Кто просматривал предыдущие главки цикла, наверняка заметил, что зачастую смысл «самородной притчи» обозначен уже в прозвании, каковым «окрестили» земляки её «героя». И, пожалуй, самое странное прозвище в деревне у бухгалтера сельсовета Семёна Чукина. Его так и зовут в обиходе - Частная Прорубь. Почему? А вот почему...
Приехала это новая учительница в нашу школу. Зимой дело было. Старому-то географу Михаилу Петровичу, который лет тридцать поворачивал глобус с материками-океанами перед сельской ребятнёй, подкатил пенсионный возраст, и он, здоровьишком не шибко крепкий, решил воспользоваться бессрочным отпуском немедля, хотя и просили его дотянуть до конца учебного года. Но не о нём речь.
Новая географичка Галина Антоновна поселилась у бабки Бродничихи.
В первый же день к вечеру попросила учителка бабку:
- Разрешите, за водой к речке схожу?
Бродничиха улыбнулась про себя. Все постояльцы с этого начинали. Потом-то их не выгонишь ни за водой, ни за дровами, а сперва всё в охотку,
в диковинку.
- Что ж, сбегай, милая. Верно, у нас водопровод есть, вон - колонки по деревне, но и из речки черпать можно, корова Муська речную воду любит, а людям для умыванья речная хороша: мягка, как щёлок.
Пошла учителка в брючках да в беретке на речку, зачерпнула из тёмной проруби светлой водицы, поставила ведра в специальную ледяную нишку, сделанную чьей-то заботливой рукой, и, разогнувшись, огляделась кругом. Места-то новые, а учителка слишком романтичная была, по нынешним временам. Залюбовалась нашенской горой, порозовевшей на закате, снежной долиной речки, ивами, затейливыми плетнями огородов, напоминавшими вязанье то «в косицу», то «в ёлочку». И вдруг заметила поодаль окно во льду. Настоящее окно, с резными наличниками, со ставнями! Только ставни были наглухо закрыты, и тяжелые, пересекающие их железные петли скреплял увесистый амбарный замок. Походила Галина Антоновна вокруг этого странного окна, вмороженного в лёд, и ничего не смогла понять. Пришла на квартиру, поставила полные ведра на лавку и спрашивает Бродничиху:
- Что это там, бабушка, за окно во льду? Да ещё и с замком.
- Чего придумала - окно! Не окно, а прорубь Семёна Чукина, сельсоветского бухгалтера. Личная, частная, оттого и на замке.
- Зачем же индивидуальная прорубь, если общественная есть?
- Значит, ему так ндравится. Говорит, чтоб микробов не зачерпнуть.
- Да ведь вода же проточная, причём тут гигиена?
- Нам проточная, а Семёну... Гребует он общей прорубью...
Последние слова бабка договаривала уже у порога, спешно облачаясь в полушубок. Не могла она больше дома оставаться. Появись у Бродничихи новость какая, пусть самая незатейливая, она тотчас спешила на улицу, в магазин, в народ. Душа общения просила.
Вбежала бабка в сельмаг и только набрала воздуху, чтобы выступить...
- Ну и как там постоялка твоя? - опередила её Зоя Фомина, клубная уборщица.
Бродничиха аж поперхнулась: не любила она, когда её опережали. Но делать нечего, пришлось другой сценарий на ходу сочинять. Махнула Бродничиха в ответ неопределённо, таинственность на себя напустила, походила по магазину, поглядела на новые товары, а потом уж, словно бы между прочим, обронила:
- По воду учителка моя ходила...
Вся очередь, как по команде «равняйсь», повернулась к бабке, ест её глазами.
- На речку. В охотку, с коромыслицем. Возвратилась и говорит: «Чтой-то там, Катерина Митрофановна, за окно во льду? И на нём замок такой вот?» - «Это не окно, - говорю, - голуба, а западня на проруби Семёна Чукина, от заразы всякой». - «Так ведь речка-то течёт, бабушка, всех микроб уносит»... А ить верно, думаю, что вода-то проточная, это хозяин проруби застойный.
- У него и штакетины в палисаде мечены, - съязвила Мотя Тришина, доярка.
Все засмеялись.
- Это что-о, - протянул Степан Хлопов, школьный шофёр. - Вот я как-то ездил за мебелью в Мурту по Енисейскому тракту. Для школы, помните? Там за одним селом, кажись, на выезде из Миндерлы, заправка была. По старой ещё дороге. Завернул я горючки подлить. Пристроил свой «зилок» в очередь. Гляжу - в сторонке будочка белёная, дощатая. Уборная, словом. Я - к ней, дороги длинные, сами понимаете... Подбегаю - тэрсь! - а на двери замок. Во, ёх-калагай, никогда прежде не видывал, чтоб на таких общественных заведениях замки вешали, не зря же их нужниками зовут. Оглянулся - кругом пустырь, не за что глазу зацепиться. Ну, и пошёл назад к машине не солоно хлебавши, да и сконфуженный. А соседний шофёр мигает из кабины хитро: «Обжёгся? Личный терем королевы бензоколонки!»
- Вот уж действительно для гигиены, и, знаете, я её понимаю, - капризно сказала Маша Спирина, бригадирская жена.
- А меня не понимаешь? - возмутился Степан. - Я ж потом метался по селу, в окошки стучал, чтоб пустили во двор добрые люди.
- А с кем вы, Маш, ноне День сельхозработников встречали? - спросила вдруг бабка Бродничиха, спокойненько так, вроде хотела разговор увести в сторону. И снова вся очередь на неё обернулась. Маша удивлённо вскинула брови, но ответила:
- Да так, одни, в кругу семьи.
-То-то и оно, что одни. А мы ведь раньше всей бригадой гуляли. Всем миром. Вскладчину. И бригадир всегда с нами был, и председатель заглядывал.
- То ж раньше! К чему теперь складчина? И при чём тут гигиена? - передёрнула плечиками Маша.
- А я вот помню, - прокашлившись, заговорил белобородый Макар Попов, почетный пенсионер, - как мы перед войной ещё на краевой слёт передовиков колхозного труда ездили. Посовещались день, а вечером, известное дело, поужинать решили. С району трое нас, мужиков, было: я да Степанов Илья из Таятки, да Василий Андрияшев с Польской заимки. Ну, я-то повидал уж кой-чего, а они первый раз в большом городе. Пойдём, говорят, в ресторан всем нашим землячеством. Пошли. Заказали того-сего. Выпили чуток под огурчики, под стерлядку. Потом приносит официантка щей. Ставит судок такой и всем по тарелкам разливает. Наполнили мы под щи, а Илья и говорит: «Что ж мы, мужики, будем каждый из своего корытца? Мы ж обчую жизнь строим, артельную, коллективную!». И давай назад сливать щи в судок. Так и хлебали из общей чашки.
- И микробов не боялись, - вставила бабка Бродничиха.
- Но ничего хорошего не вышло из вашей «обчей» чашки, - процедила сквозь зубы Маша-продавщица.
В этот момент мимо окон магазина быстро прошагал Семён Чукин, и Зоя Фомина, острая на язык, бросила ему вслед:
- Частная Прорубь речку замкнуть торопится.
...Как в воду глядела. Теперь уж не только прорубь, но и частная речка, и частные земли-леса не в диковинку. Однако поседевший Семён по-прежнему «носит» своё нарицательное прозвище, да и притча о замке на его проруби в селе не забыта.
УГЛЕЙ
Положим, ситуация такова: посылает вас жена к соседям с каким-нибудь поручением - денег занять до зарплаты (в день получки вернём), кисть попросить перед беленкой (ковыль вырастет - отдадим) или там противень в разгар предпраздничной стряпни, а вам идти не хочется, вы можете возразить вполне солидно и даже как бы с благородным возмущением:
- Ага, сейчас пойду, как тот Углей, маячить под окошками!
И вас если не оправдают, то поймут.
...Жила в деревне, на углу школьного переулка, семья Лыковых. Отец у них на фронте погиб, мать осталась с тремя ребятишками мал мала меньше, старшему - семи не было. Хватили они мурцовки досыта. Три рта накормить - не мутовку облизать, успевай поворачиваться. Лычиха же не отличалась ни особым проворством, ни доходным ремеслом - школу сторожила. Велик ли заработок у сторожихи! И уж если всем несладко приходилось в те послевоенные годы, то Лыковым - подавно. Одна фуфайка - на четверых. Дровишек в запасе - ни полена. То вязанку в школе вырядят, то свой огород по пряслицам разберут, который весной загородили с горем пополам, то щепок, обрубков на стройке соберут - тем и топились. Сущая беда и с растопкой печи была: огня в доме не водилось - ни спичек-серянок, ни даже уголька в загнетке. Каждое утро, наломав кой-каких палок через колено, Лычиха снаряжала Шурку-старшего к соседям «за жаром». И Шурка, золотушно-подслеповатый, щупленький, нахохленный под стать своему домику парнишка, набрасывал длиннющую, в заплатах фуфайку и трусил по деревне в поисках горячих углей.
Во дворы не заходил по своей робости. Свернёт к избе, над которой дымок курится, взберётся на завалинку, приоткроет ставню и вскрикнет коротко: «Углей!» - а сам спрячется тотчас, прижмётся спиною к простенку.
Многие сельские хозяйки уже знали, что этот ранний голос невидимки принадлежит Шурке Лыкову, и выносили ему тлеющих углей. Шурка торопливо пересыпал их в свой совок и, на ходу раздувая жар, пускался вприпрыжку домой - печь растоплять, сестрёнок младших отогревать, нехитрый завтрак варить. Так и прозвали мальчишку в деревне странноватым прозвищем - Углей.
...Прошло немало лет с тех пор. И вот однажды довелось мне участвовать в литературном празднике, проходившем в южных районах края. В клубе идринского села Катериновка подошёл ко мне ладный кудреватый мужчина, с портфельчиком, при галстуке, и как-то по-свойски тронул за плечо:
- Не узнаёшь?
- Углей? - непроизвольно вырвалось у меня.
- Он самый. В сотне вёрст отсюда поисковая партия стоит. Ведём нефтеразведку. Я буровым мастером работаю. Книги со школьных лет люблю, особенно - про деревню. Летом походную библиотечку вожу в чемодане. Узнал вот про литературные встречи в районе, решил съездить, послушать, что нового писатели пишут, о чём читатели говорят... А в наших родных местах давненько уж не бывал. Вот бы описать, как мы жили там когда-то, нужду маяли и как люди добрые нам на ноги встать помогли. Говорят, в селе моё детское прозвище поныне в ходу, про него целую байку сложили...
- Углей! - вскрикнул он вдруг тоненьким, пугливым голосом и рассмеялся с грустью в смородиновых глазах.
