Беспокойные выпали годы:
Торжествуют обман и вражда.
Ко Христу обратитесь, народы,
Ибо близится время Суда.
Игумен Виссарион (Великий Остапенко).
Отец Виссарион снял потёртую скуфью, засучил рукава видавшего виды подрясника, перекрестился широким крестом: «Господи, благослови». Затем протянул мне лопату с длинной ручкой, а другую, покороче, взял себе. «С вечера наточил. Рукоятку подлиннее подобрал специально под твой рост». Ручка лопаты доходила мне до середины груди, то есть оказалась недостаточно длинной. Мой опыт воинской службы в стройбате подсказывал, что для максимальной производительности рукоятка должна доставать до подбородка, но где её теперь искать? Пора было браться за работу. Нам предстояло вскопать три сотки целины под картошку, уже поросшие, словно щетинкой, свежей майской травкой. Этот участок принадлежал духовной дочери игумена Виссариона Марии и её сестре Лидии. Они жили в уютном деревянном домике на окраине Сергиева Посада (тогда ещё Загорска). Довольно большой участок земли две женщины возделать не в силах и земля частично пустовала. Идея обработки под картошку пришла в голову батюшке, когда его выгнали из монастыря, и пришлось ютиться по чужим людям. Он нашёл временное пристанище у моей тёщи. За это она не брала с монаха ни копейки, а он старался быть максимально полезным: брал работу на дом в софринском свечном заводе, добывал кое-какие продукты через сочувствующих братьев лавры и щедро делился добытым и с тёщей, и с духовными чадами.
Часа два мы, молча, усердно копали неподатливую сыроватую глину. «Ты поменьше пласты отрезай» - посоветовал батюшка, - « а то скоро выдохнешься». Я последовал его совету, и ещё с полчаса мы ковыряли целину, пока солнце не встало над головой, обдавая нас светом и жаром. «Вот так-то! Сказано в Библии: вырастут тернии и волчцы. И : «В поте лица будешь есть хлеб твой» - прокомментировал отец Виссарион, - «ну, давай немного отдохнём в тенёчке». Мы сели на принесённые Марией табуреты под одиноко стоящей берёзой. Пот стекал с наших лиц и спин, ладони горели от трения, но до пузырей дело не дошло, поскольку у обоих руки привыкли к физическому труду. «Устали?» «Немного. Монах должен физически работать. А в лавре это не всегда получается. Дадут какое-нибудь послушание, например, продавать свечи, и только успевай его выполнять, помолиться и то некогда». Я знал, что до конфликта с начальством отца Виссариона поставили на раздачу воды в часовне. Здесь и возник конфликт. «За что вас батюшка наказали?» «А за пропаганду». «Какую?» «Религиозную. Так они это называют. Просто приезжают люди. Некоторые издалека и ничего не знают. Начинают задавать вопросы о Боге, о вере, о Церкви. Отвечаю, как могу, но им этого мало. Просят почитать что-нибудь, а ведь ничего нет. Библия не продаётся, Евангелия не купишь, тем более, Святых Отцов. Вот я и давал, что имел. Кто-то донёс. Ну, меня и выгнали». «Отчего ж так жестоко?» «Да начальство меня уже раньше предупреждало: смотри, Виссарион, доиграешься! Так я не могу угождать вышестоящим и против Бога идти! Сказано: «Научите все народы». Вот я и учу. Да церковное начальство тут и не виновато. Оно бы на мои дела сквозь пальцы смотрело, если б не власть, а с властью у меня отношения не очень... Так, что я теперь не в лавре, а здесь с лопатой». Батюшка знал меня не первый год, к тому же я заканчивал семинарию, то есть мы были одного поля ягоды, поэтому я решился спросить: «А почему у вас с властями не очень?» «А потому, что советская власть богоборческая, верующих гнала и гонит, хоть и не так, как в прежние времена, а монахов просто не терпит. Но о том, что эта власть гнилая я знал всегда, ещё, когда ребёнком был. Загнали у нас на Полтавщине народ в колхозы (как и в России) и такая у нас была нищета и голод, что вспомнить страшно. Тогда народу померло, ужас сколько! А старики рассказывали, как жилось при царе. У нас ведь земля богатая, щедрая. Но эти коммунары сумели всё развалить и народ-хлебопашец извести. А потом стало ещё хуже, потом немец пришёл. Мне тогда семнадцать исполнилось. И стали оккупанты людей угонять на работу в Германию. Прихожу я как-то с огорода, а мать рыдает. «Что случилось мамо?» «Сестру твою забирают. А ведь она девушка, что с ней теперь будет?» «А я говорю: «Не плачь, я пойду вместо неё». Тут отец Виссарион замолчал, резко встал и взялся за лопату: «Однако продолжим». Ещё часа два мы копали в хорошем темпе. Затем Мария позвала на обед. После работы на свежем воздухе у меня разыгрался аппетит, и я в два счёта расправился со щами, гречневой кашей и компотом, которого выпил не меньше двух литров. Батюшка же, работавший так же, как я, к еде почти не притронулся. Он только сказал, что с удовольствием попьёт чаю с вареньем, после чего мы снова немного отдохнём. Во время этого краткого отдыха я попросил отца Виссариона продолжить свой рассказ.
Итак, он стал гастарбайтером. Даже отправив одного члена семьи в Германию, гитлеровцы не успокоились. Вскоре забрали и отца вместе с другими пожилыми односельчанами. Но им повезло. Во время посадки в товарный вагон кто-то ухитрился пронести перочинный ножик. С помощью этого ножа, работая попеременно, предприимчивые хохлы вырезали отверстие в полу и все до одного вылезли ночью на каком-то полустанке, а затем разными путями вернулись домой. Каким-то чудом этот поступок сошёл с рук. Видно, пресловутый немецкий учёт и порядок иногда давали сбой.
Отца Виссариона возили по разным местам Германии. Гастарбайтеров использовали на грязных и тяжёлых работах. Держали в бараках, кормили впроголодь. «С нами были иностранные военнопленные. Они регулярно получали продовольственные пайки из дома и некоторые делились с нами, потому, что мы - советские граждане не получали ничего. Как немцы относились к нам? По-разному. В конце войны мне довелось работать на угольной шахте, где вместе с нами трудились и немецкие рабочие. Среди них был один здоровенный парень, такой плечистый и мордастый, у которого любимым развлечением было отбивание «пиявок» на голове русских гастарбайтеров. Так умел бить, что голова потом целый день гудела. И попробуй, сделай что-нибудь! А тут наши стали наступать и вскоре всем стало ясно, что Гитлеру капут. Мы все приободрились, а этот парень струхнул и стал у каждой своей «жертвы» просить прощения. Так вот бывает! Но я расскажу тебе о другом. О совсем другом немце, которого посчастливилось там встретить. Обычно нас - рабочих отдавали «напрокат» какому-нибудь землевладельцу. Целые дни мы занимались сельскими работами: пахали, сеяли, пололи, рыли ямы, копали грядки и проч. Однажды приходит старик немец. Весь такой седой, аккуратный, с очень добрым лицом, я это сразу заметил, и просит трёх рабочих, в число которых попал и я. Приводит он нас на свою маленькую ферму и вместо «урока», сажает за стол. А мы все жили в постоянном недоедании и до того ослабли, что еле ноги таскаем. Я всегда был худой, а тут отощал ещё в два раза. И вот начинает этот немец нас потчевать. И радушно так. И добавки подливает. Мы думали, он нас решил подкрепить, что б работали лучше. А он после обеда говорит по-русски: «А теперь отдыхайте». Я заинтересовался, откуда он знает русский язык. И тут выяснилось, что хозяин наш попал в плен к русским во время 1 мировой войны. И так ему было хорошо, и такое было отношение со стороны победителей, что он забыть не может и навсегда русским благодарен. Считает, что русские самый добрый и христианский народ. Нам это было удивительно слышать от немца. Целый день мы у него просидели, отдыхали. А потом он нас до барака проводил и ещё дал хлеба с собой. Вот видишь, везде люди разные!» «А что было потом?» «А потом попал я в город Золинген, где находились знаменитые металлообрабатывающие заводы. Этот город освобождали американцы, но перед этим они его пробомбили так, что все здания превратились в крошево и множество гражданских погибло. Мы - гастарбайтеры прятались по подвалам и я до сих пор не пойму, как мы выжили. Когда я после сидения в подвале попал на улицу, то увидел гору обломков, из которых не было ни одного больше метра в длину. Русские так не поступали и гражданских больше щадили. Ну, нас сразу освободили от конвоя, дали американскую полувоенную форму и очень агитировали ехать в США навсегда, а то вас, дескать, советы репрессируют. Однако я рвался домой, тосковал по родине, скучал по родным. Нас передали в СССР. «Ну и как, репрессировали?» «Не то, чтобы репрессировали, но и не отпустили». «Как это?» «Сформировали отряды из нашего брата - германских рабочих и отправили восстанавливать Сталинград. Я там год проработал. Потом отпустили домой. Все мои, к счастью, остались живы. Но после всего пережитого мне как-то было не по себе, не мог найти место в гражданской жизни. А тут узнал я, что открыли Троице-Сергиеву лавру. Поехал помолиться, да тут и остался. Мать моя была благочестива, и я всегда был верующим. Она меня на монашество и благословила, а в старости и сама приняла постриг».
На этом история игумена Виссариона не закончилась. В тот день закончилась лишь наша «посевная». Мы вскопали целину, а на другой день засадили её семенами, а потом ещё пару раз пололи и окучивали. Эти новые для меня труды не прошли бесследно в том плане, что я из-за усталости позволил себе пару раз пропустить спевки семинарского хора, за что получил так называемый «тропарь». Вообще-то тропарь это такое церковное песнопение, в котором кратко передаётся смысл праздника или раскрываются добродетели празднуемого святого, но на семинарском жаргоне «тропарь» означает письменный выговор. Его вывешивали на доске объявлений для всеобщего обозрения и устрашения, а для виновника «прославления» «тропарь» являлся предупреждением: после третьего «тропаря» обычно семинариста выгоняли. Зато, несмотря на эту неприятность, я много пообщался с отцом Виссарионом - одним из самых истовых и уважаемых лаврских монахов, будущим духовником лаврской братии, сменившим на этом посту архимандрита Кирилла (Павлова).
В 1957 году Василий (мирское имя отца Виссариона) принял постриг в Троице-Сергиевой лавре. Какое-то время в период послушания ему довелось состоять при патриархе Алексии 1 в иподиаконах и жить в патриаршей резиденции в Переделкино. Я как-то спросил, каким был патриарх Алексий. Батюшка задумался на минуту, а затем, подняв указательный палец вверх, громким шёпотом произнёс над моим ухом: «Он был...НАСТОЯЩИМ, из тех, дореволюционных монахов». В 1950-х годах возобновились контакты с русским Пантелеимоновым монастырём на Афоне, прерванные революцией 1917 года и двумя мировыми войнами. По некоторым данным в период расцвета (вторая половина Х1Х века) число русских монахов на Афоне достигало девяти тысяч. Греческие власти во все времена ревниво относились к пребыванию на Святой Горе монахов славянского происхождения, и часто вводили для них различные ограничения. В описываемый период произошло некоторое оживление в дипломатических отношениях СССР и Греции, и появилась возможность пополнения рядов в старинной русской обители. Некоторых молодых монахов Троице-Сергиевой лавры сагитировали написать прошение на Афон. Среди них был и иеромонах Виссарион. Однако дело вскоре застопорилось и никого из русских на Афон не пустили. И вдруг, через двенадцать лет этим прошениям снова дали ход и предъявили их авторам. На этот раз из нескольких кандидатов выбрали двоих, так некоторые не прошли медицинскую комиссию, а иные отказались. Одним из этих двоих был отец Виссарион.
В одном из своих писем некоему корреспонденту, просившему благословения на Афон, святитель Феофан Затворник ответил отказом, предупреждая, что там «большая тоска по родине». Святитель знал, что говорил. В полной мере эту тоску, эту типично русскую болезнь пришлось испытать отцу Виссариону. Оказалось, что огромный Пантелеимонов монастырь брошен на произвол судьбы. В нём оставалось всего несколько престарелых монахов, поселившихся ещё до 1917 года. Здания обветшали, налаженное хозяйство пришло в упадок, некому было вершить службу по строгому афонскому уставу. Да ещё старые монахи с подозрением и недоверием относились к новичкам из «Совдепии». Двум молодым монахом пришлось взвалить на себя массу дел и обязанностей: вести богослужение, которое ежедневно занимает не менее двенадцати часов, возделывать землю, готовить пищу и ухаживать за старцами. Кое-что, конечно, было возложено на наёмных работников, но нагрузка всё равно оказалось запредельной. Отец Виссарион вставал чуть свет и до ночи работал то на тракторе, то шофёром грузовика, то кладовщиком, то поваром. При этом следовало посещать богослужение и выполнять личное монашеское правило.
Между прочим, в этот трёхлетний период пребывания на Святой Горе произошёл важный эпизод в жизни батюшки, очень для него характерный, доказывающий его бесстрашие и ревность в отстаивании принципов и основ Православия, как он его понимал. Обитель святого великомученика Пантелеимона посетил митрополит Никодим (Ротов), известный проводник экуменизма и в то время второе лицо Московской патриархии (а некоторые считали, что первое). Фигура митрополита Никодима, ныне пререкаемая, и в те времена вызывала в консервативных кругах духовенства недовольство и ропот. Разумеется, отец Виссарион, воспитанный в лаврских традициях, филокатоличества митрополита не одобрял. Но одно дело не одобрять издали, а другое обличить в лицо, как сделал он. Митрополит даже отшатнулся, нарвавшись на такую отповедь противника экуменизма. «Не видишь дальше своего носа!» - таков был ответ возмущённого иерарха. Я не знаю, был ли оскорблённый в лучших чувствах митрополит причиной дальнейших злоключений игумена Виссариона, но предполагаю, что батюшке этот эпизод впоследствии припомнили. Дело в том, что он попросился обратно в Россию. Не выдержал афонского режима. Слишком запредельной оказалась нагрузка. И тут возникли трудности, так как по требованию греческих властей русские монахи на Афоне принимали греческое гражданство, утрачивая гражданство советское. Отец Виссарион, не дожидаясь разрешения конфликта, самовольно вернулся на родину. За этот поступок его наказали - не приняли в лавру. Тут опять вмешалась власть. Священноначалие не склонно было наказывать провинившегося столь строго. Монах вне монастыря, словно рыба, выброшенная на берег. Я не знаю, сколько времени он скитался во время первого изгнания, должно быть, года два-три. Батюшка жил у разных людей. Именно в этот период он познакомился с моей тёщей Анной Георгиевной Прасловой, будущей монахиней Анной, которая, по мере своих возможностей вместе с другими друзьями помогала изгнаннику, чем могла.
Другой на его месте, может никогда бы и не вернулся в монастырь, но батюшка слёзно молился преподобному Сергию о возвращении в его обитель и обивал пороги начальства. Наконец, мольбы были услышаны и его снова взяли в лавру. Таким образом, когда его изгоняли во второй раз, о чём я рассказал выше, припомнили и первый эпизод. Второе изгнание оказалось более длительным и продолжалось, если не ошибаюсь, лет пять. Батюшке пришлось многое перенести: поиски убежища, скитание по квартирам, работу «в миру», нападение грабителей, когда его оставили на улице без сознания с разбитой головой, но он всё безропотно терпел и надеялся. Время показало, что не зря. Игумена Виссариона снова приняли в обитель при новом наместнике Алексии (Кутепове). Последние годы жизни батюшки прошли мирно в окружении любящих духовных чад, при всеобщем почтении и уважении. Книги его стихов неоднократно издавались. Конечно, его неимоверно огорчали события на Украине и батюшка глубоко страдал. Я помню, как он однажды сказал: «Народ на моей родине (Полтавщине) благочестивый. Но я уже более сорока лет нахожусь в лавре и почти забыл «ридну мову», стихи пишу на русском. За это время через исповедь узнал тысячи людей. И вот, что скажу: русский народ самый благочестивый, самый добрый, самый лучший. Вера крепко сидит в его душе, крепко не напоказ. Видишь, как её пытались искоренить? Но не смогли. И никогда им это не удастся».
***
Справка. Виссарион (Великий-Остапенко, 1924 - 2015), игумен, насельник Троице-Сергиевой лавры, духовный поэт.
В миру Великий-Остапенко Василий Евстафьевич, родился 19 марта 1924 года в селе Сенча Полтавской области Украины.
Во время Великой Отечественной войны из Украины был угнан фашистами в неволю и прошёл суровую школу концлагерей с 3 октября 1942 на железно-рудной шахте в Германии, где и подорвал серьёзно своё здоровье. Был освобожден 29 марта 1945 года, по другим данным бежал из плена. Вернулся в Россию.
Поступил в Троице-Сергиеву лавру, 10 апреля 1957 года был пострижен в монашество с наречением имени в честь преподобного Виссариона Великого, чудотворца Египетского, в Трапезном храме Троице-Сергиевой лавры.
Был рукоположен в сан иеродиакона, а затем - в сан иеромонаха.
С 1970 по 1973 год проходил послушание в Пантелеимоновом монастыре на святой горе Афон.
Был возведён в сан игумена.
Скончался 12 марта 2015 года, на 91-м году жизни. 14 марта того же года состоялось отпевание.
Писал стихи, некоторые из которых были положены на музыку.
.jpg.webp)
