«Он нам Русь сохранил!..»

От редакции. Этот рассказ мы получили по почте со следующим сопроводительным письмом. «Здравствуйте. Высылаю Вам рассказ одного очень хорошего человека - Владимира Игнатовича Дерябкина.

Бывший клоун-дрессировщик, он исколесил с цирком полмира. И столько в нём неукротимой энергии и жизненной силы до сих пор - хотя он давно уж на пенсии - что этой энергии и этой силы хватило и на цирк, и на собирание граммофонов (из этого собирания вырос единственный в России Музей граммофонов - и второй по уникальности в мире!), и на создание у себя на родине, в хуторе Хоботок, музея казацкого быта... А ещё Владимир Игнатович пишет рассказы, сочиняет песни и исполняет их под гитару...

Вот такой он человек. Русский человек.

Этот рассказ он мне прислал - и попросил опубликовать его на каком-либо сайте российской или патриотичной направленности. А, если получится - то и в какой-нибудь газете или в журнале.

Поэтому, если есть такая возможность - опубликуйте, пожалуйста, его рассказ у себя на сайте. С уважением, Александров Сергей Васильевич».

***

Нет, второй раз я Вас не предам!

1

Я зашёл на почту, что у меня здесь, на Каменноостровском, в тот момент, когда ссора между двумя немолодыми женщинами, видимо, уже стихала. Та, что стояла в норковой шубе рядом с кассой и пересчитывала увесистый перевод, вдруг снова с озлинкой сказала:

- По Сталину, видать, соскучилась!

- Оставшийся народ, живший при нем, соскучился, - спокойно ответила та, что стояла в середине очереди. Накинутая поверх одежды желтая жилетка, которую носят рабочие жилищной конторы ярким пятном выделяла её из очереди.

- Ааа, народ? А народ - что, забыл, когда ночью лифт поднимался, и все замирали от страха: у кого на площадке он сейчас остановится?!.

- Мы не прислушивались, - так же спокойно ответила та. - Мои родители жили честно.

- Ну-ну, честно! Скажи еще это, ну, ваше любимое: «Когда он умер, народ весь плакал».

- Мы жили тогда в Воркуте, отец инженером на заводе работал. Чего уже тут говорить о народе? Я видела, многие зеки там плакали... Зэки, слышите? - повысив голос, сказала она вслед уходящий женщине.

Очередь угрюмо молчала. Я почувствовал, что заболела голова.

...Надо же - чуть поволнуешься, и боль - тут как тут. Надо уходить. Завтра приду и получу эту пенсию, наполовину украденную у меня, наверняка, одним из тех, у родственников которых ночами «тогда» останавливался лифт.

Я еще немного постоял, потом вышел на улицу и, направившись к себе в музей, подумал:

- Вот сейчас же приду и сразу же сяду за этот маленький рассказ о Сталине, который я уже не раз за эту пару десятков лет выпихивал из очереди своих еще не написанных рассказов... Обязательно напишу...

2

Помню, приехал я на улицу Марата после длительного перерыва - к тому самому Максиму, про которого я когда то написал рассказ «Заплачу по-барски».

Максим встретил меня радушно. Я знал, что дела у него «с горочки мчались», мелкий антиквариат которым он торговал, выхватывался между сумкой и столом - от того и был Максим в последнее время при хорошим настроении. Заварив мне тогда еще настоящего индийского чайку, он стал показывать сложенные в стопы почти до потолка патефоны.

- Максим, ты, я вижу, тогда не допонял меня! Я ж тебе говорил, что меня интересуют только иностранные модели, а наши - отечественные, сталинской эпохи - у меня все в музее давно уже есть!

- О, хорошо, что о нём ты напомнил! Тогда вот что сейчас я тебе покажу. Иди сюда.

И он, открыв небольшую зашторенную дверь в кладовку, включил свет.

На белой мраморной столешнице старинного самоварного столика стоял метровый, при всех наградах и регалиях, бронзовый бюст Сталина.

- Вот это работа, Максим! Вот эта работа! Как же схвачена здесь эта его мощь!

- Там, Игнатьич, на бюсте, внизу, все фамилии тех, кто его делал.

- Где же ты его взял? Ему надо же было где-то еще сохраниться!

- Да где? Завод растаскивали, а он у одного инструментальщика, спрятанный в шкафу, стоял.

- Ну, и сколько же ты заплатил?

- Он не брал! Мужичок непростой был, с мозгами, и начитанный. Я когда этот бюст увозил, он подошел к машине, посмотрел на меня и говорит: ″Сохрани, он нам Русь сохранил!″

- Надо же, Максим, мне как раз недавно моя 75-летняя мама рассказала один случай, связанный со Сталиным. Он 47 лет назад произошёл. У меня же отец с войны вернулся без ноги... А немцы в войну многие казачьи куреня пожгли, ну и поселился отец с мамой в хижинке, сложенной из камня. Вскоре к ним из станичной больницы врачиха приехала, а мама уже мной беременна была. Она посмотрела на их жизнь, и говорит:

- Куда ж вам второй-то? Вокруг вас и так одна нищета.

Мама заплакала, и протянула ей единственное их богатство - понравившийся врачихе эмалированный голубой кувшинчик, привезённый отцом с войны. Та взяла, его положила его к себе в сумку и, приложив палец к губам, полушёпотом сказала:

- Придешь в больницу в пятницу в конце дня, мы всё и решим.

Мама помучалась, помучалась - и все-таки пошла. Приходит в назначенное время, а ей и говорят:

- Эта врачиха уже не работает, её утром забрала милиция!

А ведь тогда же, Максим, был строжайший запрет, на прерывание беременности...

- Вот так, сыночек, - сказала мне мама. - Благодаря этому сталинскому закону ты и остался жить на земле...

- Ну, о чем здесь тогда и говорить-то? Его тебе Бог сам дает в руки. Забирай! А взамен ничего мне и не надо. Толька щас прямо и увози.

- Да куда ж я его повезу? Я в музей же его не поставлю.

- А на Крюков, к себе в мастерскую?

- Да она у меня граммофонами же вся там заставлена, - стал я выкручиваться. - Я, Максим, туда завтра поеду и попробую место найти. Ну, а если уж нет, то тогда надо что-то будет придумывать.

- Я чего-то, Игнатьич, тебя не пойму? Может, мне его лучшего продать, да и голову не морочить? У меня на него уже и покупатель есть.

- Нуу, да, конечно же, лучше продать, - сказал я с облегчением. - А то я вдруг не возьму, да и обломаю тебе продажу... Все, Максимчик, давай, провожай, а то в цирк на работу пора уже ехать.

3

Так вот и жил потом, все эти годы, опуская глаза перед собственной совестью - когда что-либо слышал о Сталине. Так бы и дальше жил с этим пятном на душе, если б однажды, проходя по рядам блошиного рынка, не наткнулся бы на, вышитый крестиком, небольшой портрет Сталина.

- Это Ваш? - спросил я у стоявшей рядом старушки.

- Мой! - ответила она! - Что, понравилась вышивка?

- Да!

- Не поверите - мама в Блокаду его вышивала.

- Сколько ж стоит портрет?

- Да какая ж с меня продавщица? Ну, хотя бы пятьсот рублей дайте, если столько вам будет не жалко, ну а если уж жаль, то тогда можно чуточку меньше.

- Да нет же, нет! Мне ни грамма не жаль, - сказал я, и протянул ей единственную тысячерублевку, лежащую у меня в кошельке.

- Для меня ж это большие деньги! Мне же не с чего сдачи вам дать. Подождите минуточку, я сейчас разменяю.

- А мне сдачи не надо, не надо, - остановил я её. - Вы, пожалуйста, маму свою на них помяните.

-Ой, да милый же ты, дорогой, да спасибо ж тебе! - И она, суетясь, положила портрет мне в пакет.

Я поблагодарил её. Вышел с рынка, сел в машину и поехал к себе в музей на Пушкарскую.

4

Куда же повесить портрет? - думал я, кружа по комнате. - А поставлю-ка я его на подоконник, прислоню к стеночке - и пусть там стоит, нашу новую жизнь наблюдает...

А на следующий день, возвращаясь из цирка в музей, я зашел - как всегда - не с Большой Пушкарской, с дворика, а с центрального входа - со сквера на Каменноостровском. Смотрю на окно, а портрета-то там как не бывало. И кому он там мог помешать? Захожу в музей.

- Люда, - спрашиваю жену. - А куда портрет Сталина делся?

- Я, Володя, его убрала.

- А зачем?

- Так это надо тебя бы спросить? Для чего ты его там поставил? У нас тут не десятый, а первый этаж! К нам же разные люди приходят! Будут видеть, пойдут потом разговоры.... Тебе мало их было за жизнь?

- Вот и все, - подумал я. - Вот до чего мы дожили. Ладно я тогда, гнида трусливая, мог же, мог же взять сталинский бюст, замотать, увести, где-то спрятать или где-то его закопать? Он же нашей России история. Ну, а здесь то, а здесь - дочь военного, дочь майора медицинской службы, дошедшего до Берлина, а всё тоже самое - боится чужого мнения. Пустых разговоров...

- А куда же ты дела портрет? - спросил я.

- Да задвинула я вон туда, между стенкой и холодильником.

«Моя мама в блокаду его вышивала»... - снова вспомнились мне слова старушки.

Я подошел, вытащил портрет, поставил его на окно и сказал:

- Нет, Иосиф Виссарионович, второй раз я Вас не предам...

***

Когда я получил уже перепечатанною рукопись этого рассказа, я зашёл в небольшой грузинский ресторанчик «Салхино», что у метро Горьковская. Кроме меня и еще одной довольно пожилой пары - никого там не было. Я сел за столик, надел очки, взял рассказ - и тут вдруг подумал, глядя на пожилую пару: «Вот бы им мне его прочитать? Что б они про него мне сказали? Только как с этим мне подойти?»

Доев быстро свое хачапури, я все-таки набрался смелости, взял листки и подошел к их столику.

- Вы меня извините, пожалуйста, - обратился я к ним. - Мне только что отдали мой рассказ, перепечатанный уже начисто. А он - о том, о вашем времени. Я бы очень был бы вам благодарен, если б вы согласились послушать его. Ну, и может быть, что-то потом сказали. Он коротенький, он небольшой. Вот смотрите - всего-то три листочка.

- С удовольствием даже послушаем, - сказала женщина, убирая сумочку со стоящего рядом стула. - Но хочу Вас предупредить - у нас с мужем разные платформы, - засмеялась она.

- Ну, всё, мы Вас очень, очень внимательно слушаем.

И я начал читать. А когда закончил, в глазах у неё были слезы. Она открыла сумочку, взяла ручку и в конце рассказа поставила «пять». Муж, сидевший напротив, помолчал, потом взял у неё ручку, развернул к себе листок и, поставив рядом с пятёркой «плюс», сказал:

- Да, тогда, перед самой войной, мы при нём хоть немножко пожили...

Санкт-Петербург, Большая Пушкарская

Музей граммофонов В.И. Дерябкина