Японский лифтер

В далекой Японии, на берегу озера Бива, нас поселили в старинную, трехэтажную, гостиницу. Вся в зелени, с выгнутой по краям изумрудной и очень блестевшей после дождя кры­шей, она смотрелась в озеро витражами стекол и бы­ла очень уютна. Еще, вдобавок, она была знаменита: в ней, будучи еще наследником русского престола, останавливался император Николай II.

По стриженым лужайкам бродили кричащие па­влины, вздымая разноцветные фонтаны своих хво­стов, меж павлинов перешлепывали свои жирные тела белые и черные кролики, а на берегу совер­шенно неподвижно сидели терпеливые рыбаки, на дело которых я ходил смотреть ранним утром и уже с ними здоровался.

Возвращался к завтраку, восходил по коврам на резное крыльцо, дверь передо мной кем-то невиди­мым открывалась, и я входил под звяканье коло­кольчика на ковры вестибюля. Огромные аквариу­мы вдоль стен, свисающая с потолка не искусст­венная зелень, разноцветные бумажные фонари­ки, - все это было очень красиво. А еще в вестибю­ле был лифт, в который меня каждый раз вежливо и приветливо приглашал мальчик-лифтер. Но я жил всего на втором этаже, и было как-то странно ехать так близко.

Лифт всегда стоял открытым, и проехаться в нем очень хотелось. Очень он нарядно был разуб­ран. Освещался гирляндами огоньков, зеркала во все стены были расписаны такими цветами, что че­ловек, отражаясь в них, чувствовал себя в райском саду. Тем более в лифте были еще и клетки с разно­цветными птичками. Лифт, думал я, сохранился как реликвия, в нем возили всяких важных манда­ринов или, вот, нашего цесаревича. Но вообще, я видел, что лифтом иногда пользовались, и отнюдь не мандарины.

И я решился. Вернувшись после долгой, счаст­ливой утренней прогулки по берегу озера, умыв­шись его чистой водой и побывав свидетелем по­имки двух рыб, я энергично вошел в вестибюль и поздоровался с мальчиком-лифтером. Он звал ме­ня внутрь лифта. И я вошел. И оказался в дивном маленьком шатре. Лифтер приветливо и вопроси­тельно смотрел на меня. Мне по-прежнему каза­лось, что глупо ехать на второй этаж, и я показал три пальца: на третий. Двери закрылись, как дуно­вение ветра, птички зачирикали, мы все враз поеха­ли. Поехали так мягко, неслышно, так нежно, даже как-то трепетно, что это был не подъем, а какое-то вознесение на бережных ладонях.

Ну вот - третий этаж. Двери растворились. Ра­створились в самом прямом смысле, так они воз­душно исчезли, и я шагнул на узорные ковры тре­тьего этажа. И что? И конечно, пошел к лестнице на свой второй этаж. Но тут случилось вот что: мальчик-лифтер догнал меня и, схватив за рукав, показал на открытый лифт. Мол, зачем ты пошел пешком, если можно ехать. Ну как ему было объяс­нить, что я живу на втором этаже? Я вернулся в лифт. Снова запели птички, снова я отразился в зеркалах среди райских цветов. И опять же, не ехать же всего на один этаж, я показал один палец: на первый.

Приехали на первый. И я, естественно, пошел на свой, второй. И опять меня догнал мальчик-лифтер и опять зазвал в лифт. И опять привез меня на тре­тий этаж. Я вышел, отошел немного и притворил­ся, что рассматриваю старинную гравюру - битву самураев с кем-то. Скосил глаза - лифт стоял. А время меня подпирало, надо было завтракать и ид­ти на конференцию. Я повернул к лестнице. Лиф­тер выскочил из лифта и кланялся. Тут уж при­шлось показать ему два пальца, выдать этаж, на ко­тором живу.

Он, конечно, решил, что русский бородатый дя­дя не может считать до трех, ибо зачем же я ехал на третий этаж, если мой номер на втором? Я понял, что мальчика очень насмешило мое поведение. Да ведь и я смеялся над собой. И в последующие дни мы с ним весело раскланивались, и я уже смело ехал с ним до второго, отражаясь в искрящихся разноцветными огоньками зеркалах.

Я попросил профессора Накамото, который превосходно знал русский язык, сказать мальчику-лифтеру, что русский дядя очень неграмотный, он даже не может считать до трех. Профессор, выслу­шав мой рассказ о поездках на лифте, очень смеял­ся. И конечно, ради шутки, перевел мою просьбу. Я это понял, когда увидел, что мальчик, завидя меня, даже стащил с головы свою круглую шапочку и прыснул в нее, скрывая улыбку.

А однажды я увидел его, когда он меня не ви­дел. Он сидел как маленький старичок в своем разноцветном укрытии и был очень печален. Да и то сказать, легко ли - он работал по, самое малое, четырнадцать часов в день, я и не видел, чтоб его подменяли.

Перед отъездом я подарил ему русскую матреш­ку. Ах, как он обрадовался! Он побежал в лифт, в свой домик, и показал мне, что матрешка будет сто­ять между клеток двух птичек. И что в его клетке будет теперь повеселее.

А когда мы совсем уезжали и вынесли вещи в вестибюль, он подбежал ко мне и подарил сделан­ную из легких перышек игрушку-птичку. Подошел автобус. Мальчик вырвал у меня из рук на­груженную книгами и альбомами сумку и пота­щил к автобусу. Когда я протянул ему деньги, он прямо отпрыгнул от них. Накамото-сан сказал, что он нес сумку не из-за чаевых, а от чувства дружбы. Автобус тронулся. Мальчик-лифтер сто­ял на крыльце и кланялся, приложив руку к серд­цу. Таким я его и запомнил.

Я улетел из Японии и стал жить дальше. И час­то вздохну и вспомню озеро Бива, гостиницу, лифт, этого мальчишку и то, что моя матрешка ез­дит с ним вверх и вниз. Может, и он иногда вспо­минает бородатого русского дядю, который не уме­ет считать до трех.