Миф, реальность, истина

В Эрмитаже работал член-корреспондент Академии художеств Николай Николаевич Никулин. Из более сотни его трудов стоит назвать «Нидерландское искусство в Эрмитаже», «Нидерландское искусство XV-XVI веков в музеях СССР», «Золотой век нидерландской живописи», да вспомнить спецкурсы в Институте имени И. Е. Репина - «Творчество Босха», «Творчество Брейгеля», чтобы не оставалось сомнения - он авторитетнейший специалист своей области. Представим, что ему довелось бы прочесть следующий текст о Бельгии и бельгийцах, учитывая, что страна и народ до середины XVII в. были частью Нидерландов, области профессиональных интересов искусствоведа.

«Странное устройство челюстей. Улыбка невозможна из-за неподатливости лицевых мышц и устройства челюстей и зубов. Угрожающая тупость. Бельгийское или, скорее брюссельское лицо - хмурое, бесформенное, бледное или винноцветное. Чудовищность в преступлении. Характер мрачный и стылый. Веселятся только ватагой. Наслаждение чужим несчастьем. Дух послушания и соответствия тому, что принято. Общество Весельчаков. Бельгиец не считает, что может быть счастлив сам по себе. Писающий и Блюющий - национальные памятники, которые я нахожу символическими. Экскрементальные шутки. Медлительность и лень бельгийцев: в светском человеке, в служащих и в рабочих.

Общий тип физиономии сходен с типом барана или овна. Волосы жёлтые. Ноги и груди огромные, сплошное сало, ступни - ужас!!! Женская вонь. Похабство бельгийских дам.

Всеобщее и полное отвращение к остроумию. Бельгийцы - жвачные, которые ничего не переваривают. Бельгия вечно отстаёт по часам века.

Собственно говоря, бельгийского народа не существует. Есть фламандские и валлонские племена, и враждующие между собой города. Конституция - бумажка. Нравы - всё. Бельгия - мешалка для дерьма. Не трогайте Бельгию!

В Бельгии нет никакого искусства. Взгляните на Рубенса - разодетый в атлас мужлан. Фламандская живопись блещет лишь достоинствами, отличными от интеллектуальных. Никакого остроумия, но порой богатый колорит и почти всегда удивительная ловкость руки. Никакой композиции или она несуразна, сюжеты низменны... отвратительные и однообразные шуточки, в которых весь дух племени. Типажи жуткого безобразия. Смотреть на все фламандские нечистоты, как бы хорошо они ни были написаны, коробит вкус. Гг. бельгийцам неизвестно большое искусство, декоративная живопись».*

Вряд ли искусствовед выдержал бы продолжение цитирования «Наброска книги о Бельгии», текста, в котором автор в духе представленных выше фраз фиксирует замечания о нравах, образовании, искусстве, литературе, религиозной жизни, политике и армии Бельгии. Вне сомнения, он не замедлил бы поинтересоваться, откуда лёгкость авторских удивительных выводов обо всей фламандской живописи? Ведь даже коллекция Эрмитажа, не говоря об иных собраниях, не подвигнет к столь суровому выводу: «Гг. бельгийцам неизвестно большое искусство». Спросил бы, вероятно, заметив, что за данным огульным обобщением стоит либо агрессивное невежество и ксенофобия, либо ангажированность, политический интерес.

Жаль, уже не задать такой вопрос знатоку западно-европейского искусства. Но ведь это только говорится, что история не терпит сослагательного наклонения, - на самом деле, наша история ещё как терпелива, наклоняема и сослагательна. Поэтому спросим:

- «Согласны ли вы с приведённым безапелляционным суждением о фламандской живописи и в целом о Бельгии со всем её населением?»

- «Кто же осмелился делать такие далеко идущие умозаключения обо всём фламандском искусстве и о живописи в частности? - поинтересовался бы Н. Н. Никулин, и в его снисходительной улыбке можно было бы прочесть цену этим заносчивым утверждениям. - Ведь общеизвестно, что даже представленная в Эрмитаже живопись сие красноречиво опровергает»

- «Это суждение Бодлера»

«Что вы говорите!» - Взгляд искусствоведа уведомил бы, что это меняет дело, - Шарль Бодлер всё-таки величина, как-никак проклятый поэт, один из родоначальников модернизма в литературе, изощрённый ботаник, выведший неувядаемый сорт «цветов зла», сухие черенки которых до сих пор прививают на своих делянках авторы, ищущие новых форм ...

Здесь, пожалуй, стоит прекратить опыт сослагания истории по темам написанного пером и не вырубаемого топором, по проблемам доверия продукту печатного станка (орудия, посильнее артиллерийского, на что ещё Пушкин указывал) и всё терпящей бумаги. По прочтении набросков Бодлера о Бельгии простое здравомыслие заставит произнести: «Но так ли это?!». А каноны искусства вынудят вспомнить о двух, по крайней мере, составляющих искусства. Во-первых, о жертве, то есть о необходимых сокращениях, отсеивании лишнего во имя художественной цельности или попросту убедительности, еще проще - правды искусства; и, во-вторых, о контрасте, без которого собственно нет искусства. Есть свет и тьма - их пропорция лепит образы в бесконечном разнообразии. Если один из компонентов отсутствует по воле автора, возникает дурная бесконечность однообразия. Возможно, оно не противоречит правде жизни, но эта безыскусная плоская правда жизни автора, - объёмно смотреть на мир возможно лишь благодаря светотени. Кстати, увидеть оптимальное сочетание света и тени - уже искусство, недаром фотограф-профессионал выйдет на съёмку конкретного пейзажа лишь в определённое время дня.

Н. Никулин написал «Воспоминания о войне», вызвавшие в обществе отклик, сравнимый с реакцией на «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына и «Прокляты и убиты» В. Астафьева. Приведу наиболее типичные положительные:

- «Он написал книгу о Войне. Книгу суровую и страшную. Читать её больно. Больно потому, что в ней очень неприятная правда» (директор Эрмитажа М. Пиотровский);

- «Никулин наглядно показал: советская власть воевала с внешним врагом так, что превратила „священную войну" в массовое истребление русского народа во имя спасения партийной номенклатуры» (историк К. Александров);

- «есть книга, которую правильно (наравне с книгами о холокосте) сделать обязательной для семейного чтения, для изучения учителями и учениками в средней школе. Это великая книга Николая Николаевича Никулина „Воспоминания о войне". Мне не приходилось читать более честной книги о нас» (член партии «Яблоко» А. Мельников)

Положительные отзывы и анонсы книги сводятся к следующему. «„Воспоминания о войне" - не ура-патриотическое произведение, а жесткая правда окопного быта и абсурда войны. Книга Никулина, прошедшего войну простым солдатом, не умоляет, а напротив, возвышает и делает более ценной нашу Победу. Победу не маршалов и генералов, а простых бойцов».

Есть сдержанные и скептические отзывы, не столь громогласные, уже в силу того, что «Воспоминания о войне» изданы неслыханным по постсоветским меркам тиражом - семнадцать тысяч экземпляров, из чего следует, что книга всё-таки актуальна в преддверии 70-летия Победы в Великой отечественной войне. Существует какая-то магия чисел в отношении «поэзии и правды» (Гёте) этой известной или всё-таки неизвестной (?) войны. С некоторых пор правду о ней принято доносить обществу посредством «Семнадцати мгновений весны» с мифическим Штирлицем, чарующим зрителя нацистской формой, внешним обаянием и внутренней европейской, конечно же, культурой. Либо семнадцатитысячным тиражом воспоминаний участника сражений, реанимирующего старый миф о советском/русском как собственно не совсем человеке - грубом, плотоядном, опасном для цивилизованного мира существе. И самое лучшее, на что оно годится - быть пушечным мясом в угоду его кровожадных вождей. «По официальным данным, - пишет Н. Никулин, - на один квадратный метр некоторых участков Невской Дубровки приходится 17 убитых. Трупы, трупы...»

Семнадцать тысяч экземпляров двести сорока страничного текста, убеждающего читателя в неспособности советского (сегодня - российского) солдата воевать цивилизованным образом. Тут впору затянуть: «Семнадцать человек на сундук мертвеца, / Йо-хо-хо и бутылка рома!», - портрет солдата, не способного гуманно относиться и друг к другу, автор говорит, что война стала триумфом всего самого низменного в этом человеке.

«Подавляет на войне не только сознание неизбежной смерти. Подавляет мелкая несправедливость, подлость ближнего, разгул пороков и господство грубой силы...(...) Складывалась своеобразная круговая порука - свой поддерживал своего, а если какой-нибудь идиот пытался добиться справедливости, его топили все вместе. Иными словами, явно и неприкрыто происходило то, что в мирное время завуалировано и менее заметно. На этом стояла, стоит и будет стоять земля русская»

И эти варварские устои Красная Армия несла освобождённой Европе.

«Войска тем временем перешли границу Германии. Теперь война повернулась ко мне ещё одной неожиданной стороной. Казалось, всё испытано: смерть, голод, обстрелы, непосильная работа, холод. Так ведь нет! Было ещё нечто очень страшное, почти раздавившее меня. Накануне перехода на территорию Рейха, в войска приехали агитаторы. Некоторые в больших чинах.

- Смерть за смерть!!! Кровь за кровь!!! Не забудем!!! Не простим!!! Отомстим!!! и так далее <...> пострадали, как всегда, невинные. Бонзы, как всегда, удрали... Без разбору жгли дома, убивали каких-то случайных старух <...> Трупы, трупы, трупы. Немцы, конечно, подонки, но зачем же уподобляться им? Армия унизила себя. Нация унизила себя. Это было самое страшное на войне»

Н. Никулин наносит и методично увеличивает чёрное пятно на плоскости «Воспоминаний о войне». А где же свет? Где, хотя бы вскользь, лессировкой по смачному подмалёвку черноты о зверствах и насилиях, упоминание о том, что вскоре после капитуляции жители Берлина увидели пункты раздачи продовольствия, организованные «унизившей себя армией, нацией». Солдат этого не видел? Или прозревший член-корреспондент Академии художеств, не читая Бодлера о бельгийцах, поступал так же, как заводчик «цветов зла» - выпалывал добрые ростки из своей памяти? Солдат мог не знать, что каждый житель Берлина вправе был получить 400 г картофеля, 200 г хлеба, 80 г мяса, 20 г маргарина или комбижира - дневную норму, но почему-то знал об «обстановке всеобщей безалаберности», царившей повсеместно от начала до конца войны. Учёный-искусствовед мог не верить доступным документам о снабжении продовольствием жителей Берлина, но в «правдивый эпизод, рассказанный бывшим холуем командарма 2-й ударной, генерала И. И. Федюнинского - бывшим старшиной В.» о том, как проводили время в первое послевоенное лето солдаты и маршал Жуков, не верить не мог.

«Война кончилась, и следовало отправить в Россию часть войск из Германии. Как же узнать, какие полки наиболее боеспособны? Армию просто невозможно было гальванизировать. В частях все разбрелись кто куда. Один спал, напившись. Другой ушёл к немецким девкам - ловить триппер. Третий находился в санчасти, где лечил то, что уже поймал. Четвёртый организовывал посылку домой, погрузившись в спекуляции, либо просто занимался воровством. Кто-то, чокнутый войной, тосковал об утраченных идеалах, изнывая от тоски. Кто-то от радости, что остался жив, пребывал в многомесячной пляске и пении. Попробуй собери всех!

(...) Маршал неистовствовал долго, но даже его железная воля, испытанная на полях сражений, не смогла ничего выковать из аморфной массы размагниченных войск. К вечеру он, наконец, сдался:

- Вашу мать!!! Поднять аррррмию по трррревоге!!! Шагом марш в Муррррманск!!! На Кольский полуострррров!!! В тундррррру!!! Рррразболтались, сволочи, бездельники!!! Вашу мать!!!

Так сильная личность оказывается бессильной, если пробует идти против течения истории».

Сильной личности не просто двигаться и по течению истории в описании Н. Никулина.

«Вдруг в непрерывности ритма дорожного движения обнаружились перебои, шоссе расчистилось, машины застыли на обочинах, и мы увидели нечто новое - кавалькаду грузовиков с охраной, вооруженных мотоциклистов и джип, в котором восседал маршал Жуков. Это он силой своей несокрушимой воли посылал вперед, на Берлин, все то, что двигалось по шоссе, все то, что аккумулировала страна, вступившая в смертельную схватку с Германией. Для него расчистили шоссе, и никто не должен был мешать его движению к немецкой столице. Но что это? По шоссе стремительно движется грузовик со снарядами, обгоняет начальственную кавалькаду. У руля сидит иван, ему приказали скорей, скорей доставить боеприпасы на передовую. Батарея без снарядов, ребята гибнут, и он выполняет свой долг, не обращая внимания на регулировщиков. Джип маршала останавливается, маршал выскакивает на асфальт и бросает:

- ...твою мать! Догнать! Остановить! Привести сюда!

Через минуту дрожащий иван предстает перед грозным маршалом.

- Ваши водительские права!

Маршал берет документ, рвет его в клочья и рявкает охране:

- Избить, обоссать и бросить в канаву!

Свита отводит ивана в сторону, тихонько шепчет ему:

- Давай, иди быстрей отсюда, да не попадайся больше!

Мы, онемевшие, стоим на обочине. Маршал уже давно отъехал в Берлин, а грохочущий поток возобновил свое движение».

Сюжет, достойный кисти Брейгеля, не чуждавшейся экскрементальных мотивов, а может, и посильнее сюрреалистических мистерий Босха. Если это был Жуков, то другой, ибо маршал в 1945 году рассекал на скоростном (150 км/час) «Мерседесе», так что грузовик со снарядами смог бы обогнать маршала, управляй им правдивейший Йозеф Геббельс.

У серьёзных историков принято сдержанное отношение к мемуарам участников войн. Не лишне бы и апологетам книги Н. Никулина проявить сдержанность в превознесении солдатской, окопной правды, щедро нарезанной на её страницах. Действительно бесценные воспоминания участника трагических событий, его личный героизм, мужество, проявленное при спасении раненного товарища, да и в каждодневной борьбе не только с врагами, но и с тяготами и лишениями жизни на передовой, в госпиталях, перемежаются сомнительными байками о командующих, офицерах, солдатах, погрязших в пьянстве, разврате, воровстве, подлости.

Нередко слышишь: «А сам-то воевал? Так какое право имеешь сомневаться в подлинности рассказов писателя-фронтовика?». Извините, эти аргументы достойны героев рассказа Шукшина «Срезал». Вспоминается, как однажды художнику, награвировавшему князя Игоря, было замечено: рисунок-де не убеждает, кривоват. Художник в сердцах ответил: «Вы лучше смотрите - у него на груди символ солнца!». То, что Н. Никулин геройски воевал, изранен, вызывает чувство искреннего уважения и благодарности. Однако не это рассматривает критика, её объект - написанная книга, художественное произведение, и вопросы «воевал, не воевал» неуместны. «Правда солдата» и «правда генерала» о войне в книге нивелируются - выступает художественная правда, и порой она идёт вразрез с правдой, трактуемой автором, кем бы он ни был. Так здравый смысл и художественное чутьё не позволят согласиться и с Толстым, когда он в «Войне и мире» пускается в рассуждение, дескать, не послушался бы каждый солдат капрала, а тот офицера, офицер генерала, а генерал Наполеона - вот и не было бы нашествия на Россию. Рассуждение клинического пацифиста устами бывшего боевого офицера, присягавшего на верность царю и отечеству, могут быть приняты к сведению как пример игнорирования собственного опыта ради некоей идеи, «веления времени», но никак иначе.

Время оттепели и перестройки подняло тему зря пролитой крови и неоправданных страданий народа. Жизненные темы, неизбывные. С одной стороны, Достоевский писал, что достаточно двадцати лет без войны, и народ развращён. Так же он писал о страданиях как наиболее естественном состоянии человека, чем счастье, - это романтик Короленко пропел: «Человек рождён для счастья, как птица для полёта», бросив вызов нашей по большей части нелётной погоде, а ты тут страдай, дело привычное. С другой стороны, Толстой возражал Достоевскому: «Всякое страдание, - откуда бы оно ни шло, - обида, и если её не простить, она сделается главным содержанием жизни, а уж Достоевский-то особенно не умел прощать. У него было слабо развито чувство стыда, и говорил он обо всём, как пьяный».

Не надо быть участником событий, чтобы понять: автор «Воспоминаний о войне» то и дело прибегает к несвойственным его солдатскому положению обобщениям. Они напитаны обидой, они источают пьянящий аромат «цветов зла» ко всему советскому, - эти обобщения наполнены духом хрущёвской оттепели и горбачёвской перестройки. Не будь этих «вставных реприз», привнесённых десятки лет спустя в угоду ревизионистским веяниям «так жить нельзя», книга оказалась бы по-настоящему правдивым отражением войны, оставшейся в памяти народа Великой, благодаря самоотверженному подвигу «маленького человека», героя, которым был Н. Никулин. В книге, написанной, по его признанию, до 1975 года, встречаются сентенции явно из иного времени, создающие впечатление «воспоминаний о будущем» - о будущей перестройке, с нарастающими во времени вплоть до сего дня призывами творческой интеллигенции к народу о покаянии за нецивилизованно пройденную историю ХХ века, за варварскую победу 1945 года.

Кажется, такой сдвиг в ощущении времени неслучаен, когда дело касается истории, воспринятой под специальным «культурным» углом. Я имею в виду ощущение культурного превосходства, отчасти действительного, отчасти мнимого, но в любом случае не стоящего того, чтобы с оглядкой на это ощущение допускать в свою душу даже часть презрения и к соседям, дальним и ближним, и к собственным соотечественникам. Нелепо сегодня слышать из Киева и Львова презрительные слова «ватники» и «колорады» в адрес Донецка, Луганска и вообще - москалей. Нелеп Бодлер в ужасающих обобщениях, в клевете на Бельгию и её народ, вызванной то ли расстройством здоровья, то ли принудительным изменением поэтического сознания. Нелеп Гюстав Доре с 500-ми гравюрами альбома «Святая Русь», глумливыми карикатурами на русскую историю от Рюрика до Крымской войны. История ничему не учит, но историк обязан знать, что неизменно комплекс исключительности сменяется комплексом жертвы, что недавно показала история сатирического журнала «Шарли Эбдо», редакция которого, согласно Бодлеру, не имела «всеобщего и полного отвращения к остроумию».

Советские художники не склонялись к остроумию ниже пояса, предпочитая сдержанность классической манеры. «Город украсился бездарно выполненными плакатами на военные темы» - пишет о Ленинграде начала войны то ли вчерашний школьник, то ли пожилой учёный-искусствовед. Раз бездарное изображение у реалистов, стало быть, и натура соответствовала: «На улицах то и дело появлялись девушки в нелепых галифе и плохо сшитых гимнастёрках», - как ни поверить очевидцу? А вот не верится, глядя на фотографии красивых, в ладно пригнанных гимнастёрках и юбках, советских регулировщиц у Бранденбургских ворот и на многих перекрёстках Германии. И чем дальше углубляешься в книгу, тем чаще чувствуешь, что тебя заставляют смотреть на события сквозь специально настроенную оптику, словно её настраивал Бодлер, переложив своё отношение к бельгийцам на всё советское, отчего ему - очевидцу, Н. Никулину, веришь всё меньше и меньше, как ни странно. Он и сам себе часто противоречит. Говорит, что у немцев на передовой удивительно удобно всё налажено: подвоз продуктов, баня, смена белья, обеспечение теплом. Затем приводит свидетельство немецкого солдата, и выясняется, что и у немцев бывали вши, перебои с питанием, болезни, организационная неразбериха. Немец отмечает, что экипированы красноармейцы согласно условиям. И, тем не менее, лейтмотивом звучит: немцы, в отличие от русских и советских, умеют воевать, они берегут солдат, не забрасывают противника трупами. Где-то мы слышали эту песню, да и не раз в исполнении различных Смердяковых, коленопреклонённых перед заграницей, презирающих всё русское - некультурное. Между тем, умеющие воевать культурные немцы за XIX-ХХ века стали победителями лишь в двух войнах - с Францией и Данией. У России и СССР побед несравненно больше. Если же посмотреть вглубь истории, то, сравнив размеры Руси XIV века с территорией СССР, опять же относительно Германии, то и тогда станет понятно, кто в действительности умеет воевать.

Книга Н. Никулина направлена против войны, и надо быть чудовищем, чтобы с ним не согласиться. Так же странно было бы не видеть, что мировая история это прежде всего история войн, хотим мы того или не хотим. Противоестественно было бы, называя Бога Отцом, забывать, что Родина - Мать, которую надо защищать. Н. Никулин не отказался ни от Отца, ни от Матери и геройски их защищал. Но, как это нередко бывало в российской истории, победой солдата распоряжаются иные силы, с ведома солдата, или без ведома, неважно. Именно это, по-моему, произошло с Н. Никулиным и его книгой «Воспоминания о войне».

Книга оставляет двойственное впечатление. В ней есть эпизоды непредвзятого описания трагических событий, примеры, когда автор и его герои показывают, до каких духовных высот может подняться «маленький человек» перед лицом расчеловечивающей войны. Однако они теряются в оболочке публицистики, напоминающей наброски Бодлера, начертанные рукой, которой водило презрение. Как бы пародируя пушкинское «читатель ждёт уж рифмы розы, на вот, лови её скорей!» - автор спешит предложить публике, воспитанной на обонянии разложения дохлой лошади из стихотворения Бодлера, свой букет падали. Страницы пёстро оранжированы самодурами - Хозяином, маршалами и генералами, идиотами и подлецами - офицерами, солдатами, тупо бредущими на убой, и всё это многоцветье в пьяном остервенении спешит изнасиловать всё, что движется...

Впрочем, сочетание высокого и низменного не удивляет. Удивляет, что историка искусства подвело художественное чутьё или кому-то выгодно было его подставить, а он этого не заметил(?). Для искусства нет запретных тем, но даже зло должно быть показано - а не названо, - показано художественным образом. Это не так просто сделать. По разным причинам. Н. Никулин пишет: «Почти три десятилетия я никому не показывал эту рукопись, считая её своим личным делом. Недавно неосторожно дал прочесть её знакомому, и это была роковая ошибка: рукопись стала жить своей жизнью - пошла по рукам. Мне ничего не оставалось делать, как разрешить её публикацию. И всё же я считаю, что этого не следовало делать: слишком много грязи оказалось на её страницах».

«Дайте мне кусок грязи, и я напишу белоснежное тело Венеры» и «Когда б вы знали из какого сора растут цветы, не ведая стыда» - подобные фразы напоминают, что конечный результат искусства - Красота и Цветы, даже если вначале была грязь. Совмещая (вольно или не вольно - в истории с книгой Н. Никулина это не вполне понятно) грязь и искусство, всегда получишь грязь, художник обязан это знать. Знает, но не всегда следует этому правилу, или не в состоянии отказаться от некоего предложения, заставляющего забыть о правиле?

Не случайно у меня возникло сопоставление «Наброска книги о Бельгии» Бодлера и «Воспоминаний о войне» Н. Никулина. И тот, и другой признанные мастера своего дела, они достигали высот искусства, когда их рукой водило вдохновение и художественная правда. Когда же окунали кисти - один в плесень ксенофобии, а другой в тину ходульной публицистики о ненавистном «совке», то вместо пылающих откровением «цветов зла» появлялись истлевшие бумажные цветы.

Книга Н. Никулина интересна с точки зрения изучения изменений, происходящих в ментальной истории, сфере идеологии и мифа, в сфере воображения - в истории неявного, имплицитного, которое стремится стать вровень с явным с целью последующего его замещения. Что движет авторами «документальных книг», подлинных воспоминаний вперемешку с уникальными формами устного народного творчества - сказами, быличками, небывальщинами, - которыми славен русский народ? Вспоминая письма князя Курбского к Ивану Грозному, сатиру Салтыкова-Щедрина, антироссийский «Колокол» Герцена, звонящий из Лондона, вспоминаешь и причины смены ценностных ориентиров этих авторов, произошедшей вследствие изменений, коснувшихся их служебной деятельности. В свою очередь, колебания внешней и внутриполитической ситуации также способствовали пересмотру их взглядов на Россию как таковую и её народ. Подобные фигуры представляют ярких выразителей «антисистемы». Антисистема - это системная целостность людей, с негативным мироощущением. К данному определению Л. Гумилёва стоит лишь добавить уточнение, что негативное мироощущение направленно на Россию в целом и на любые проявления национального самостояния её народа.

Таким образом, книгу Н. Никулина «Воспоминание о войне» вполне можно рассматривать традиционно своевременным продуктом антисистемы, используемым в информационной войне во время обострения взаимоотношений России и Запада. Это не значит, что подобные книги не могут иметь место, совсем нет. Однако для того, чтобы миф и реальность существовали без угрозы поглощения друг другом, хорошо бы вспомнить и об истине - недаром говорят, что она где-то посередине. Истинная польза была бы в том, чтобы наряду с подобными книгами печатались и другие, благо в материалах, написанных очевидцами о войне недостатка нет.

Александр Медведев, член СП России, Санкт-Петербург

* - Бодлер Ш. Моё обнажённое сердце: Статьи, эссе. - СПб., 2013 - 528 с.