В плену у падших духов

I

Известный исследователь творчества Н. Гоголя профессор московского университета Владимир Воропаев пишет на полях этого произведения: «К пониманию идейного замысла повести, кажется, ближе всех подошел В. В. Зеньковский, отметивший, что в «Невском проспекте» сильнее всего ощутим тот сокрушительный удар, который нанес Гоголь идеям эстетического гуманизма, наиболее ярко выраженным в свое время Ф. Шиллером и чрезвычайно популярным в России. Эти идеи - о единстве красоты и добра, высказанные в повести устами автора: «...красота... только с одной непорочностью и чистотой сливается в наших мыслях», - рушатся «при виде красоты, тронутой тлетворным дыханием разврата».

Мысль, высказанная протоиереем Василием Зеньковским, не является, однако, основным идейным стержнем гоголевской повести. Главная мысль «Невского проспекта» лежит в несколько иной плоскости, а именно - в духовной. Все, или почти все, произведения Гоголя - это известно уже давно - являются духовными. Как свободно и естественно проникает свет сквозь оконное стекло, так нестареющие Евангельские истины пронизывают рассказы, повести и пьесы гениального мастера. Другими словами, ключ к сочинениям писателя нужно искать не в той или иной энциклопедии, не в искрометном, неумирающем фольклоре, не в притчах древних мудрецов, не в гипотезах, пусть и достойных внимания, современных мыслителей, не в запыленных манускриптах, а в Святом Евангелии.

Тот же Василий Зеньковский в своей книге о Гоголе досадует на то, что автор слишком глубоко «прячет» свои идейные замыслы. Но досадовать на это, конечно, не стоит. Настоящие, повторю еще раз: настоящие художественные произведения пишутся не для развлечения, а для научения. Разжевывать и класть разжеванную пищу в рот читателю - это область журналистики, а художественная литература - это нечто другое. Настоящий писатель видит в читателе соавтора - в том смысле, что тот не пробежит побыстрее повесть, а углубится в нее, стараясь проникнуть в ее идейные глубины, понять сокровенную суть персонажей, их мировоззрение, другими словами, понять, для чего было создано это произведение и что хотел сказать автор.

У Гоголя, как правило, главная мысль тщательно «спрятана», и довольно глубоко, «добраться» до нее бывает не так просто - для этого нужно время, раз, усилие, два, неоднократное возвращение к тексту, три. Если эти условия не соблюдены, то суть произведения ускользает, остается непонятой. Очень многие вещи Николая Васильевича Гоголя до сих пор по-настоящему не поняты, это значит, что мы должны, набравшись терпения, вновь и вновь возвращаться к ним, читать их очень внимательно и размышлять о них, для лучшего и правильного понимания обращаясь почаще к Святому Евангелию.

II

Но пора вернуться к «Невскому проспекту». Для того чтобы понять это произведение, не обязательно ехать в Санкт-Петербург, чтобы с наступлением темноты выйти на главный проспект северной столицы, присматриваясь к прохожим, особенно к представительницам прекрасного пола - это совершенно излишне. Можно поступить проще: прочитать повесть один раз, подумать над ней, затем прочитать еще раз, снова подумать, а потом, сделав перерыв в два-три дня, еще раз прочитать. И опять подумать. И тогда, может быть, скрытая, пусть и глубоко, главная мысль произведения станет ясной и понятной.

Я так и сделал; меня поразила глубина этой вещи. На малом пространстве автору удалось сказать многое - не один, а несколько слоев художественного подтекста «работают» в повести. Это как бы яркие лучи, как бы родники живой воды, берущие свое начало не откуда-нибудь, а из Священного Писания.

Начнем с того, что художник Пискарев и поручик Пирогов вышли на Невский проспект с наступлением ночи. А ночь, как мы знаем, это время, когда враг рода человеческого - диавол - творит свои темные дела. Пискарев и Пирогов поставили перед собой, мягко говоря, весьма пикантные цели - поволочиться за хорошенькими женщинами.

Пискареву понравилась красавица с темными волосами, «совершенно Перуджинова Бианка». «И какие глаза! Боже, какие глаза! - восклицает он. - Все положение, и контура, и оклад лица - чудеса!»

И он помчался за ней, думая, в противовес своему другу, что она - образец чистоты и целомудрия. Очень скоро его постигло жестокое разочарование - он попал «в тот отвратительный приют, где основал свое жилище жалкий разврат, порожденный мишурною образованностью и страшным многолюдством столицы».

Оскорбленный в своих лучших чувствах, он поспешно покинул это заведение.

«Красавица, так околдовавшая бедного Пискарева, была действительно чудесное, необыкновенное явление... Она бы составила божество в многолюдном зале, на светском паркете, при блеске свечей, при безмолвном благоговении толпы поверженных у ног ее поклонников; но, увы! она была какою-то ужасною волею адского духа, жаждущего разрушить гармонию жизни, брошена с хохотом в его пучину».

А потом... потом бедный художник подпал под еще большую власть падших духов - ему хотелось видеть свою избранницу во сне, и он употреблял для этого любые средства, включая опиум. И чем все это закончилось? Большой трагедией - Пискарев в припадке безумия перерезал себе горло бритвой.

«Так погиб, жертва безумной страсти, бедный Пискарев, - заключает автор, - тихий, робкий, скромный, детски простодушный, носивший в себе искру таланта, быть может, со временем бы вспыхнувшего широко и ярко. Никто не поплакал над ним; никого не видно было возле его бездушного трупа, кроме обыкновенной фигуры квартального надзирателя и равнодушной мины городового лекаря».

III

А теперь обратимся к поручику Пирогову, который помчался за блондинкой. Тут события развивались совсем по-другому. Блондинка оказалась женой жестянщика Шиллера. Это, однако, нисколько не обескуражило бойкого волокиту, и он стал уделять ей знаки внимания, причем в присутствии самого хозяина. Последнему это, естественно, не понравилось. «Пошел вон!» - обрубил немец.

Но и это не остановило поручика, и он продолжал свои домогания. «Он не мог понять, чтобы можно было ему противиться, тем более что любезность его и блестящий чин давали полное право на внимание».

Смелые похождения господина Пирогова (его водил, конечно, лукавый) закончились весьма большим конфузом: Шиллер и два его друга - сапожник Гофман и столяр Кунц - выпороли беднягу очень и очень сильно. «Напрасно силился он отбиваться; эти три ремесленника были самый дюжий народ из всех петербургских немцев и поступили с ним так грубо и невежливо, что, признаюсь, я никак не нахожу слов к изображению этого печального события», - признается автор.

Лучше или хуже своего приятеля кончил поручик Пирогов? Не берусь об этом судить, скажу только, что он был опозорен, опозорен страшно - это была его нравственная смерть.

Сразу же возникает вопрос: почему художник Пискарев и поручик Пирогов вели себя так глупо? Кажется, чего проще поступить иначе: Пискарев, увидев, что ошибся в своих лучших побуждениях, вернулся бы домой, попенял бы на себя за свое легкомыслие, взялся бы за очередную картину, только и всего. А поручику Пирогову не проще ли было бы забыть о замужней женщине, пусть и привлекательной, и поехать к какому-нибудь другу в гости, а потом к кому-нибудь на бал? Он так и сделал, но с очень большим опозданием, совершив ряд глупых и непристойных поступков.

Дело в том, что и тем, и другим персонажем руководили демоны. И Пискарев, и Пирогов оказались в их полной и безраздельной власти. Напрашивается законный вопрос: почему они оказались в плену у падших духов? Ответ предельно прост: они потеряли веру, а скорей всего, ее у них никогда и не было.

Страшное безбожие русского общества - вот что показал Н. Гоголь в своей повести. А ведь это была только первая половина девятнадцатого столетия (писатель опубликовал свое произведение в 1835 году). Русь катилась, и довольно быстро, к своему страшному падению.

Тут уместно вспомнить, с какой яростью обрушился критик В. Белинский на Гоголя, когда тот выпустил в свет свою книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». Он метал громы и молнии, для него мысли, высказанные Гоголем, а главное - его вера, были крамольными. Критик был, разумеется, не одинок в оценке вышедшей книги - он выразил коллективное мнение тогдашнего образованного общества.

А Европа? Там ситуация еще хуже, там еще больший разгул безбожия, еще большее отступление от Христа. Гоголь мастерски показал это на примере своих героев - жестянщика Шиллера и сапожника Гофмана. Не зря они носят фамилии знаменитых писателей. Со временем Европа сильно деградировала: теперь Шиллеры и Гофманы - люди совсем другого порядка.

Сближение героев повести с представительницами прекрасного пола оказалось, мягко говоря, весьма конфузным. Ничего случайного в этом нет. Поскольку и Пискарев, и Пирогов были людьми невоцерковленными, а, значит, неверующими, то они не были знакомы с предостережением одного мудрого человека, имя которому Екклесиаст.

«... и нашел я, что горче смерти женщина, потому что она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею» (Еккл. 7, 26), что и случилось с гоголевскими героями. Если бы эти слова попались им на глаза, то они, наверно, вели бы себя более осмотрительно.

IV

Вот еще одна Евангельская «начинка» гоголевской повести. «Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него...», - заявляет автор и с беспощадной правдивостью и с великолепным художественным мастерством показывает это. Кто внушает людям ложь? Персонаж, о котором говорит Сам Господь: «Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» (Ин. 8, 44). Гоголевские герои попали в его хищные лапы, и он погубил их (поручик хоть и остался жив, но он духовный мертвец).

Если главная артерия Санкт-Петербурга лжет, то и весь город лжет. Любой большой город - продукт цивилизации, а цивилизация - это Вавилонская башня, то есть символ лжи. Вавилонская башня - мерзость в очах Божиих.

Мы все живем в океане лжи, ею пропитана любая страна, любой континент, любое правительство, любой политик, любой индивиду

ум - «всяк человек ложь» (Пс. 115, 2).

Невский проспект - это символ вселенской лжи, символ человеческой деградации, символ любого общества и отдельного человека, отказавшегося от своего Творца и - как следствие - подпавшего под власть «чуждего гражданина».

Эти мысли (кроме правильного рассуждения В. Зеньковского о современных Шиллерах и Гофманах), к сожалению, остались вне поля зрения всех исследователей творчества Н. Гоголя - как нынешних, так и дореволюционных (литературоведов советского периода я, по известным причинам, в расчет не беру).

Николай Кокухин, член Союза писателей России, член Союза журналистов России