждения и пристрастия. Больше я уверять представителей власти в моей религиозной, политической и всякой другой совершенной благонадежности не намерен.
Свидетельствуюсь собственной священнической совестью пред Вами, Ваше Преосвященство, что я - не бунтовщик, я - не революционер, общественного спокойствия в преступном смысле не нарушаю, против властей народ не подымаю, но, напротив, памятуя заповедь апостольскую, призываю его всегда к повиновению предержащим властям; если же иногда я в своих проповедях и [нрзб] порочные действия властей, то это не есть подрыв авторитета власти; в этом я исполнял только пастырский долг, будучи твердо уверен в том, что чистая, беспорочная [власть] во сто раз будет стоять выше глазах народа, чем власть порочная, продажная».
Объяснение завершалось просьбой передать конфликт о.Илиодора с администрацией в коронный суд, чтобы снять со священника «пятно бунтовщика, революционера и страшного разбойника»[85].
Успокоенный о.Илиодор вернулся из Саратова вечером 1.X, на Покров, пропустив-таки праздничную службу. На подворье в присутствии около тысячи человек отслужил молебен, произнеся проповедь о празднике, и рассказал пастве о предстоящих церковных событиях. Оказалось, что по благословению преосв.Гермогена о.Илиодор решил поблагодарить Бога за прекращение холеры следующим духовным торжеством. Вечером 5.X верующие, захватив с собой иконы, соберутся на подворье, помолятся за панихидой об умерших от холеры и за молебном, а затем выйдут из обители крестным ходом и будут всю ночь ходить по храмам и по городу, приблизительно так же, как это уже было в разгар эпидемии.
Священник был особенно озабочен соблюдением порядка, для чего велел выбрать сотню «распорядителей», которых будут отличать белая коленкоровая лента через плечо и красный восьмиконечный крест на груди. Кроме того, наказал прихожанам во время крестного хода «вести себя с смирением и умилением» и не торопиться[86]. Словом, организаторский талант о.Илиодора продолжал приносить плоды.
Поначалу власти отнеслись к этой затее индифферентно. Узнав о возвращении неприятеля, гр.Татищев 1.X запросил Бочарова: «Телеграфируйте цели приезда Царицын Илиодора, его образ действий»[87]. Полицмейстер ответил, что цели не установлены, «ведет себя обычно, видимо уверен, [что] останется Царицыне»[88].
Но на следующий день вдруг спохватился: «Устройство Илиодором воскресного ночного крестного хода полагаю опасным: воскресенье функционируют музыка, увеселения, которые толпа праздничного люда, хулиганов будет, наущению Илиодора, прекращать силой; возможны столкновения, беспорядок. Прошу распоряжений»[89]. Вдогонку полетела телеграмма городского головы В.В. Кленова того же содержания[90].
Отчасти опасения полицмейстера были справедливы. При крестных ходах о.Илиодор и его паства, действительно, не могли пройти спокойно мимо зеваки, не желающего молиться. Но полиция-то на что?
Вместо распоряжений гр.Татищев, по своему обыкновению, пошел на поводу у Бочарова и заразился его тревогой. До такой степени, что даже решился (3.X) написать ненавистному владыке: «То обстоятельство, что крестный ход устраивается о.Илиодором, заставляет меня опасаться возникновения беспорядков»... Но прямо настоять на отмене торжества губернатор не осмелился и лишь спросил, в какие часы оно состоится[91].
Ответного письма не последовало. Лишь на словах через секретаря и полицмейстера преосвященный передал губернатору, что не разрешал крестного хода и ничего о нем не знает.
Гр.Татищев оказался в трудном положении. Теперь он был вправе отменить крестный ход, но это право зиждилось на сведениях, переданных через третьи руки. Заподозрив, что устная форма выбрана с расчетом снять с преосвященного ответственность за дальнейшие события, губернатор настоял на письменном повторении ответа.
Преосвященный сообщил, что было сказано так: официального распоряжения царицынскому благочинному мною не делалось. Но адресат прочел между строк, что разрешение, следовательно, было дано не официально и не благочинному, а о.Илиодору.
Скорее всего, гр.Татищев был прав. В своем письме еп.Гермоген чрезвычайно глухо говорил о замене крестного хода благодарственными молебнами, так что нельзя понять: задуманы ли эти молебны изначально или выдвинуты на замену, и если выдвинуты, то когда - до письма губернатора или после. Бочаров со ссылкой на некую телеграмму утверждал, что епископ попросту отменил крестный ход после претензии губернатора[92].
Зато остальная часть письма была куда внятнее. Владыка извещал, что раз он не благословляет проводить крестный ход, то такового «и не может быть и не будет». Поэтому губернатор может не утруждать себя нарушением архиерейских прерогатив: «никогда я не нуждался, слава Богу, доселе в содействии светской власти к прекращению или недопущению каких-либо богослужений, совершаемых духовенством Саратовской епархии без моего разрешения».
Пользуясь случаем, в конце письма преосвященный попытался все-таки восстановить отношения и втолковать адресату, что всему виной глупость Бочарова:
«Мне кажется, что царицынский полицмейстер слишком уж хочет нас всех напугать, а вместе с тем и приобретать незаконную власть над духовенством города, вызывая все больше и больше распоряжений, расширяющих его полномочия...
Уважающий вас и молящийся о вас Саратовский епископ Гермоген»[93].
Однако даже после авторитетного уверения архиерея губернатор продолжал ждать, что «Илиодор устроит» крестный ход[94].
В Петербурге тоже беспокоились по поводу предполагаемого крестного хода. По несчастному совпадению, к Столыпину почти одновременно прилетели от гр.Татищева 1) письмо 26.IX о разрыве отношений с архиереем; 2) донесения о речах о.Илиодора при отъезде в Саратов и возвращении; 3) телеграмма о крестном ходе и ожидающихся вследствие него беспорядках. Все эти сведения разом были переправлены обер-прокурору - старые письмами, новые - словесно или по телеграфу. Как назло, донесения, упоминавшие об поездке о.Илиодора в Саратов, попали в первую группу.
В итоге перед Извольским обрисовалась следующая картина: иеромонах в Саратов не ездил, а сидит безвылазно в Царицыне и буянит. Вторично заподозрив преосв.Гермогена в обмане, обер-прокурор 3.X телеграфировал: «Сейчас узнал от министра внутренних дел: иеромонах Илиодор вопреки сообщению вашего преосвященства остался Царицыне. 27 сентября снова произнес речь против властей. Воскресенье предполагает вновь выступить. Ожидаются крупные беспорядки. Покорнейше прошу принять немедленные меры, спешно вызвать иеромонаха Илиодора Саратов, прекратить его выступление, иначе будут приняты меры административные. Благоволите уведомить по телеграфу сделанных распоряжениях»[95].
В длиннейшей ответной телеграмме преосвященный объяснил, что изложенные факты сочинены Бочаровым, который «пугает высшее начальство совершенно ложными телеграфными сообщениями». Именно он, «ожесточенный враг отца Илиодора», создает беспорядки. Преследования полиции раздражают паству о.Илиодора и могут довести до беды, до «нового избиения народа». Более того, Бочаров «вполне способен произвести нападение на богомольцев, чтобы оправдать себя в том, что его сообщения справедливы». Словом, полицмейстер играет провокационную роль. «Считаю нравственным и служебным своим долгом со всей искренностью души сообщить вам, что во всей этой истории участие и действия полиции крайне подозрительны, нечисты, вполне напоминают тождественный инцидент в Киеве».
Описывая меры, принятые для установления истины, преосвященный замечал: «Я сам ведь до глубины души презираю всякие бунтовские инстинкты, митингистские выступления, гапоновщину». И в заключение объяснял свое молчание по этому делу: «Доселе же я вам не сообщал об инциденте 10 августа, потому что губернатор Татищев просил меня обождать, а вам поспешил сообщить сам; что же это за поступок - судите»[96].
Столыпин действительно был готов водворить порядок «административными мерами», если духовная власть не справится с о.Илиодором. Об этом министр сообщил гр.Татищеву в тот же день 3.X, предлагая «не стесняться», но предупредить преосвященного[97].
Снова казалось, что власти стоят на пороге генерального сражения. Губернатор, как полководец, мобилизовал все доступные силы. Полицмейстеру предписал принять меры против беспорядков; «если причиной будет Илиодор, арестуйте, доставьте Саратов». Начальника Саратовского губернского жандармского управления В.К. Семигановского попросил выехать в Царицын. К начальнику войск района обратился с просьбой прислать, в случае надобности, подмогу. Наконец, предупредил преосвященного, что о.Илиодору грозит арест[98]. Словом, суматохи вышло еще больше, чем в сентябре.
Полк.Семигановский, сыгравший в жизни о.Илиодора роковую роль, собственно, не был подконтролен губернатору, но на его просьбу откликнулся и выехал в Царицын, куда прибыл 4.X. Как ранее Боярский, полковник застал город совершенно спокойным и уехал на следующий день.
Бочаров, так и не дождавшись беспорядков, 6.X вынужден был телеграфировать губернатору: «Епископ телеграммой духовенству ход отменил. Илиодор отмене [по-]видимому подчинился. Пока спокойно»[99].
Вот как велики оказались глаза у губернаторского страха. Из-за простого крестного хода гр.Татищев всполошил и свое начальство, и своих подчиненных, и даже чужих подчиненных. А отлично задуманное о.Илиодором духовное празднество пришлось отменить.
Через несколько недель преосвященный Гермоген с горечью говорил о «постоянной подозрительности» властей, подозрительности, «которая в каждом крестном ходе готова видеть подготовление каких-то погромов»[100].
Следуя распоряжению Извольского 3.X, преосв.Гермоген снова вызвал о.Илиодора в Саратов. Но не телеграфом. Из опасения перехвата телеграммы властями или по деликатности вопроса преосвященный передал свое распоряжение через ректора Саратовской семинарии прот.Г.И. Максимова, командированного в Царицын для дополнительного расследования илиодоровского дела.
Посланники духовной и светской власти - о.ректор и полк.Семигановский - прибыли в Царицын на одном пароходе. О.Максимов передал иеромонаху распоряжение владыки: прекратить выступления и под благовидным предлогом выехать в Саратов.
Тем самым воскресным вечером 5.X, когда должен был состояться крестный ход, о.Илиодор отслужил панихиду по умершим от холеры и благодарственный молебен за избавление от эпидемии. В конце молебна объявил пастве, что ввиду пошатнувшегося здоровья уезжает на временный отдых, и наказал продолжать строительство подворья:
«Вас, возлюбленные друзья мои, прошу в мое отсутствие не покидать стройки начатого здания, в чем да поможет вам Господь Бог. Ведь не я и не вы настолько достроили его, а достроил Сам Господь. Вспомните, когда начали строить, то у меня было только 8 руб., тогда как теперь израсходовано уже более 14.000 руб. Если я буду слышать в моем уединении, что вы радеете о начатом здании и будет постройка продолжаться, то это явится для меня необыкновенной радостью. Пожертвование можете приносить и передавать совету старшей братии подворья, который и будет всем заведовать. Аминь»[101].
Но о.Илиодору не удалось обмануть этих простодушных людей, которые сразу почувствовали, что дело плохо. В уверенности, что он уезжает навсегда, богомольцы, числом 300-400 человек, тут же начали сбор денег для отправки телеграммы на Высочайшее имя.
Удовлетворенный Бочаров доложил губернатору, что «рассчитывает проводить Илиодора без осложнений»[102]. Действительно, осложнений не было. Только слезы паствы.
Уезжал о.Илиодор в 4 часа утра 7.X. Картина проводов хорошо видна даже по заметке во враждебной «Царицынской жизни»:
«Илиодора провожало около 50 женщин, большинство которых девицы-подростки и старухи; мужчин было лишь 3-4 человека.
- Отец наш! Родименький, - кричали в исступлении почитательницы иеромонаха.
- Скоро ль ты к нам приедешь? - с плачем спрашивали они уезжавшего.
Беспрестанно благословляя, иеромонах утешал паству, что скоро вернется»[103].
Сообщая обер-прокурору утром 8.X о прибытии о.Илиодора в Саратов, еп.Гермоген прибавил: «Вызывается, приезжает уже третий раз течение одного месяца. Беспокойство крайне обидное, вредное для миссии, оскорбляющее православных»[104]. Но этот вызов рисковал оказаться последним.
Собрав значительную по тем временам сумму в 50 рублей, прихожане о.Илиодора 5.X послали Императрице Александре Федоровне длиннейшую телеграмму. Несмотря на то, что в храме присутствовало лишь несколько сот человек, авторы телеграммы смело представились «уполномоченными от 8000 православных христиан города Царицына».
После затянутых сетований о распространении космополитизма и атеизма следовало изложение царицынских заслуг «юного пастыря», травли его газетами и опровержение полицейских донесений о якобы готовящемся бунте.
«Здесь царит полный мир и тишина, и кроме пения Божественных молитв от приходящих к о.Илиодору ничего не слышно.
Всеподданнейше просим Ваше Величество заступиться за нас и за гонимого о.Илиодора; благоволите просить Царя Батюшку:
1) приказать замолчать ехидным газетам в Царицыне, а полиции оставить от преследования о.Илиодора, так как к последнему собираются христиане только на молитвы и религиозно-патриотические поучения и 2) разрешить о.Илиодору свободно проповедовать учение Христово о любви и преданности Царю и Отечеству, и чтобы полиция и печать оставили его и нас в совершенном покое»[105].
Кажется, только этот последний абзац и принадлежал простым прихожанам. Остальной текст, написанный более опытной рукой, составлен, вероятно, кем-то из более культурных последователей о.Илиодора.
В целом содержание телеграммы совершенно не согласуется с обстоятельствами ее отправки. Подумать только: услышав за вечерним богослужением об отъезде о.Илиодора, 300-400 человек в тот же вечер успевают составить и отправить послание в 500 слов, из которых ни одного не сказано о главном чаянии паствы - оставлении священника в Царицыне!
По-видимому, последователи о.Илиодора для экономии времени использовали какой-то старый черновик своей первой просьбы к Св.Синоду, той, где они сравнивали иеромонаха с Иоанном Златоустом. И прибавили кое-что о последних событиях, обрисовав роль Бочарова, который, «приводя в исполнение злую какую-то месть, все религиозно-патриотические беседы о.Илиодора умышленно искажает в преступное деяние и известил в этом смысле саратовского губернатора и министра г.Столыпина, вследствие чего вышло запрещение о.Илиодору учить и проповедовать истину народу. ... В последнее время полиция сделала провокационный донос на о.Илиодора, что он якобы призывает народ к неповиновению властям и бунту. На основании этого власти встревожились и стали посылать в Царицын чиновников к предупреждению раздутого полицией бунта»[106].
Предположение о такой истории создания царицынской телеграммы отчасти подтверждается заявлением В.Н. Рысина. Он утверждал, что подписал ее еще после событий 10 августа в келье заведующего хозяйственной частью подворья П.И. Чернова, причем в том первоначальном проекте не было речи о Бочарове[107].
Любопытно, что этот фрагмент отсутствует и в ряде газетных публикаций телеграммы («Братский листок»), появляясь в других («Почаевские известия», «Русское знамя»).
Встревоженный жалобой на себя, Бочаров ухватился за заявление Рысина, запротоколировал его и готов был уже обратиться к суду по поводу «факта посылки о.Илиодором подложной телеграммы на имя Государыни Императрицы»[108], но не успел.
Итак, 3.X состоялись переговоры между разорвавшими было отношения губернатором и архиереем. Подписываясь как «уважающий вас и молящийся о вас Саратовский епископ Гермоген», преосвященный, очевидно, был готов к примирению. Но ответа не получил.
Через два дня они поневоле встретились. Наступил очередной царский день - тезоименитство Наследника Цесаревича Алексия Николаевича. Все губернские власти по долгу службы явились к богослужению в кафедральный собор. Преосвященный использовал эту возможность, чтобы высказать им свое негодование.
Перед окончанием Литургии, выйдя на амвон, владыка начал свое слово так:
- Царь! вместо шапки Мономаха Ты надел дурацкий колпак, окружил себя недостойными слугами и сатрапами...
Власти оцепенели. Владыка продолжил:
- Так сказал некогда святитель Филипп Царю Иоанну Грозному[109].
Речь оказалась посвящена не царю, а этим «сатрапам», стоявшим тут же в храме. Из нескольких ее изложений самое точное, пожалуй, принадлежит самому губернатору:
«Словам Епископа, Правительство угоду иноплеменникам не считается народным духом, неправильно толкует неопределенные законы 17 октября, 17 апреля, угнетает православную церковь, способствует усилению раскола, религиозного разврата. Делается это будто бы ради успокоения, действительности же вследствие недостатка мужества, забвения истинной веры. Представители власти, полиция, может быть, по непониманию правил 4 марта запрещают якобы мирянам молиться, духовенству открыто выступать защиту церкви, Царя»[110].
Это было на злобу дня - о запрете о.Илиодору публичных выступлений на основании именно правил 4 марта и о борьбе против крестного хода. В изложении «Братского листка» владыка отметил «тягостное положение современной церковной проповеди, когда люди и лица, призванные охранять порядок и спокойствие страны, по недоразумению иногда, и даже довольно часто, усматривают в совершенно чистом, здравом, живом пастырском слове нечто зловредное!».
Но острота проповеди заключалась в другом. Вспоминая праздновавшихся в тот день московских святителей Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, преосвященный уподобил их врагов - русских людей с «монгольским, татарским суждением» - собственным гонителям, т.е. властям, «судящим о священническом слове и пастырской деятельности не по-исконному и национально-отечественному, а как бы по-монгольскому!» и даже носящим «подобие татарских шапок»[111].
Согласно И.Я. Славину, впрочем, писавшему с чужих слов, здесь «проповедник сделал показательный жест по направлению к треуголке Татищева, которую тот, стоя впереди всех, открыто держал в руках»[112].
По светским понятиям это был скандал, а с точки зрения преосв.Гермогена - назидание «озорным молодым людям» в «татарских шапках». Владыка избрал такую форму потому, что другой возможности обратиться к гр.Татищеву лично у него не было. Не желаешь разговаривать с глазу на глаз - получай выговор при всех!
Образ монголов был воспроизведен еще дважды.
Всеподданнейшая телеграмма, составленная прот.Кречетовичем и отправленная Государю 5.X от имени саратовского епархиального съезда, била прямо по Столыпину:
«Современные враги света Христова все силы свои и всю полноту власти своей употребляют на то, чтобы стеснить церковное дело, чтобы ограничить свободу пастырей в религиозно-церковном созидании русского народного духа. Бесстыдно лгут перед народом и перед тобой, Царь наш Батюшка, те, которые говорят об успокоении, устраявая лишь внешнее успокоение и нисколько не думая о внутреннем духовном успокоении народа...».
«Полнота власти» - это выражение, употребленное Столыпиным в одной из думских речей и с тех пор ассоциировавшееся с ним[113].
Авторы телеграммы обвиняли правительство в том, что оно притесняет Православную Церковь, используя существующие законы и создавая против нее новые, которые, к тому же, проводятся через светское законодательное учреждение - Государственную думу.
«Создавая для Церкви ей чуждые законы, якобы диктуемые требованиями народного успокоения, эти власти уподобляются поистине тем монголам, которые предъявляли нередко к русским православным людям требование исполнения языческих обычаев. И это требование современных монголов идет все дальше и дальше».
Послание завершалось обращением за помощью к Государю как к защитнику и покровителю Церкви[114]. Первым телеграмму подписал еп.Гермоген.
Наконец, 12.X «Братский листок» напечатал статью о «монгольском стане» - Государственной думе, приступающей к рассмотрению вероисповедных законопроектов. Члены Думы, «как никем не сдерживаемые грабители и хищники, варварски набрасываются на вековую историческую сокровищницу народную - на святое Православие и на Блюстительницу и Хранительницу его Святую Православную Церковь Апостольскую». Вследствие этого газета объявила о приближающемся «нашествии монголов»[115].
Архиерейский выговор гр.Татищев выслушал стоически. «Но, вернувшись в дом и не снимая даже парадного мундира, в котором был в соборе, послал министру внутренних дел телеграмму в несколько сот слов о дерзком и беспримерном выступлении Гермогена»[116].
Слов, конечно, было не несколько сот, а всего 99. В своей телеграмме гр.Татищев передал лишь самую деловую часть речи владыки, умалчивая о «монголах», «шапках» и вообще о личной обиде[117].
На следующий день, препровождая министру очередную сводку действий о.Илиодора и еп.Гермогена, губернатор отметил, что конфликт между ним и архиереем принял, «к сожалению, весьма острый характер»[118].
Оба номера «Братского листка» - с всеподданнейшей телеграммой епархиального съезда и с нападками на Государственную думу - гр.Татищев также переслал министру. Как ни странно, имея с 26.IX от него полномочия закрыть типографию, губернатор и этот вопрос не потрудился решить самостоятельно. Передавая краткое содержание телеграммы епархиального съезда, гр.Татищев спрашивал, не следует ли конфисковать этот номер «Братского листка»[119].
Волнение гр.Татищева выдает черновик его нового письма Столыпину:
«Правда, в настоящее время иеромонах Илиодор, по распоряжению свыше, отзывается из Царицына, но зато Преосвященный Гермоген, под влиянием, очевидно, оскорбленного самолюбия, перешел к открытым выступлениям, публично и весьма невоздержно выражает свое недовольство и Правительством и, в частности, мной, явно неверно освещая мою официальную деятельность. В городе циркулируют толки о посланных Епископом и иеромонахом Илиодором на Высочайшее Имя телеграммах, которым придают большое значение, говорят о предстоящем уходе моем и т.п.
Постоянно требуя спокойствия и сдержанности от своего подчиненного, царицынского полицмейстера, обвинения которого, приводимые Преосвященным, - кстати считаю необходимым добавить, - являются неосновательными, я признавал хладнокровие и выдержку еще более обязательными для себя, однако в данное время не могу не доложить, что создавшееся положение становится слишком тяжелым и вредным для дела.
Возложив на вице-губернатора надзор и руководство на местах общественными работами в двух уездах, я едва справляюсь с многочисленными текущими делами, между тем вынужден постоянно отвлекаться заботами, которые вызываются действиями Преосвященного Гермогена и иеромонаха Илиодора.
Наконец, на ближайшем торжественном богослужении, 17 октября, я вынужден буду вновь молча выслушать публичное порицание правительственной власти, обвинения в противодействии духовенству, отсутствии преданности и любви к Церкви и Престолу.
Как бы ни были тяжелы и оскорбительны подобные обвинения, они не дают мне права просить скорейшего вмешательства в это дело Вашего Высокопревосходительства, и побуждают меня к тому не они, а уверенность, что отношения мои с Епархиальным Епископом испорчены окончательно, поэтому чем скорее один из нас будет обвинен или оправдан высшей властью, тем скорее будут устранены те причины, которые подрывают престиж местной власти»[120].
Затем губернатор вычеркнул эти строки, как нельзя лучше характеризующие его настроение. В окончательном варианте письма, отосланного 14.X[121], о конфликте говорилось лишь в общих чертах: дескать, гр.Татищев «признавал себя обязанным исчерпать все средства с целью убедить епископа в необходимости отозвания этого проповедника», хотел избежать раздора между духовной и светской властями, но не преуспел.
Деловая часть письма представляла собой комментарий по поводу длинной телеграммы преосв.Гермогена с разоблачением клеветы Бочарова. К сожалению, владыка черпал свои сведения из неточных рассказов о.Льва Благовидова и других царицынских священников, прибывших на епархиальный съезд. Обладавший более точными сведениями, губернатор без труда опроверг ряд указаний преосвященного. Но, ознакомившись с полицейскими протоколами, признал, что последние речи о.Илиодора действительно были приличны.
Зато обвинение себя епископом Гермогеном «в недобросовестном поступке» - докладе Извольскому вперед архиерея - гр.Татищев категорически отвергал, напоминая Столыпину, что действовал по его распоряжению.
В следующем письме (21.X) гр.Татищев, пересылая министру очередной номер «Братского листка» (16.X) и печатный доклад о.Илиодора о событиях 10 августа, констатировал свое полное бессилие. И газетная полемика, и конфискация, и штрафы казались недопустимыми. Опровергать крамольные статьи - «значило бы последовать примеру Преосвященного и в нарушение законного порядка вступить на путь газетной полемики», а преследование газеты после жалобы еп.Гермогена Государю Императору «могло бы быть истолковано как личная с моей стороны месть или как желание, заставив "Братский листок" не касаться известных вопросов, скрыть истину».
Щекотливость своего положения этот корректный и благородный человек описывал так:
«с одной стороны Архипастырь открыто громит Правительство и местную власть, приписывая им даже антигосударственное направление, с другой - ни центральная власть, ни местная не возражают.
Благодаря этому приходится выслушивать обидные мне лично и оскорбительные для меня как представителя власти соболезнования одной части общества, интеллигентной, в то время как в другой его части «борьба», как пишут газеты, духовной и светской власти порождает в губернии нелепые слухи, догадки и рассказы весьма нелестные для обеих сторон»[122].
К сожалению, в конфликте между духовной и светской властью министр не смог сохранить беспристрастие и поддержал своего подчиненного.
Каких-то 4-5 лет назад между саратовским епископом Гермогеном и саратовским губернатором Столыпиным были самые дружеские отношения. «Сегодня воскресенье, сидел у своего друга Гермогена», - писал губернатор супруге[123].
Однако в течение 1908 г. былые друзья оказались по разные стороны баррикад. Преосв.Гермоген вместе с епископом Орловским Серафимом (Чичаговым) и прот.И. Восторговым сделал попытку добиться преобразования церковной жизни, вследствие чего оба преосвященных были назначены к присутствованию в Св.Синоде[124]. Но осенью Столыпин добился их исключения (10.IX), желая, ввиду предстоящего рассмотрения Государственной думой вероисповедных законопроектов, держать Синод под контролем.
Таким образом, жалобы гр.Татищева попали на подготовленную почву.
День 5.X стал переломным моментом в отношении Столыпина к преосв.Гермогену. Теперь и министр вслед за гр.Татищевым пришел к выводу, что бороться следует не с о.Илиодором, а с его архиереем.
Столыпин попросил обер-прокурора вызвать преосвященного в Петербург[125], что и было исполнено 6.X[126]. На новый запрос гр.Татищева министр ответил 8.X: «Номер "Братского листка" не конфискуйте, так как предположены меры более серьезные»[127].
На следующий день Столыпин был у Государя с докладом[128] и, по-видимому, получил разрешение на эти меры. Пересылая Извольскому телеграмму саратовского епархиального съезда, «для доклада Его Величеству», министр прибавил:
«Боюсь, что ввиду вашей болезни дело пойдет в затяжку. Между тем, оставление дела без последствий поведет к невозможному положению губернатора, особенно ввиду агитации исступленных людей, рекламируемой и вашим "Колоколом".
Я нахожу, что необходимо немедленно вызвать Гермогена и не пускать его обратно, даже для прощания с епархией, так как неминуемо возникнет новый скандал»[129].
13.X Рогович рассказывал Л.А. Тихомирову, что Столыпин «рвет и мечет», настаивая на удалении еп.Гермогена. «Извольский уже соглашается убрать архиерея и только торгуется "для чести", чтобы был убран и губернатор. И Столыпин губернатора не дает, а требует изгнания епископа». Сравнивая силы «слизняка Извольского», который «едва ли даже хочет побеждать», и «пышущего энергией Столыпина», Тихомиров полагал, что все шансы на победу - у последнего[130].
Правый лагерь ходатайствовал за гонимых священнослужителей перед Св.Синодом и перед «высшими сферами».
В защиту о.Илиодора выступили некоторые провинциальные союзники. Главный совет «Союза русского народа» тоже намеревался ходатайствовать перед Св.Синодом об оставлении о.Илиодора в Царицыне или о переводе его в Киев или Москву, однако, по-видимому, такого обращения не последовало. Действовали лишь отдельные члены Союза: А.И. Дубровин доставил Синоду первое ходатайство царицынской паствы иеромонаха, а прот.Восторгов ездил 20.XI в Царское Село, чтобы просить за еп.Гермогена и о.Илиодора. На следующий день, по словам газет, петербургский совет «Союза русского народа» постановил послать депутацию в Синод[131].
Съехавшись к началу работ Государственной думы, фракция правых 14.X решила ходатайствовать перед Синодом о оставлении еп.Гермогена в Саратове[132] и на следующий день телеграфировала первенствующему члену Синода митрополиту Антонию (Вадковскому) свою просьбу:
«...да пребудет на саратовской кафедре ее духовный вождь, убежденный вдохновитель и служитель Слова Божия и ревностный слуга Царя и родины епископ Гермоген. Мы с благодарностью видим, как этот неутомимый пастырь объединяет людей Божиих в дни смуты государства. Мы с глубоким огорчением наблюдаем дело неразумных представителей власти, препятствующих его святому делу - призыву русских людей к собраниям и крестным ходам и молениям, - и безосновательно опасающихся от этого чего-либо вредного для государства. С благоговейной преданностью приветствуем его дерзновенный голос, поднятый против богохульника, развратителя, а также анархиста Льва Толстого, и мужественное, полное скорби и достоинства его всеподданнейшее обращение к Государю Императору, которое, надеемся, будет услышано»[133].
29.X Н.Н. Тиханович-Савицкий от лица «Астраханской народной монархической партии» обратился к Государю со всеподданнейшим адресом, где, в сущности, не ходатайствовал за гонимых священнослужителей, а лишь выражал свое изумление: власти, недостойные развязать ремня с обуви «любимого всеми нами Илиодора», гонят именно тех, кто знаменит своей патриотической деятельностью. «Неладное у нас, Государь, творится. Кто-то роет могилу Царству Русскому, недавно еще великому своим православием и патриотизмом. И боимся мы, что люди эти стоят около Тебя. Тучи висят над Россией. Не успокоилась она, а затихла перед грозой»[134].
Несмотря на телеграфный вызов в Петербург (6.X), преосв.Гермоген остался в Саратове. Дождавшись приезда из Царицына о.Илиодора и прот.Максимова, владыка отправил последнего к обер-прокурору вместо себя с пакетом документов: 1) доклад духовной следственной комиссии о событиях 10 августа, возлагающий всю вину на полицию; 2) подлинный доклад о.Илиодора; 3) номер 125-й «Братского листка» с пересказом речи еп.Гермогена 5.X и телеграммой саратовского епархиального съезда; 4) личное письмо еп.Гермогена обер-прокурору.
«Из того обстоятельства, - отмечал владыка в этом письме, - что молодой человек, исправляющий обязанности губернатора в ужасно бойкой революционизованной губернии, - осмелился за одно лишь поучение, сказанное в храме епископом, потребовать его удаления из города (!!!.......), можно усмотреть, каково это положение... Предается, следовательно, забвению и даже презрению вся самоотверженная деятельность духовного лица в течение почти 16 лет в двух самых вулканических пунктах России: Кавказ и Саратов...
Это обстоятельство с вопиющей яркостью доказывает, до какого бесчеловечия и крайности дошли стеснения и преследования со стороны современного духа времени против Православной Церкви и духовенства; дальше идти уже некуда!.. Тоска и мука невыразимо гнетут, - и притом с властью, - дух всех православно-верующих людей, - и поистине "несть мира, несть успокоения ни в градех, ни в весех наших" (Молитв.Св.Синод)...
И надо бы позаботиться именно о православных людях, а не приспособляться всеми мерами и законами к иноверию и инославию...»[135].
Во втором, официальном, письме обер-прокурору владыка подробно объяснял, как гр.Татищев подставил его под удар, нарушив уговор и опередив его с докладом[136].
«Ради Бога, не торопитесь решать это дело по одним сообщениям царицынского полицмейстера», - телеграфировал преосвященный Извольскому, извещая его о командировке о.Максимова[137].
На о.ректора возлагались не только обязанности курьера. Как председатель духовной следственной комиссии по делу 10 августа, благоволивший к о.Илиодору, о.Максимов должен был изложить обер-прокурору и свое личное мнение. Словом, участь и еп.Гермогена, и его протеже зависела теперь от успеха этой командировки.
Выслушав о.Максимова и изучив затем доставленные им документы, Извольский впервые взглянул на дело глазами еп.Гермогена. Обер-прокурор понял, что саратовское духовенство шумит не на пустом месте, а в ответ на притеснения светских властей.
Сообщая Столыпину о своем открытии, Извольский отмечал: независимо от факта достоверности этих притеснений надо считаться с тем, что владыка убежден в их существовании. Тогда «дальнейшее поведение епископа по отношению местной гражданской власти становится если не извинительным, то понятным. Несомненно, преосвященный мог и должен был иным путем выразить свое неудовольствие и добиться удовлетворения за оскорбление церкви, если таковое действительно было, но, зная характер преосвященного Гермогена, те свойства его, которые являются и качествами его души, можно, мне кажется, найти извинения».
Впрочем, даже имея на руках такой козырь, как документы о.Максимова, Извольский не спешил оправдать еп.Гермогена. Зато, признавая наличность оскорбления церкви, предлагал адресату пересмотреть ранее принятое решение и перевести не только о.Илиодора и его архиерея, но также Бочарова и гр.Татищева.
Отмечая необходимость одновременной проверки сведений со стороны духовного ведомства и министерства внутренних дел, Извольский закончил так: «Не настало ли время для того, чтобы установить согласную почву на события в Царицыне и Саратове, так как это, несомненно, будет предметом суждения при ближайшем моем докладе Государю Императору»[138].
Пользуясь временным затишьем, преосвященный Гермоген решил отправить о.Илиодора назад в Царицын, с чудотворной иконой Казанской Божией Матери из Нижнеломовского монастыря. Из замечаний сделанных в разное время и еп.Гермогеном, и его подопечным видно, насколько они уповали на благодатную помощь этой святыни в дни гонений. О.Илиодор, например, говорил царицынцам, что икона прибыла потому, что Богоматерь, Сама перенесшая много страданий, видит, сколько здесь было пролито слез[139].
Владыка распорядился встретить икону 16.X крестным ходом от всех царицынских храмов. Эта телеграмма из рук благочинного о.Каверзнева попала к полицмейстеру и, надо полагать, не без участия его приятеля о.Благовидова. Поначалу Бочаров ограничился простой передачей сведений начальству[140]. Но затем вдруг забил в набат:
«Агентурой устанавливается: [по-]видимому, приезд Царицын Илиодора знаменитой чудотворной иконой - результат нового плана Илиодора [и] Гермогена искус[ствен]но вызвать власти Царицыне активные действия против громадной молящейся толпы, икон, духовенства облачениях, использовать результат»[141].
Только извращенное сознание Бочарова могло в факте встречи чудотворной иконы крестным ходом заподозрить провокацию!
Единственное и самое призрачное основание для таких подозрений полицмейстер получил позже, когда в Царицын вернулся из Саратова насельник монастырского подворья иеродиакон Павел. Он объявил, что икону следует встречать с национальными флагами и фонарями, причем распорядители крестного хода должны иметь на себе трехцветные ленты. Эти сведения привели Бочарова к предположению, что «[по-]видимому, встрече предполагается придать характер патриотической манифестации»[142].
Телеграфируя Столыпину 13.X о предписании епископа, гр.Татищев еще не знал про флаги и ленты. Но знал, кто повезет святыню. «Посылка иконой Илиодора, не другого, вызывает серьезные опасения исход крестного хода». Далее губернатор воспроизвел страхи Бочарова: беспорядки потребуют «активных действий полиции», которая окажется обвинена в «избиении молящихся». Поэтому просил министра запретить поездку о.Илиодора[143].
Вечером того же дня Извольский сообщил еп.Гермогену: «По соглашению с председателем Совета министров прошу ваше преосвященство не отпускать иеромонаха Илиодора в Царицын впредь до уведомления»[144].
Тогда владыка повез икону сам. А о.Илиодора захватил с собой.
Выехали они пароходом 17.X, в тот самый царский день, которого так опасался гр.Татищев. В Царицыне (18.X) встречало духовенство и около 2 тыс. богомольцев.
«Никакое описание не может дать той действительной картины, которая своей грандиозностью и торжественностью собрала многотысячную массу православного простого люда в непогожий, холодный, осенний будний день на набережную», - писал очевидец[145].
Были и крестные ходы от всех городских храмов, и флаги, и ленты. Но, конечно, никаких манифестаций, беспорядков, провокаций и даже речей. «Пойдемте служить молебен», - только эти три слова произнес преосвященный по прибытии[146].
Зато проповедь, сказанная им перед Скорбященским храмом, куда икона была принесена с крестным ходом, выдавала, кажется, сокровенные чувства еп.Гермогена:
«Верьте, дети, - говорил Преосвященный своим обычным задушевно-простым тоном, - что мы действительно не имеем иныя помощи и иного заступления, кроме Владычицы, Заступницы Христианского рода. Будем же обращаться к Ней с своей сердечной искренней мольбой: ты нам помогай, Пречистая, на Тебя наша надежда... Ты нам щит непобедимый и стена необоримая!..»[147].
Да, владыка уже не надеялся ни на свои, ни вообще на человеческие силы! По свидетельству Роговича, в те дни он был «весьма огорченным и расстроенным»[148].
Чудеса не замедлили явиться. Оказалось, что Бочаров отбыл куда-то на целую неделю. Замещавший его А. Нейман, не обладая паранойей своего начальника, докладывал о событиях совсем в другом ключе:
«Крестный ход прошел полном порядке. Все службы были Скорбященской, проповеди не тенденциозны. ... Настроение городе спокойное, приезду безразличное»[149].
«Епископ служит ежедневно разных церквах. Молящихся мало. Проповеди ничего особенного не заключают»[150].
А преосвященный свободно говорил на самые опасные темы, порицая власти, допускающие хулу на духовенство, разоблачая учение гр.Толстого и т.д. Остается только гадать, какими красками Бочаров живописал бы те речи, в которых Нейман не видел «ничего особенного».
Полиция, впрочем, продолжала слежку, составляя протоколы на все проповеди, даже вероучительные, и привлекая для засвидетельствования этих протоколов подвернувшихся под руку прихожан. Нейман потом представил губернатору сразу 8 протоколов[151].
Разместившись у о.Илиодора на подворье, преосвященный часто совершал там богослужение. Первая из этих служб состоялась вечером 20.X. Во время богослужения в храм была перенесена чудотворная икона, и владыка произнес проповедь, отметив, что этот образ поможет в деле постройки обители, постройки, «начатой дорогим моим сотрудником о.Илиодором».
Далее следовали удивительные, ввиду распоряжений обер-прокурора, слова: «А тебя, мой дорогой сотрудник, о.Илиодор, благословляю и данной мне властью оставляю здесь оканчивать дорогое для православного русского народа дело. Буду просить о том Святейший Синод. Пресвятая Богородица да поможет тебе в том под Ея покровом с новыми силами и обновленной душой продолжать работать. Правда, может быть, и были какие-ли[бо] ошибки, которые породили вражду и ненависть. Так пусть будут прокляты те ошибки, чтобы из каких-либо пустяшных недоразумений, на которые не стоило бы обращать внимания, останавливалось святое дело такое»[152].
22.X богомольцы подворья поднесли преосв.Гермогену благодарственный адрес за посещения Царицына и за ревностную патриотическую деятельность. В ответной речи владыка вновь призвал надеяться на заступничество Царицы Небесной и угодников Божиих. Затем пропели многолетие преосвященному, а по его предложению - и о.Илиодору[153].
Ввиду серьезности положения сам настоятель держался тише воды, ниже травы. «Илиодор явным влиянием Епископа крайне сдержан, безмолвствует», - докладывал Нейман[154]. Иеромонах выходил на проповедь редко и, как правило, в присутствии преосвященного.
Через несколько дней о.Илиодор сильно заболел и перестал служить и проповедовать. Посетив Царицын, Рогович вместо прежнего горячего проповедника увидел «полуживого человека, которого труды и борьба уже довели до тяжкой болезни». «Он имеет вид крайне больной, страдает бронхитом, врачи воспрещают ему выходить, тем не менее, он деятельно распоряжается постройкой»[155].
Итак, Извольский писал Столыпину о необходимости проверки сведений одновременно духовным ведомством и министерством внутренних дел в видах установления «согласной почвы на события в Царицыне и Саратове». Этот метод совместного расследования и был использован властями. Извольский и Столыпин командировали в Саратов своих заместителей - соответственно сенаторов А.П. Роговича и А.А. Макарова.
Официальная цель командировки в изложении Извольского заключалась в 1) выяснении «несогласий во взглядах и мероприятиях» между архиереем и губернатором и 2) в установлении «характера влияния на местное население проповеднической и вообще пастырской деятельности» о.Илиодора[156]. Иными словами, только расследование.
«Ведомства не верят друг другу, а каждое посылает своего человека», - отмечал Тихомиров, усматривая парадокс в том, что для ревизии не хватило одного сенатора как хранителя законности[157].
Но менее официальные источники не раз отмечали, что цель поездки сенаторов - примирить духовную и светскую власть[158].
Рогович был штатный ходатай за о.Илиодора в духовном ведомстве, который заступался за иеромонаха еще в почаевские, если не в ярославльские времена и к которому илиодоровцы впоследствии неоднократно обращались за защитой.
Макаров, прослуживший пять лет прокурором Саратовской судебной палаты, ехал в хорошо знакомый ему город. Там, в Спасо-Преображенском монастыре, был похоронен его сын.
Как личность обоих сенаторов, так и сам факт их командировки возродил у духовенства надежду на благоприятный исход. Преосв.Гермоген послал Роговичу приветственную телеграмму, а потом писал ему: «А мы всѣ уповали, что с вашим приездом раскроется "существо дела"»[159]. Уповал и о.Илиодор: «Царь к нам шлет двух великих мужей разобрать, отчего мы страдаем и кто нас притесняет в исполнении православной веры. Это Богоматерь дала Царю такую мысль. И вот, когда правда будет на нашей стороне, Она тогда будет судить виновников и горе им - этим богохульникам и клятвопреступникам». Верная себе, полиция записала, что «при последних словах о.Илиодор угрожающе махал иконой»[160].
Сенаторов послали в Саратов, а владыка находился в Царицыне и возвращаться не спешил. Поэтому по соглашению с преосвященным Макаров и Рогович проследовали через ст.Поворино прямо в Царицын, не заезжая в губернский город.
Сенаторы выехали из Петербурга 24.X. В Поворино к ним присоединились гр.Татищев и полк.Семигановский.
Губернатор как раз получил очередной плод бочаровской паранойи: телеграмму о якобы ожидающей сенаторов на царицынском вокзале патриотической манифестации, подготовленной архиереем. Гр.Татищев, «несколько встревоженный», попросил Роговича отменить эту встречу. Но тот, уже знакомый, очевидно, с приемами Бочарова, не поверил и оказался прав.
«Подходим к Царицыну - станция пустая, небольшая кучка обычных зевак из станционных служащих и случайных пассажиров и на перроне Владыка с двумя протоиереями, ключарем саратовского кафедрального собора и местным благочинным»[161].
Рогович потом шутил, что, отказавшись послать телеграмму, пожалуй, «лишил себя» «славы» предотвращения погрома[162].
Прибыв в город в ночь на 27.X, сенаторы далее действовали врозь. Утром сначала один, а затем другой посетил подворье.
Возле монастыря дежурил полицейский пристав, в чем Рогович усматривал элементы «почетной встречи», а владыка - назойливую слежку полиции[163].
Еп.Гермоген и о.Илиодор провели для Роговича экскурсию по обители, продемонстрировав ему стремительный темп строительства, заданный иеромонахом. «Владыка очень заинтересован созиданием Царицынского Свято-Духовского подворья, построением и быстрым расширением которого он действительно всецело обязан распорядительности и энергии о.Илиодора», - отмечал сенатор[164]. Показали и площадь, на которой 10 августа произошло столкновение богомольцев с полицией.
Вместе сенаторы осмотрели, кроме того, участок лишней земли, занятый, согласно донесению губернатора, монастырем при постройке. Воочию убедились, что речь идет о смехотворно малом количестве (16,93 кв. саж.). О.Илиодор попросил позвать и гласных городской думы, - как он потом говорил, «чтобы я мог ткнуть их носом в землю и спросить у них: где же захваченная мной земля». Сенаторы отказались[165], но Рогович потом все-таки попросил губернатора произвести осмотр участка, получив, однако, отказ.
Дальнейшие планы рисовались так. В 2 часа ночи на 30.X сенаторы, еп.Гермоген и гр.Татищев садятся на поезд и едут в Саратов, где между архиереем и губернатором происходит подобие очной ставки под арбитражем Макарова и Роговича. Этот план был принят обеими враждующими сторонами. «Граф Татищев изъявил полную готовность, сказав мне, что так как Преосвященный взвел на него столько тяжких обвинений, то он будет очень рад возможности слышать от него лично, в чем заключается его вина»[166].
Покамест сенаторы собирали материалы, в чем получили содействие от врагов иеромонаха, которые «мгновенно осадили» Макарова с Роговичем «жалобами, доносами и целой грудой клеветы на о.Илиодора»[167].
Макаров затребовал у судебного следователя 3-го участка Царицынского уезда оба дела, возбужденные здесь по поводу событий 10 августа: 1) об иеромонахе Илиодоре, обвиняемом в оскорблении чинов полиции, и 2) о нанесении толпой в г.Царицыне оскорблений действиями помощнику пристава Эрастову. Оба сенатора внимательно изучили эти материалы.
Рогович, кроме того, провел своеобразную анкету, побеседовав об о.Илиодоре с представителями всех заинтересованных сторон - властей, городского управления, монархических организаций, духовенства и рабочих.
Гр.Татищев и Бочаров в один голос заявили, что о.Илиодор - бунтарь, которого во избежание беспорядков следует удалить из города.
В том же смысле высказался городской голова Кленов, предъявивший даже ходатайство городского управления на эту тему, вместе с копиями документов о злополучном захвате монастырем городской земли.
«На мое замечание, - писал Рогович, - что было недавно время, когда царицынское население было гораздо более волнуемо агитацией революционеров, городской голова с горячностью заявил, что, напротив, в 1905 году население Царицына отличалось полным спокойствием. На мое замечание, что как будто немножко неловко царицынскому городскому управлению, при полумиллионном бюджете, поднимать дело, в котором заинтересован православный монастырь, из-за 16 кв.саж., голова заявил, что такое постановление Думы вызвано исключительным нерасположением к о.Илиодору и что если его не будет, то городская дума, конечно, не только не будет требовать возвращения 16 кв.саж., но, наверное, охотно отведет дополнительный участок»[168].
Встреча с еще одним противником о.Илиодора, предводителем дворянства полк.Мельниковым, вышла краткой. Рогович спросил, слышал ли предводитель речи иеромонаха лично. Тот ответил, «что даже никогда его не видал»[169].
Беседуя с представителями местного духовенства, Рогович без труда схватил суть их отношения к слишком яркому собрату: «они отдают справедливость его таланту и ревности, но можно догадаться, что их несколько тяготит то исключительное положение, которое молодой монах сумел в столь короткое время создать себе в Царицыне»[170].
В то же время Рогович нашел в Царицыне множество сторонников о.Илиодора, точнее, они сами нашли сенатора, поднеся ему хлеб-соль. Это, конечно, были члены «Православного братского союза». Они подали Роговичу два прошения в защиту своего пастыря.
«Без преувеличения смеем сказать, - говорилось во второй бумаге, - с приездом о.Илиодора Царицын стал похож немного на христианский город. В верующем народе виден подъем религиозного духа. О.Илиодор приучил народ к массовому общественному пению молитв, чего ни в одной Церкви нет»[171].
Другая депутация, которая посетила сенатора, явилась с Урало-Волжского металлургического («Французского») завода. Среди посетителей находился едва ли не единственный интеллигентный прихожанин илиодоровского подворья - бывший пристав Смоленской губернии Н.П. Попов. Вероятно, он-то и написал поданное депутацией прошение, сообщая от лица рабочих, что они погрязали в пороках, пока Господь не послал им еп.Гермогена и о.Илиодора[172].
Присутствие в составе депутации интеллигентного лица и складный слог прошения бросали на Попова подозрение в фальсификации. Однако Рогович убедился, что автор красноречивой бумаги всего лишь выразил общее убеждение своих спутников.
«К таким прошениям, поданным от лица массы простых полуграмотных людей, является обычно недоверие, что им это написали и как статистов послали подать по начальству. Но когда я долго беседовал с этими людьми, они совершенно не имели вида людей, подученных повторять затверженный урок, который они мало понимают. Среди обеих депутаций были люди, говорившие сознательно, убежденно, горячо и совершенно отдавая себе отчет и в том значении, которое о.Илиодор приобрел в их нравственном складе жизни, и в той травле, которая на него была воздвигнута со стороны царицынской печати. Это мелкие торговцы и молодые и средних лет, семейные, опрятно одетые рабочие с завода "Урал-Волга". Из них двое рассказывали с волнением, как их самих и многих им подобных проповеди о.Илиодора отрезвили от революционного угара, вернули к семье, к церкви, отдалили от пьянства»[173].
При приеме присутствовал и преосв.Гермоген. Вспоминая впоследствии эту встречу, Попов писал владыке: «Я никогда не забуду Вас, Вашу скорбь о нас, Ваше сочувствие к Отцу Илиодору в то время, как являлась депутация с Французского завода к товарищу обер-прокурора Св.Синода г.Роговичу с прошением, в числе депутации был и я. В душе моей запечатлелся на всю мою жизнь тот момент; я видел в Вас нашего Отца, готового жизнь положить за наше спасение, за Царя, за Русь, за веру православную»[174].
Явились к Роговичу и представители другого лагеря царицынских монархистов - местного отдела «Союза русского народа». Но там депутацию составить было некому, потому что весной о.Илиодор увел из этого «Союза» в «Братский» буквально всех рядовых членов. Пришли только двое лидеров - В.Н. Рысин и В.Ф. Лапшин.
И что же они сказали про своего конкурента? «... что удаление о.Илиодора из Царицына будет большой потерей для русского православного населения»![175]
Союзники доставили сенатору немало ценных сведений как о положении монархического движения в Царицыне, так и об истории фабрикации илиодоровского дела.
Должна была явиться и еще одна депутация - от мусульман. Бочаров решил снова оседлать своего весеннего конька - тему оскорбления о.Илиодором магометанской религии. Еще в сентябре «Царицынский вестник» писал о проекте обращения местных мусульман к председателю Совета министров «с ходатайством о принятии зависящих мер к прекращению возбуждающих население публичных выступлений не в меру усердного миссионера»[176]. Когда же стало известно о предстоящем приезде сенаторов, то враги о.Илиодора решили использовать этот козырь.
Ввиду отсутствия в Царицыне Бочарова, вся черная работа выпала на долю некоего «татарина, бойкого фельетониста одной из местных газет». Он «обегал всех магометан и сочинил-таки жалобу, которую и преподнесли сенаторам Роговичу и Макарову, когда они появились в Царицыне»[177].
Полученное таким образом прошение на имя губернатора датировано 19.X[178]. На нем десяток корявых подписей, резко контрастирующих с интеллигентным слогом прошения.
По словам Рысина и Лапшина, эту бумагу должна была вручить Макарову особая депутация, которую к его приезду «искусственно налаживали»[179].
Однако затея провалилась. Бумага осталась в делопроизводстве канцелярии саратовского губернатора, в то время как прошения илиодоровцев поехали в Петербург вместе с Роговичем.
Тем не менее, Бочаров ухитрился заявить тому же сенатору, будто «среди местных магометан продолжается сильное брожение, вызванное мартовской речью о.Илиодора»[180]. Брожение, продолжающееся с марта по октябрь, но решительно ничем себя не проявляющее...
С преосв.Гермогеном Рогович беседовал несколько раз, в том числе дважды в присутствии о.Илиодора. Оба священнослужителя порицали полицию за потворство газетным клеветникам, избиение 10 августа безоружной толпы и застращивание свидетелей по этому делу.
Еп.Гермоген находил, что светское расследование велось неправильно. Главным предметом суждений было оскорбление полицмейстера о.Илиодором, лишь косвенно связанное с самим инцидентом. Собственно вопрос об избиении полицией толпы богомольцев рассматривался следователем вскользь. Опрошены только «полицмейстер, несколько подчиненных ему лиц и два-три свидетеля», им же указанные. Поэтому и итоги благоприятны для Бочарова. Другие же очевидцы, точнее, потерпевшие, - «помятые и изувеченные полицией 10-го августа несчастные страдальцы», - будучи запуганы полицией, сами не давали показаний, а следователем спрошены не были[181].
Желая установить истину, преосвященный и о.Илиодор предложили Роговичу самому допросить новых свидетелей, но он отказался, ссылаясь на необходимость согласия светской власти, и ограничился представлением их списка прокурору Саратовской судебной палаты.
Владыка пытался противопоставить неправильному, по его мнению, светскому расследованию духовное, произведенное комиссией прот.Максимова, но выяснилось, что для светского суда полученные духовенством данные - все равно что филькина грамота.
Еп.Гермоген также советовался с сенаторами о том, можно ли возбудить против Бочарова судебное преследование со стороны духовной власти или потерпевших богомольцев. Ответ был неутешителен - только через губернатора!
Все эти вопросы обсуждались преосвященным 28.X с Роговичем и 29.X с Макаровым. Разговор, таким образом, шел в юридической плоскости, что понятно, если учитывать, что еп.Гермоген, как и сенаторы, имел юридическое образование.
Подытоживая последние две беседы в письме Роговичу 29.X, владыка предложил следующее решение: «"инцидент 10 августа", как глубоко печальное происшествие в г.Царицыне, должен быть тщательно и всесторонне обследован по особому и специальному распоряжению г. прокурора судебной палаты». Намереваясь возбудить соответствующее дело, еп.Гермоген просил Макарова помочь направить дело непосредственно к прокурору в обход губернатора. В случае неуспеха угрожал обратиться с ходатайством на Высочайшее имя. И закончил горьким упреком лично Роговичу, для которого «не оказалось законных оснований выслушать человек 10-15 из нескольких тысяч, глубоко обиженных и оскорбленных грубыми и бесчеловечными представителями полицейской власти в г.Царицыне ... Все это глубоко прискорбно, - больше, все это дышит чем-то безнадежным. А мы всѣ уповали, что с вашим приездом раскроется "существо дела", как это и было выражено в моей телеграмме к вам»[182].
Вечером того же дня 29.X состоялась кульминация сенаторского визита. О.Илиодор явился к Макарову, желая дать объяснения по всем возведенным на него обвинениям. Список прегрешений иеромонаха, припасенный сенатором, насчитывал около сорока пунктов, начиная с марта 1908 г. Теперь о.Илиодору предстояло, как на Страшном суде, дать ответ по каждому пункту. Присутствовали Рогович и почему-то царицынские лесопромышленники и пароходчики.
Разговор обернулся форменным допросом.
- Правда ли, батюшка, - начал Макаров, - что вы ссоритесь с властями?
- Правда.
- Нехорошо.
- А почему же нехорошо, если власти относятся несправедливо.
- А правда ли, что вы говорили рабочим, чтобы они не работали в праздники.
- Точно так.
- Нехорошо.
- А почему же нехорошо, если это несправедливо[183].
По свидетельству Роговича, о.Илиодор вел беседу «в состоянии крайнего раздражения»[184].
Одним из первых пунктов списка стояло обличение богачей. Объясняя свои мотивы, священник привел следующий пример: «нехорошо богатым людям, имеющим громадные дома на Соборной площади, рядом с недостроенным собором, не помочь на его постройку, хотя бы ста рублями».
Стоявший тут же Лапшин узнал себя и стал шептать своему соседу, что речь не о нем, но о.Илиодор услышал и прямо сказал: «Человек этот - Василий, сын Федоров Лапшин»[185].
Сенаторы стали объяснять иеромонаху, почему нападать на богатых нехорошо. О.Илиодор понял, что он и его собеседники говорят на разных языках: сенаторы порицают именно те его поступки, которые он считает долгом пастыря. Перебив назидания Макарова, священник со своей обычной прямотой и резкостью бросил ему в лицо: «я окончил лишь духовное училище, семинарию и академию и не учился там, где учились вы, а потому и говорить с вами мне не о чем»[186].
Как это похоже на упрек юного Сергея Труфанова, обращенный к инспектору семинарии: «Андрей Александрович, вы учите нас быть подхалимами»!
После своей резкой фразы о.Илиодор вышел, проигнорировав протянутую ему сенатором руку, и «уехал на подворье в состоянии, близком к истерическому припадку»[187].
Вернувшись в монастырь, иеромонах поспешил доложить о произошедшем еп.Гермогену и стал убеждать его не ездить с сенаторами в Саратов. Преосвященный, и без того успевший разочароваться в петербургских гостях, согласился и в тот же вечер передал Роговичу, что откладывает свой отъезд.
Адресат все же не терял надежды переубедить преосвященного и, оставшись в Царицыне еще на один день (30.X), стал уговаривать владыку ехать в Саратов. Еп.Гермоген ответил, «что и без того в народе идут толки, что над архиереем производится суд, что он находит несовместимым с достоинством сана подчиниться как бы допросу какой-то следственной комиссии». И напомнил о некоторых недавних поступках гр.Татищева, показывающих его нежелание примириться с духовной властью. Владыка заявил, что просит сенаторов «устроить так, чтобы впредь губернатор и администрация не вмешивались в епархиальные дела и не мешали бы ему осуществлять его пастырский долг»[188].
Тем не менее, преосвященный снабдил Роговича двумя документами - письменным конспектом своих недоразумений с гр.Татищевым[189] и выпиской из следственного дела духовной комиссии[190]. Кроме того, владыка распорядился, чтобы в Саратове сенатору представили все интересующие его материалы. В тот же день Рогович покинул Царицын.
Макаров увез с собой из Царицына оба следственные дела, заведенные на о.Илиодора. Кроме того, в Саратове сенатор получил из окружного суда еще одно дело, по обвинению иеромонаха в преступлении, предусмотренном ст.129 Угол. Улож. и ст.1281 Улож. о наказ. И изучал вместе с Роговичем эту кипу.
Последний, кроме того, читал недавние номера «Братского листка», отыскивая в них крамольные статьи.
Сам же «Братский листок» передавал мнение, якобы высказанное сенаторами, - «что все дело о происшествии на Подворье и вообще о характере проповеди о.Илиодора раздуто до неимоверных размеров»[191].
Макаров оставался в Саратове до 4.XI, Рогович - до 5.XI.
Таким образом, надежды духовенства на петербургских гостей оказались тщетными. Душой сенаторской делегации был Макаров, судивший о деле по губернаторским, т.е. бочаровским, донесениям. Рогович, знавший правду еще до приезда и проверивший свои сведения на месте, не имел ни полномочий, ни смелости воздействовать на своего спутника. Ни тот, ни другой не переменили своего взгляда в ходе командировки и с таким же успехом могли бы оставаться в Петербурге, затребовав туда все материалы.
Эти взгляды со временем стали известны и газетам, которые писали, что «Макаров, дескать, против Илиодора, но вот беда, Рогович за этого "демагога-монаха" заступается»[192]. Сам о.Илиодор утверждал, что Макаров по возвращении в столицу отзывался о нем как о карьеристе[193].
Рогович по итогам поездки составил 14.XI любопытный доклад, целую брошюру в 30 листов, отпечатанную на ремингтоновской машине. Свой труд сенатор представил не только начальству, но, для согласования, и преосв.Гермогену. Из рук владыки этот экземпляр каким-то путем попал к редактору «Волги» Н.А. Дурново, который под большим секретом снял для себя копию[194]. Резюмирующая часть доклада почти дословно цитируется биографом о.Илиодора[195]. Таким образом, этот документ не составлял ведомственной тайны.
В своем докладе Рогович выразил удивительно здравый взгляд на царицынские события как на результат коллективной травли талантливого священника. Автор подчеркивал тенденциозность донесений, рисующих эту фигуру в искаженном свете:
«Не будучи в Царицыне, а судя о деле издали по взволнованным сообщениям местных властей, можно в самом деле думать, что о.Илиодор какой-то неутомимый демагог, за которым стоит грозная толпа фанатического народа, ежечасно готовая громить евреев и магометан. На месте видишь больного, полуживого человека, которого труды и борьба уже довели до тяжкой болезни; народ, посещающий и поддерживающий подворье, страшно запуган расправой 10 августа».
Рогович отмечал любопытный парадокс: против о.Илиодора объединились несовместимые, казалось бы, силы - оппозиционная газета «Царицынская жизнь» и представители власти.
Собрав целую тетрадь наиболее характерных вырезок из «Царицынской жизни» за 1908 г., Рогович доказывал, что газета из номера в номер занималась «последовательной и упорной травлей иеромонаха Илиодора, полной зложелательства и сарказмов».
Но каким образом гр.Татищев и Бочаров присоединились к этой травле? Ставя этот вопрос, Рогович уклоняется от ответа и даже дает обоим лицам самую положительную характеристику. Однако мимоходом отмечает их серьезнейшие ошибки - «непонимание психологии русского православного народа или нежелание с ней считаться», «сухой, деревянный формализм власти», «нежелание считаться с настроениями и верованиями православного народа». Вот почему для губернатора и полицмейстера о.Илиодор и его паства оказались столь же чужими, как и для оппозиционной газеты.
Говоря об о.Илиодоре, Рогович подробно остановился на его деятельности в Царицыне, с нескрываемым восхищением описывая ход и масштабы направляемых священником строительных работ на подворье. Результаты, достигнутые им менее чем за год, сенатор именовал «удивительными».
Далее, анализируя поступки о.Илиодора, вызвавшие нарекания со стороны светских властей, - две мартовские речи с оскорблением магометанства и обличением богачей, а также захват монастырем участка городской земли, - Рогович доказал ничтожность этих обвинений.
Наконец, дойдя до событий 10 августа, автор доклада виртуозно и кропотливо сопоставил данные всех трех расследований - светского, духовного и следствия тюремного инспектора. Рогович пришел к выводу, что значительная доля ответственности за это несчастье лежит на представителе власти.
«...я нахожу, что царицынский полицмейстер Бочаров своим придирчивым, бестактным отношением к о.Илиодору и возведенным в печальную систему безразличием к настроению православного населения значительно содействовал тому обострению, которое нарастало в сознании православных людей, а 10 августа, не дав себе труда успокоить волнение, отнесся к толпе богомольцев, собравшихся около архиерейского подворья, как к мятежному скопищу и без достаточных оснований применил к ним резкие меры административного воздействия».
Однако начальство ограничилось объявлением Бочарову административного замечания за брань, что «производит впечатление плохой шутки или желания просто формально закончить дело». По мнению Роговича, соответственным наказанием было бы если не уголовное преследование на основании 341 ст. Улож. о наказ., то, во всяком случае, перевод из Царицына.
В то же время автор доклада винил и о.Илиодора, который «обратился к народу с требованием деятельной защиты и обличением его гонителей», подав тем самым повод «к возбуждению волнений среди своих слушателей», а в целом «обнаружил недостаточность выдержки и спокойствия, необходимых для занятия самостоятельной должности, и нуждается в ближайшем начальственном руководстве».
Поэтому Рогович предлагал «отозвать его из Царицына под ближайшее руководство епископа Саратовского или дать ему другое назначение по усмотрению Св.Синода».
Итак, с одной стороны нагайки Бочарова, с другой легкомыслие о.Илиодора, но при этом Рогович делил ответственность пополам, признавая «полицмейстера» всего лишь «не менее виноватым, чем о.Илиодор»![196]
Поражает стремление Роговича лавировать между фактами, уклоняясь от четких оценок. Почему прямо не сказать, что Бочаров клеветал на о.Илиодора перед властями и чинил ему препятствия на каждом шагу, а затем воспользовался случаем, чтобы выместить свою злобу на простых богомольцах, за что подпадает под уголовную ответственность? Кроме того, зачем обвинять о.Илиодора в том, что он-де не сумел предугадать, как его слово отзовется, и лишний раз упрекать его за бурный темперамент, будто бы несовместимый с занятием самостоятельной должности?
По-видимому, Рогович стремился уравновесить вину обоих лиц, чтобы подвести читателей к необходимости равного наказания для иеромонаха и полицмейстера. К той самой позиции, которую еще до сенаторской поездки отстаивал Извольский в письме Столыпину.
Проводив сенаторов, гр.Татищев вскоре и сам отправился в Петербург вслед за ними для участия в заседаниях Совета по делам местного хозяйства. Однако ходили слухи, что губернатор приехал из-за дела еп.Гермогена, чтобы добиться перевода преосвященного из Саратова.
Говорили, что в Синод вызван и еп.Гермоген, но эти сведения опроверг он сам на первой странице «Братского листка»: «ни от кого и никакого вызова в Св.Синод я не получал вовсе, в Петербург не выезжаю и вполне уверен, что никакой надобности в этом путешествии для меня не встретится»[197].
Столыпин продолжал настаивать на переводе еп.Гермогена из Саратова и вел об этом переговоры с высшим духовенством, зашедшие, по слухам, так далеко, что обсуждалось уже новое место служения владыки - сначала Орловская епархия, затем Сибирь[198].
Во второй декаде ноября поползли слухи о заступничестве «высших сфер» за преосв.Гермогена, следствием чего станет увольнение только о. Илиодора[199].
Окончательное решение было принято «на совместном соглашении Столыпина и Извольского у Государя», т.е., по-видимому, 21.XI[200]. В полном согласии с выводами Роговича договорились перевести из Царицына и полицмейстера, и иеромонаха, оставив в Саратове губернатора и архиерея.
Характеризуя это решение как «довольно приятную мелочь», Л.А. Тихомиров писал:
«Значит, скандала избежали. Но "мелкотой" обе власти жертвуют, о.Илиодор и полицмейстер Бочаров изгоняются: грех пополам. И то спасибо. Мелкому народу не привыкать стать к съедению под всеми соусами...
Впрочем, кажется, Бочаров действительно полицейская свинья, а о.Илиодор - злополучный фанатик, запоздалый Савонарола и, конечно, с "юридической" точки зрения, наверное во многом "виновен"»[201].
Решив дело между собой, светские лица оставили на усмотрение Синода лишь частный вопрос о новом месте служения о.Илиодора. Но все преосвященные «боялись брать» его к себе «как человека беспокойного». Наконец по настоянию гр.С.С. Игнатьевой и М.М. Булгак преосвященный Минский Михаил согласился принять бедного священника в свою епархию[202].
Решение Синода последовало 27.XI. О.Илиодор переводился в Минскую епархию в распоряжение епископа, «для причисления к братии архиерейского дома или для помещения в один из монастырей, по ближайшему усмотрению преосвященного»[203]. Частным порядком еп.Михаилу преподали «некоторые указания, с целью предупредить возможность конфликта, подобного саратовскому, относительно проповеднической деятельности иеромонаха Илиодора»[204]. Заранее порекомендовали заткнуть ему рот.
Так закончилась борьба светской и духовной власти Саратовской губернии, борьба, дошедшая до взаимных подозрений в провокации. Рогович справедливо отмечал, что «полиция наблюдает за преосвященным, как за какой-то враждебной стороной», а еп.Гермоген и о.Илиодор «склонны видеть в полиции как бы корень всякого зла»[205].
Если опасения священнослужителей по отношению к такой «полицейской свинье», как Бочаров, понятны, то его параноический бред, исправно докладывавшийся губернатором наверх, выглядит анекдотично и даже кощунственно. Крестный ход и прибытие чудотворной иконы рассматриваются властями как бунт. Причем властями не светского государства, а государства, официально декларирующего себя православным и признающего православную церковь господствующей. Как же это могло случиться?
Если кто в ходе событий и доказал свою неспособность для «занятия самостоятельной должности», то это «молодой человек, исправляющий обязанности губернатора». Первой его ошибкой было чрезмерное доверие Бочарову. Гр.Татищев смотрел на дело только глазами полицмейстера, хотя должен был насторожиться, когда Нейман и даже отчасти Боярский прислали об о.Илиодоре куда менее скандальные донесения.
Еп.Гермоген с горечью говорил, что «губернатор считает действия полиции непогрешимыми», а следовало бы ему перевести Бочарова из Царицына, чтобы восстановить отношения с духовной властью[206].
Понятно, что после личного столкновения с о.Илиодором весной 1908 г. гр.Татищев видел в нем сумасшедшего скандалиста. Но что его антагонистом выступает от лица властей куда более безумный человек - об этом губернатор не задумывался.
Кроме того, конфликт показал неумение гр.Татищева справиться с проблемами на месте. Большой ошибкой губернатора была его привычка по малейшему поводу первым делом жаловаться Столыпину. Может быть, и в других губерниях случались подобные недоразумения, но там люди умели найти общий язык, не беспокоя петербургское начальство?
В 1911 г., когда о.Илиодора перевели в Тульскую епархию, местный губернатор Д.Б. Кобеко первым делом подошел к нему под благословение, демонстрируя не столько личное благочестие, сколько свою готовность к диалогу. Характерно, что гр.Татищев всегда избегал даже этого простого жеста.
Конфликт губернатора и архиерея был усугублен вмешательством Столыпина. Он, к сожалению, был не слишком благочестив. Как в капле воды, его отношение к православной вере выразилось в речи, произнесенной им с кафедры Государственной думы 22.V.1909: «Вы все, гг., и верующие, и неверующие, бывали в нашей захолустной деревне, бывали в деревенской церкви. Вы видели, как истово молится наш русский народ, вы не могли не осязать атмосферы накопившегося молитвенного чувства, вы не могли не сознавать, что раздающиеся в церкви слова для этого молящегося люда - слова божественные». Характер этого описания выдает оратора с головой.
Остается сожалеть, что такие люди, как Столыпин и гр.Татищев, которых нельзя не уважать за их ум, энергию и благородство, в силу ложного представления о порядке оказались гонителями такого святителя, как преосв.Гермоген.
Писать о нем подобает скорее гимнографу, чем историку, но здесь достаточно подчеркнуть только один аспект. Владыка мог бы выдать о.Илиодора головой своим противникам и отвести их гнев от себя. Но такое простое решение ему даже не пришло в голову. Вместо этого он, не задумываясь, поставил на карту все свое положение ради простого иеромонаха.
Острота саратовско-царицынских событий заключалась еще и в претензии местной духовной власти на независимость, если не на первенство. Яркий еп.Гермоген слишком доминировал над неопытным гр.Татищевым, что резко контрастировало с положением дел по всей Российской империи.
С петровских времен светская власть безусловно доминировала над духовной. Именно поэтому Извольский и Рогович, зная о невиновности еп.Гермогена и о.Илиодора, не осмеливались их защищать. Именно поэтому конфликт был разрешен исключительно светскими лицами ранее своего официального разрешения Св.Синодом, который потом заслушивал доклад Роговича и выносил решение лишь для виду. Только Высочайшая воля чуть-чуть скомпенсировала перевес светской власти над духовной.
Привыкшие рассматривать духовенство как декорацию официальных мероприятий, власти были обескуражены, когда саратовский архиерей дерзнул обличать их, не смущаясь ни законом, ни этикетом. Со светской точки зрения поведение еп.Гермогена казалось бунтарством. Сам же он полагал, что обличение правителей вплоть до монарха - это пастырский долг, в старину неукоснительно выполнявшийся.
Потому и свой конфликт с гр.Татищевым владыка объяснял чисто принципиальными причинами - противоречием между «старым порядком» и «новым режимом»[207] и «общей невыясненностью некоторых сторон во взаимоотношениях властей церковной и гражданской в нынешнее лукавое и смутное еще время»[208].
Письмо иеромонаха Илиодора епископу Гермогену
[1] Савицкая О.Н. Православное духовенство в правомонархическом движении 1905-1914 гг. По материалам Саратовской губернии. Дисс. ... канд. ист. наук. Волгоград, 2001; Мраморнов А.И. Церковная и общественно-политическая деятельность епископа Гермогена (Долганова, 1858-1918). Саратов, 2006; Дамаскин (Орловский), игумен. Епископ Гермоген (Долганев). М., 2010.
[2] Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т.1. М., 2004. С.145.
[3] Славин И.Я. Минувшее - пережитое. Воспоминания. Саратов, 2013.
[4] Российский государственный исторический архив (далее - РГИА). Ф.1284. Оп.47. Д.64 (1906 год). Л.17 об. Телеграмма П.А.Столыпина В.Н.Коковцову 7.IV.1909.
[5] Мартынов А.П. Ук. соч. С.145.
[6] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.8. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[7] Славин И.Я. Ук. соч.
[8] Царицынский вестник. 24 января 1909. №3055.
[9] РГИА. Ф.1284. Оп.47. Д.64 (1906 год). Л.30. Письмо еп.Гермогена Столыпину 20.I.1911.
[10] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 в. Л.210. Всеподданнейшая телеграмма еп.Гермогена 26.I.1911; РГИА. Ф.1284. Оп.47. Д.64 (1906 год). Л.31 об. Письмо еп.Гермогена Столыпину 20.I.1911.
[11] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 в. Л.210, 211. Всеподданнейшая телеграмма еп.Гермогена 26.I.1911.
[12] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.92. Письмо еп.Гермогена Извольскому 8.X.1908.
[13] Государственный архив Саратовской области (далее - ГАСО). Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.190. Ответ гр.Татищева Департаменту полиции 17.IX.1908
[14] Там же. Л.115. Телеграмма гр.Татищева полицмейстеру 23.VIII.1908.
[15] Речь. 22 августа 1908. Сам гр.Татищев отрицал приписываемое ему заявление (ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.190. Ответ гр.Татищева Департаменту полиции 17.IX.1908).
[16] Царицынская жизнь. 3 сентября 1908. №197.
[17] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.115. Телеграмма 23.VIII.1908.
[18] Там же. Л.278. Письмо гр.Татищева Столыпину 14.X.1908; РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.90 об. - 91. Письмо еп.Гермогена Извольскому 8.X.1908; Там же. Л.105. Справка Роговичу от еп.Гермогена 30.X.1908.
[19] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.276 об. Телеграмма еп.Гермогена Извольскому.
[20] Там же. Л.277 об. Письмо гр.Татищева Столыпину 14.X.1908.
[21] Там же. Л.278. Письмо гр.Татищева Столыпину 14.X.1908.
[22] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 б. Л.62-62 об.
[23] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.91. Письмо еп.Гермогена Извольскому 8.X.1908.
[24] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143з. Л.75 - 75 об.; РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 б. Л.65.
[25] У иеромонаха Илиодора // Царицынская жизнь. 24 сентября 1908. №214.
[26] Мраморнов А.И. Ук. соч. С.249.
[27] Братский листок. 24 августа 1908. №93.
[28] Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв III. Сессия II. СПб., 1908. Ч.I. Стб.1410; Из дневника члена Государственной думы от Витебской губернии протоиерея о. Феодора Никоновича. Витебск, 1912. С.37.
[29] Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв III. Сессия II. СПб., 1909. Ч.III. Стб.2190.
[30] Братский листок. 5 сентября 1908. №101.
[31] ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.9а. Письмо прот.С.Каверзнева еп.Гермогену 15.IX.1908.
[32] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.167, 168, 168 об.
[33] Там же. Л.168 об.
[34] Там же. Л.121. Телеграмма Бочарова губернатору 27.VIII.1908.
[35] Дело об оскорблении о.Илиодора // Царицынский вестник. 6 февраля 1909. №3066.
[36] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.174 об.
[37] Там же. Л.173 об.
[38] Там же. Л.172-172 об.
[39] Там же. Л.193 об. Письмо еп.Гермогена гр.Татищеву 15.IX.1908.
[40] Псы нелающие // Царицынская жизнь. 16 сентября 1908. №207.
[41] Там же. Л.191-195. Письмо еп.Гермогена гр.Татищеву 15.IX.1908.
[42] Оштрафованы были редакторы «Царицынской жизни» и «Саратовского листка». Впрочем, ряд статей были признаны ненаказуемыми (Там же. Л.203, 206-206 об.).
[43] Там же. Л.174 об. Проповедь в Скорбященской церкви 8.IX.1908.
[44] Там же. Л.173.
[45] Там же. Л.179.
[46] Там же. Л.175 об.
[47] Там же. Л.184-184 об. Письмо гр.Татищева Столыпину 14.IX.1908.
[48] Там же. Л.184.
[49] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7913. Л.33 об.
[50] ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.9а. Письмо прот.Каверзнева еп.Гермогену 15.IX.1908.
[51] В "Народной аудитории" (У "братчиков") // Царицынская жизнь. 16 сентября 1908. №207.
[52] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.170.
[53] Там же. Л.185. Письмо гр.Татищева Столыпину 14.IX.1908.
[54] Там же. Л.186. Ответ 16.IX.1908. Любопытно, что в письме Столыпину гр.Татищев излагал свое распоряжение гораздо резче: «мною дается местной полиции приказание подобных собраний при участии о.Илиодора отнюдь не допускать, действуя в случае сопротивления силой, о чем доводится и до сведения владыки» (Там же. Л.185. Письмо гр.Татищева Столыпину 14.IX.1908).
[55] Там же. Л.200. Телеграмма гр.Татищева Бочарову 20.IX.1908; Законодательные акты переходного времени. 1904-1908 гг. СПб., 1909. С.289.
[56] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.199 об. Письмо гр.Татищева еп. Гермогену 19.IX.1908.
[57] Царицынская жизнь. 23 сентября 1908. №213.
[58] У иеромонаха Илиодора [перепечатка из "С.Л."] // Царицынская жизнь. 24 сентября 1908. №214.
[59] Киевская мысль. Приложение к «Киевским вестям» за 11 сентября 1908. №37.
[60] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.214 об. Письмо гр.Татищева Столыпину 26.IX.1908.
[61] Там же.
[62] ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.156. Л.10. Телеграмма о.Илиодора епископу Гермогену 22.IX.1908. Вырезка из газеты была отослана еп.Гермогену в тот же день почтой (Там же. Л.11).
[63] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.202. Телеграмма Бочарова губернатору 22.IX.1908.
[64] Там же.
[65] Там же. Л.211. Телеграмма Боярского гр.Татищеву 23.IX.1908.
[66] Там же. Л.213-213 об. Телеграмма гр.Татищева Боярскому 24.IX.1908.
[67] Там же. Л.210-210 об. Письмо гр.Татищева еп.Гермогену 23.IX.1908.
[68] Там же. Л.217. Телеграмма Боярского гр.Татищеву 26.IX.1908.
[69] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143з. Л.79. Телеграмма о.Илиодора Императору 19.XII.1908.
[70] Илиодор требует виселиц для евреев // Царицынская жизнь. 25 сентября 1908. №215.
[71] Сусанин. Травля на о.Илиодора // Братский листок. 21 сентября 1908. №114.
[72] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.105 об. - 106. Справка Роговичу от еп.Гермогена 30.X.1908.
[73] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.212-212 об.
[74] Там же. Л.214 об. - 216. Письмо гр.Татищева Столыпину 26.IX.1908.
[75] Там же. Л.221. Телеграмма Столыпина гр.Татищеву 26.IX.1908.
[76] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 б. Л.66. Письмо обер-прокурора еп.Гермогену 23.IX.1908.
[77] Об этом удалось найти только косвенные сведения в телеграмме еп.Гермогена обер-прокурору (ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.276) и в телеграмме Столыпина гр.Татищеву 3.X (Там же. Л.231).
[78] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 б. Л.92. Телеграмма еп.Гермогена Извольскому 26.IX.1908 в 8.01 пополуночи.
[79] Там же. Л.90 об. - 91.
[80] Там же. Л.91.
[81] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.237: Протокол о проповеди 27.IX.1908.
[82] Там же. Л.238, 238 об.
[83] Там же. Л.276. Телеграмма еп.Гермогена обер-прокурору.
[84] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 б. Л.108.
[85] ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.156. Л.13 об., 14.
[86] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.260-260 об. Протокол о речи 1.X.1908; Крестный ход иером.Илиодора // Царицынская жизнь. 3 октября 1908. №221.
[87] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.224.
[88] Там же. Л.226. Телеграмма 2.X.1908.
[89] Там же. Л.227.
[90] Там же. Л.228.
[91] Там же. Л.230. Преувеличивая свою дальновидность, гр.Татищев утверждал, что ставил дальнейшие действия в зависимость от того, санкционирован ли крестный ход епархиальной властью (Там же. Л.251. Письмо гр.Татищева Столыпину 6.X.1908), но едва ли мог заранее предположить отсутствие такой санкции. Скорее всего, своим вопросом губернатор намекал, что лучше бы преосвященному отменить все торжество.
[92] Там же. Л.247. Телеграмма Бочарова губернатору 6.X.1908.
[93] Там же. Л.240, 240 об. Письмо еп. Гермогена гр.Татищеву 3.X.1908.
[94] Там же. Л.241. Телеграмма камышинскому исправнику 3.X.1908.
[95] ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.10.
[96] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.276 об.
[97] Там же. Л.231.
[98] Там же. Л.242. Телеграмма 3.X.1908; Там же. Л.252. Письмо гр.Татищева Столыпину 6.X.1908; Там же. Л.233.
[99] Там же. Л.247.
[100] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[101] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.273-273 об. Протокол пристава.
[102] Там же. Л.249. Телеграмма Бочарова губернатору 6.X.1908.
[103] Отъезд иером.Илиодора // Царицынская жизнь. 8 октября 1908. №225.
[104] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 б. Л.107. В той же телеграмме еп.Гермоген извещает Извольскому, что сегодня телеграфирует ему и о.Илиодор, но в делах обеих канцелярий эта бумага отсутствует.
[105] Ходатайство жителей г.Царицына об о.Илиодоре // Братский листок. 21 ноября 1908. №161.
[106] Там же.
[107] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.317-317 об. Протокол Бочарова 9.XI.1908.
[108] Там же. Л.316. Рапорт Бочарова губернатору 10.XI.1908.
[109] РГИА. Ф.1278. Оп.2. Д.2515. Л.2 об.
[110] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.248-248 об. Телеграмма гр.Татищева Столыпину 5.X.1908.
[111] Хроника // Братский листок. 7 октября 1908. №125.
[112] Славин И.Я. Ук. соч. Предполагая, что скандал произошел непосредственно перед отставкой гр.Татищева, Славин ошибочно датирует эти события другим царским днем - 21.X.1910.
[113] «Я должен сказать, что по приказанию Государя я, вступив в управление министерством внутренних дел, получил всю полноту власти, и на мне лежит вся тяжесть ответственности» (Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв I. Сессия I. СПб., 1906. Т.2. Стлб.1140-1141. Заседание 8.VI.1906.
[114] Братский листок. 7 октября 1908. №125.
[115] Открыто начинаемое "монголами нашествие" на Православную Россию // Братский листок. Приложение к №130. [1908. 12 октября.]
[116] Славин И.Я. Ук. соч.
[117] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.248. Телеграмма гр.Татищева Столыпину 5.X.1908.
[118] Там же. Л.250.
[119] Там же. Л.253, 267-267 об. Телеграмма гр.Татищева Столыпину 7.X.1908, письмо ему же 12.X.1908.
[120] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7913. Л.30-31.
[121] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.277-278 об.
[122] Там же. Л.293-293 об., 294. Письмо гр.Татищева Столыпину 21.X.1908. Начало последнего абзаца до слова «борьба» было затем вычеркнуто (ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7913. Л.35).
[123] П. А. Столыпин: Переписка. М., 2004. С.458. Письмо О.Б. Столыпиной 12.X.1903.
[124] См. Дамаскин (Орловский), игумен. Ук. соч. С.64-72.
[125] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.258. Телеграмма Н.П. Харламова за директора гр.Татищеву 7.X.1908.
[126] См. телеграмму еп.Гермогена Извольскому 8.X.1908 (РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 б. Л.107).
[127] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.266. Телеграмма Столыпина гр.Татищеву 8.X.1908.
[128] П. А. Столыпин. Биохроника. М., 2006. С.259.
[129] П. А. Столыпин: Переписка. С.293.
[130] Красный архив. 1935. № 6 (73). С.177-178.
[131] Ходатаи за еп.Гермогена и иеромонаха Илиодора // Царицынская жизнь. 26 ноября 1908. №265. Инициатива приписывалась В.Н.Рысину, будто бы встретившемуся с Дубровиным 21.XI. Однако сам Рысин опроверг сведения о своей поездке (Опровержение // Царицынская жизнь. 28 ноября 1908. №267). Возможно, речь шла о о.Карманове из совета «Православного братского союза». Из Петербурга все саратовско-царицынские монархисты, видимо, казались на одно лицо.
[132] Из дневника члена Государственной думы от Витебской губернии протоиерея о. Феодора Никоновича. Витебск, 1912. С.3.
[133] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.48-50; Братский листок. 19 октября 1908. №136.
[134] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.308; Правые партии. 1905-1917. Документы и материалы. В 2 тт. Т.1. 1905-1910 гг. М., 1998. С.421-423.
[135] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.92-92 об. Письмо еп.Гермогена обер-прокурору 8.X.1908.
[136] Там же. Л.90 об.-91.
[137] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 б. Л.107.
[138] Там же. Л.115-115 об.
[139] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.304 об. Протокол о проповеди 22.X.1908.
[140] Там же. Л.268. Телеграмма Бочарова губернатору 12.X.1908 в 12.45 пополудни.
[141] Там же. Л.279. Телеграмма Бочарова губернатору 12.X.1908 в 4 ч. 50 м. пополудни.
[142] Там же. Л.286. Телеграмма Бочарова губернатору 14.X.1908.
[143] Там же. Л.271-271 об.
[144] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 б. Л.109.
[145] Свящ. А. Ушаков. Прибытие Его Преосвященства, Епископа Гермогена в г.Царицын с Казанской Чудотворной иконой Божией Матери // Братский листок. 8 ноября 1908. №151.
[146] Встреча еп.Гермогена // Царицынская жизнь. 19 октября 1908. №235.
[147] Свящ. А. Ушаков. Прибытие Его Преосвященства, Епископа Гермогена в г.Царицын с Казанской Чудотворной иконой Божией Матери // Братский листок. 8 ноября 1908. №151.
[148] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.11. Доклад Роговича Св.Синоду 14.X.1908.
[149] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.292. Телеграмма и.д. полицмейстера Неймана губернатору 19.X.1908.
[150] Там же. Л.296. Телеграмма и.д. полицмейстера Неймана губернатору 23.X.1908. «Братский листок», напротив, сообщал, что «храмы были переполнены» (Свящ. А. Ушаков. Прибытие Его Преосвященства, Епископа Гермогена в г.Царицын с Казанской Чудотворной иконой Божией Матери // Братский листок. 8 ноября 1908. №151).
[151] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.297. Рапорт Неймана губернатору 23.X.1908.
[152] Там же. Л.300, 300 об. Протокол о проповеди 20.X.1908.
[153] Там же. Л.306-306 об. Протокол Эрастова.
[154] Там же. Л.292. Телеграмма Неймана губернатору 19.X.1908.
[155] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.28, 10 об. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[156] Там же. Л.1. Письмо Извольского Роговичу 16.X.1908.
[157] Красный архив. 1935. № 6 (73). С.178.
[158] Правда об иеромонахе Илиодоре. М., 1911. С.130; Ликвидация дела иер.Илиодора // Царицынская жизнь. 5 декабря 1908. №273.
[159] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.104 об. Письмо еп.Гермогена Роговичу 29.X.1908. «Существо дела» - цитата из той телеграммы.
[160] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.305. Проповедь о.Илиодора 22.X.1908 после молебна.
[161] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.2-2 об. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[162] Там же. Л.2 об.
[163] Там же.
[164] Там же. Л.3.
[165] В монастыре. (Проповедь иером.Илиодора) // Царицынская мысль. 9 мая 1910.
[166] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.11 об. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[167] Правда об иеромонахе Илиодоре. С.130.
[168] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.7. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[169] Там же. Л.6 об.
[170] Там же. Л.10-10 об.
[171] Там же. Л.114 об.
[172] Там же. Л.134-139. Прошение Роговичу рабочих Урало-Волжского металлургического завода 30.X.1908.
[173] Там же. Л.17 - 17 об. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[174] РГИА. Ф.796 Оп.189 (1908 г.) ч.1. Д.955. Л.58 об. - 59.
[175] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.10. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[176] Цит. по: Братский листок. 1 октября 1908. №121.
[177] Правда об иеромонахе Илиодоре. С.112, 113.
[178] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.318.
[179] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.10. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[180] Там же. Л.6 об.
[181] Там же. Л.103 об., 103, 104 об. Письмо еп.Гермогена Роговичу 29.X.1908.
[182] Там же. Л.103-103 об., 104-104 об.
[183] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.23. Речь о.Илиодора в зале Саратовского музыкального училища 16.I.1911. Указание на соблюдение праздников, очевидно, анахронизм. Эту тему о.Илиодор стал широко затрагивать лишь в 1909 г. Что касается существа диалога, то в биографии иеромонаха он изложен иначе: о.Илиодор читал очередной обвинительный пункт, а сенаторы каждый раз отвечали, что это «пустяки» (Правда об иеромонахе Илиодоре. С.130).
[184] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.11.
[185] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.23. Речь о.Илиодора в зале Саратовского музыкального училища 16.I.1911.
[186] Там же. В биографии и эта фраза передана немного иначе: «Я очень сожалею, что вы не были у нас в семинарии преподавателем гомилетики. Быть может, вы тогда научили бы меня обличать кого-нибудь другого, но теперь мне уже не переучиваться» (Правда об иеромонахе Илиодоре. С.131). Кроме того, биография адресует эту фразу к обоим сенаторам, не называя Макарова, но даже по ее грамматическому построению видно, что она обращена к одному лицу.
[187] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.11. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[188] Там же. Л.12-12 об. Еще одной причиной (или поводом) для отказа стало предстоявшее на следующий день собрание благотворителей илиодоровского подворья (Там же. Л.4 об.).
[189] Там же. Л.105-106.
[190] Там же. Л.118.
[191] Братский листок. 7 ноября 1908. №150.
[192] Иеромонах Илиодор "под следствием" (Из газет) // Братский листок. 13 ноября 1908. №155.
[193] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.23. Речь о.Илиодора в зале Саратовского музыкального училища 16.I.1911.
[194] Сотрудник газеты М.Е.Михеев в письме к еп.Гермогену описывал этот эпизод так: «Нил Александрович Дурново относился ко мне с большим доверием и когда ему понадобился скромный человек для переписки важного документа (это было пред празд. Рождества Христова), то выбор его [останов]ился на мне и предварительно взяв с меня слово, что доверенная мне переписка останется тайной, он у себя на квартире отвел мне отдельную комнату, где я четыре дня, с 8 ч. утра до 11 ч. вечера переписывал доклад товарища Обер-Прокурора Св.Синода г.Роговича Св.Синоду, по расследованию им недоразумения между Вашим Преосвященством и Иеромонахом о. Илиодором в г.Царицыне, присланный Вашему Преосвященству конфиденциально, для сведения Вашего и одобрения, в компактной тетрадке, писанный на ремингтоновской машине, который я и переписал и копировал на папиросную бумагу прессом еще в двух экземплярах» (ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.84-84 об.). Михеев, видимо, работал механически, раз не разобрался, между кем там недоразумение!
[195] Правда об иеромонахе Илиодоре. С.135.
[196] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.2, 16 об., 17 об., 28, 29-30. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[197] Братский листок. 16 ноября 1908. №157.
[198] Биржевые ведомости. 10 ноября 1908. Вечерний выпуск. №10803; Там же. 13 ноября 1908. Вечерний выпуск. №10806.
[199] К делу Гермогена и Илиодора // Царицынская жизнь. 21 ноября 1908. №262.
[200] Из дневника Л.Тихомирова // Красный архив. 1935. № 6(73). С.182. Запись 26.XI.1908. За ноябрь Столыпин посетил Императора только 10 и 21 ноября (П. А. Столыпин. Биохроника. С.262-263).
[201] Из дневника Л.Тихомирова // Красный архив. 1935. № 6 (73). С.182-183. Запись 26.XI.1908.
[202] Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Святой черт. Записки о Распутине. М., 1917. С.15.
[203] РГИА. Ф.796. Оп.189 (1908 г.). Ч.1. Д.955. Л.1.
[204] Ликвидация дела иер.Илиодора // Царицынская жизнь. 5 декабря 1908. №273.
[205] РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 г. Л.2 об., 3. Доклад Роговича Св.Синоду 14.XI.1908.
[206] Там же. Л.12 об.
[207] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.396 об. Письмо гр.Татищева Столыпину 2.I.1909.
[208] Царицынский вестник. 24 января 1909. №3055.
