ПРОТЕСТУЮЩЕЕ ВОЛНЕНИЕ
Летом в Краско́ве так славно! Особенно вечерами. Пруд. Липы. Черёмухи. Здесь когда-то была усадьба писателя Всеволода Михайловича Гаршина. Он, будучи дворянином, любил проводить свои дни в дебрях русской природы, ощущая себя хозяином и творцом.
Подобное ощущение испытывали и малыши. Не сразу, не с первого дня пребывания в детском доме рождалась у них приветливость к новой земле. Проникала она в их сознание постепенно, после многих сумбурных ночей, когда во сне, как живая, являлась мама. И надо было привыкнуть жить по-другому. Без мамы.
Коля Рубцов и Женя Романова. Друзья, не разлей вода. Им по шесть лет. Они ровесники. Родились в январе. Почти в один день. Они не раз и не два выбирались вдвоём за ворота детдома, дабы только сходить за крайние избы села, где были трава и цветы, много воздуха, много ласточек и свободы, в которой птицы буквально купались, рисуя таинственные зигзаги.
- Они танцуют! - смеялась Женя.
- Нет, - отвечал ей Коля, - ловят мух. И этими мухами кормят птенцов...
Возвращаясь в детдом, они услышали визг собачки. Поглядели сквозь щели забора во двор высокого пятистенка и увидели старого дядьку, как тот за что-то наказывал беленькую собачку, пиная её носком сапога. А она, повизгивая, терпела, не зная, как ей спастись от тяжёлого сапога. Не сговариваясь, и Коля, и Женя стали искать на дороге камни. Искать и бросать в сердитого старика. Тот даже оторопел. Но тут же, увидев, что это дети, бросился к ним. Ребята едва от него убежали. И долго прийти не могли в себя, оставив в сердечках своих протест против силы, которая оскорбляет и унижает.
ВЕЖЛИВАЯ СОБАЧКА
Женя Романова с Колей Рубцовым продолжали дружить и в Николе. Зимой в пионерской комнате сидели частенько около печки и в свете горящих поленьев читали попеременно, то Пушкина, то Джонатана Свифта, то Гоголя, то Майн Рида, одним словом те книги, какие имелись в библиотеке. И ребятки их слушали с искрящимися глазами, постоянно испытывая то ужас, то жалость, то сожаление, то восторг.
Летом в походах, опережая вожатых, оба разведывали дорогу, по которой пойдёт весь отряд вдоль реки до самых её истоков. И костёр разожгут перед тем, как отряду устроиться на привал, дабы было рядом с огнём и тепло, и загадочно, и уютно. Одним словом были они заводилы и всегда, где бы ни были, торопились туда, где могла подстеречь неожиданность или опасность.
Ну, а если случалась несправедливость? Тут они думали, соображали в две головы: что бы такое сделать, абы справиться с ней?
Однажды при виде детдомовской Розки, навсегда, казалось, привязанной к огороже, Колю и Женю, будто кто придержал. И они невольно остановились. Собачка была некрасивой, нечёсаной, с замученными глазами. Её, за то, что она лаяла на прохожих, взяли и привязали к детдомовскому забору. Была когда-то у лайки полная воля бегать туда, куда покажут глаза, включая улицы, пустыри и даже берег реки. И вот лишилась она этой воли. Всё потеряла, кроме крохотной пяди земли, находившейся в малом кругу, за который её не пускал поводок. В глазах у Розки ребята увидели безысходность. «Она же помрёт тут, - сказали друг другу, - изойдёт от тоски...» И чтобы никто из взрослых не помешал, возвратились к ней ночью. Отвязали её от забора и увидели, как она радостно встрепенулась и припустила со всех своих лап к открытой калитке, где на мгновенье остановилась, повернув к ним свою некрасивую голову. И что-то вдруг по-собачьи произнесла.
- Это она нам сказала: «Спасибо», - молвила Женя. И Коля с ней согласился:
- Вежливая собачка.
ХЛОПОТУНЬЯ
Как это славно и удивительно - человека нет, а он вмешивается в наш быт. Делает то, что могли бы сделать и без него. Но вторглась пословица: ты для меня - ничего. И я - ничего. Именно так в метельную зиму у старых людей деревни Калиновка всё и пошло. Деревню и все подъезды к ней завалил свежий снег. Расчистить бы трактором - все и дела. И техника, вроде для этого есть. Предприниматели лес рядом заготовляют. Могли бы, и выручить по-соседски. Однако никто навстречу даже не покачнулся. За деньги бы, те, что в разы выше пенсий, они бы всё, надо думать, и разгребли, откопали бы деревеньку. А за так - извините, не наше дело.
Почему же страна у нас стала такой - неуважительной и холодной к собственному народу? Человек человеку - бирюк. Вот и в Калиновке. Где молодежь? Где здоровые мужики? Все поразъехались в поисках, кто - работы, кто - лучшей доли. Остались немощные старушки. Самая бойкая среди них - Евгения Павловна Буняк, та самая, бывшая девочка Женя Романова, которая в детские годы была закадычной подружкой Коли Рубцова, горевавшая с ним плечо о плечо в двух детдомах. Была когда-то она заступницей всех обижаемых и забитых. Такой же осталась она и в родимой деревне. Куда она только не обращалась, чтоб помогли избавиться от заносов. И в сельсовет, и к местным предпринимателям, и даже к районным властям. Но все, как глухие. Никто женщину не услышал. Смириться, что ли? Однако же нет. Бабе ли Жене с ее боевым характером не стать заступницей тех, кто не может себя защитить? Стала! Для чего подала телеграмму, а следом за ней и письмо самому губернатору. Письмо заканчивалось словами:
- Или изгои мы здесь, какие? Некому стало нам и помочь? Был бы жив Николай Рубцов, ему бы пожаловались на черствость. Почему ему? Потому, что мы чтим и верим в свято сказанное однажды: «Россия! Русь! Храни себя! Храни!»
Телеграмма с письмом заставили кое-кого бойко и бодро зашевелиться. Пришёл в Калиновку трактор. Сделал дорогу, развалив сугробы по сторонам. К дому, в котором жила Буняк, подъехал джип. За ним - и второй. Из машин вышли двое солидных мужчин.
- Евгения Павловна, это вы?
- Я!
- Мы к Вам по поручению губернатора. Ваше письмо зачитывали на заседании правительства. Рубцова-то, как мы поняли, знали Вы лично?
- Еще бы не знать! - Евгения Павловна так вся тихонько и засветилась. - Мы с ним были в добрых друзьях. Почти девять детдомовских лет. Да и потом, когда он стал на слуху, привечали всегда друг друга. Спасибо нашему губернатору за дорогу! И Рубцову большое спасибо. Спасибо за то, что нет его с нами, а вот ведь, выручил, как живой...
Пять лет минуло с той поры, как в Калиновку приезжали губернаторские гонцы. Теперь и дорога здесь чистится постоянно. Жители приютившейся к Белому озеру деревушки крайне довольны. Была бы довольна сейчас вместе с ними и их главная хлопотунья. Увы. Минувшей весной Евгения Павловна умерла.
Покоя тебе, великая хлопотунья.
СТИХОТВОРЕНИЕ НА СУГРОБЕ
Порою кажется, что всё это было в той непривычно-особенной жизни, в которой люди, держась друг друга, не умирают.
Что сегодня у нас? Зима. Солнечно на опушке, блещет снежок, белеют березы и слышен голос того, кто, рождая стихи, записывает их валенком на сугробе.
Может быть, это он, Николай-свет Рубцов, возвратившийся для того, чтоб отдать нам еще одно родившееся творение?
Не уходи, Николай Михайлович. Задержись. Оставайся в родном народе. Заслони, как солнышком, все метели...
