Это было в год тридцатилетия Победы. Кусты сирени, рассыпав белые грозди цветов, благоухали, сияли, словно застывшие слезы прошлой беды, взметнулись к солнечному весеннему небу праздничным салютом. В центре шахтерского посёлка возле клуба, у памятника солдатам, погибшим при освобождении Донбасса от фашистов, с самого утра собирались ветераны.
Играл оркестр...
Колоны школьников, шахтеров и всех остальных жителей Михайловки шли с красными знамёнами, транспарантами, цветами, воздушными шарами и флажками. Торжественно, весело и с огромным душевным теплом, в едином порыве народном, в едином восторге и благодарности к тем, кто отстоял свободу нашей земли, к тем, кто не жалея сил и своей жизни проливал кровь и пот во имя будущего - этого светлого будущего мая...
* * *
- Пап, расскажи про войну...
- Собирайся на парад, война ты моя непутёвая, опять Надежда Павловна мне будет высказывать, что ты опоздал в школу. Ты хоть сегодня меня не подводи. И не вздумайте, когда будете идти в колоне, со своими дружками-оболтусами лопать шарики у малышей.
- Пап, а правда, что у немцев каски были с рогами?
- Самые главные рога у Гитлера были, но мы их обломали...
- Пап, а ты фрицев убивал?
- Вот ты достал с утра, прилип, как банный лист: пап да пап, - сказал отец, поправляя на парадной гимнастерке ордена и медали, затем серьёзно взглянул на сына:
- Ты мне скажи, Игорь, что вы давеча натворили в школе? Я же всё равно узнаю. Мать молчит как рыба, боится, что выпорю тебя. Рассказывай, не переживай, в честь праздника тебе индульгенция будет.
- Что за индуль-индульгенция такая, - испугался малый, - не-е, ты лучше выпори.
Отец рассмеялся и погладил сына по белобрысой голове:
- Можно и выпороть, но сегодня я тебе амнистию объявляю.
- Опять ты какие-то слова непонятные говоришь, - обиделся Игорь и, не решаясь рассказать отцу о школьном происшествии, хотел было уходить, но отец его остановил:
- Ладно, не пыхти. Говорю, я сегодня добрый, не трону. Что случилась у вас в классе?
Игорь сначала робко, а потом, видя спокойный настрой отца, всё веселее стал рассказывать о совсем недетском баловстве. Дело в том, что его дружок Федька притащили в школу ручную гранату «лимонку», смертоносный заряд был без запала и опытный в этих опасных шалостях мальчишка спокойно пугал гранатой девчонок, а затем, ему пришла дерзкая идея подложить «лимонку» в классный журнал учительнице по алгебре Валентине Васильевне. Она, как казалось балагуру, всех уже достала своими формулами и всегда пугала родителями или того хуже директором.
- Вот он и решил тоже попугать училку, - рассказывал уже бойче Игорь.
- А чё это говоришь - он, а ты что не причём? - спросил отец.
- Граната-то у Федьки была, они её в балке нашли с Валиком из 8-го Б. Федька на стол «лимонку» подложил и журналом прикрыл. Когда Валентина Васильевна вошла в класс, я рядом с учительским столом стоял, вот поэтому она потом и подумала, что это я сделал. Она поздоровалась с нами и взяла журнал, а под ним граната, вот тут-то, потом, и случился с ней припадок, чуть было на пол не рухнула...
- Да, урок вы сорвали, черти, разве можно так шутить? Гранату, где взяли? Опять в дьковские балки ходили? Сколько раз я тебе говорил: опасная это игра - рыться в старых окопах! - хмуро улыбнулся отец, представляя какой переполох устроили бесенята.
Каждый год с приходом весны, с первыми ручьями и ласковыми солнечными лучами, когда овраги и балки сбрасывали снежное одеяло, обнажался на отрогах Донбасса зверский оскал прошедшей войны. Земля в округе просто нашпигована железом. С каждым годом, уходя глубже и глубже, в толщу времени и грунта, гуляющая смерть прошлого то и дело, иногда, напоминала о себе оголившемся ржавым боком мины или снаряда, а то и человеческими костями...
Здесь, неподалёку от шахтерского посёлка Михайловка, у села Дьяково осенью тысяча девятьсот сорок первого года разыгралось ожесточенное сражение. Танки фон Клейста фашистской группы армий «Юг» рвались к воротам Кавказа Ростову. На фоне битвы под Москвой, сражение на южном участке советско-германского фронта, конечно, по своим масштабам несопоставимо, но благодаря мужеству и героизму русского солдата враг был остановлен под небольшим селом Дьяково. Если бы была отрезана Донбасская группировка Южного фронта советских войск, уже в сорок первом году фашисты могли выйти к Волге и Кавказу. Здесь, как и на всех остальных участках кровавой жатвы, у каждого солдата были свои несколько метров родной земли, в которую он, вгрызаясь всем своим естеством, стоял насмерть...
- Ну, и чем дело закончилось? - спросил отец.
- Потом нас всех пацанов с класса директор к себе в кабинет согнал и стал пугать детской комнатой милиции, гранату отобрал и подзатыльников всем надавал... Потом, за родителями отправил. А потом, я боялся, что ты меня отдубасишь. Поэтому, потом, мамку попросил не рассказывать тебе, хотя я и не виноват...
- Потом, потом, заладил... Отдубасить, как ты говоришь, потом тебя мало! Не виноват ты! В клуне патроны ржавые, в коробке под старым шифоньером, чьи я нашел? Игорь, прекращай ерундой заниматься, мало тебе примеров: вон Сёмка Коротков безрукий ходит, сорокалетний мужик и кому он нужен инвалид? Вот также мальчишкой лазил по балкам и попал под раздачу, тол вываривал из снарядов, ладно тогда, сразу после войны, этого добра было столько в округе, что люди боялись в лес по грибы ходить и коров по полям с опаской гоняли. А сейчас-то, тридцать лет прошло, как отгремела окаянная. Одеты, обуты, голода не знавали, учитесь и радуйтесь жизни! Смотри, времена-то какие настали, хорошие времена! Страна наша великая и народ наш советский великий, труженик... Колька Скрипник у нас на шахте работает, чуть больше двадцати, а уже на Героя Социалистического Труда метит. Вот с кого нужно пример брать!
Во дворе залаяла собака. На пороге дома нарисовался сосед Тимофеевич, при параде, в новом бостоновом костюме, на лацкане которого нашли свое место два ордена Красной Звезды, а с другой стороны его широкой груди в ряд сияли три медали «За отвагу».
- Николай, хватит чистить свои побрякушки, пошли наши уже все собрались. О, и Игорь Николаевич здесь, привет герой, на парад идешь? - сосед крепко по-мужски пожал руку мальчишке.
- Идет, идет, я ему тут лекцию читаю в честь праздника, - вместо сына ответил Николай.
- А чё натворил?
Николай пересказал Тимофеевичу школьную историю, сосед от души громко рассмеялся, приговаривая:
- Вот сорванцы, вот сорванцы, а учительница, говоришь, обомлела от страха? Вот сорванцы! Вот удумали барбосы!
- Ты ещё здесь? Шагом марш, в школу! - прикрикнул на сына Николай.
В дом вошла мать. Статная, лет сорока пяти, женщина окинула взглядом мужиков.
- Красавцы, ну, прям красавцы, хоть куда!
- Это правда, Любаша, хоть куда, хоть туда, хоть оттуда. Привет тебе, категорический, от меня и с праздником! - обнял Иван Тимофеевич Николаеву жену.
- Я торбу собираю на природу. Коля вчера мясо замариновал. После парада идёшь с нами на поляну в балку? Шашлычок пожарим на углях, - сказала Люба, освобождаясь от крепкой руки Тимофеевича.
- Не знаю, Люба, может и пойду, после парада видно будет.
- Пошли, наши девчата из Ровенёк с мужьями приехать должны к обеду, компания будет весёлая, картошки спечём и в картишки поиграем.
- Пойдёт, пойдёт, никуда он не денется, - сказал Николай.
- Вы только после парада не нажритесь водочки, а то я вас знаю, щас встретитесь с дружками и понесётся душа у рай! Игорёк, айда, я молочком тебя парным напою и булочку слопай, а то до обеда проголодаешься. Пошли, быстро, Федька уже пришел, ждет тебя.
Мать с сыном вышли из дома и направились в летнюю кухню. Николай, рассматривая себя в трюмо, пытался втянуть живот и защелкнуть офицерский ремень.
- Ты когда, Коля, сбросишь энту гимнастёрку, не уж-то на костюм в шахте не заработал?
- Дорога́ она мне, Тимофеевич, и галифе, и сапоги хромовые, врос я в них. Вот только животик обвис, а надену форму свою дембельскую и другим человеком себя чувствую, помолодевши лет на тридцать...
- Ты, случаем, шинелку свою прострелянную из сорок четвертого не припас, а то бы и её напялил...
- Знаешь что, друг мой сердешный, Иван Тимофеевич, давай-ка по стопарику, за Победу! У меня здесь неприкосновенный, так сказать, запас есть.
Николай отодвинул книги в этажерке и вынул бутылку.
- Настоящий пятизвёздочный армянский коньяк! Это кума из Луганска на день рождения мне подсуетила. Держу на особый случай, не знаю, что они там городские в этой «коняке» находят, но пить его и без закуски можно, теплая зараза - нутро греет...
Друзья поздравили друг друга с Победой, выпили и обнялись...
* * *
Николай Иванович Воронцов семнадцатилетним юношей ушел на фронт. Бросала его судьба по военным дорогам с осени сорок первого до лета сорок четвертого года, до наступления в Белоруссии.
Когда стратегическая наступательная операция «Багратион» вступила в свою завершающую фазу по разгрому фашистов, стрелковая дивизия, в которой воевал Николай, была введена в прорыв из второго эшелона. Земля гудела от грохота разрывов и лязга гусениц танков, вот тут-то и достала его разрывная крупнокалиберная фашистская пуля, вырвала левый бок с четырьмя ложными рёбрами. Шинелька, скатанная в скадку, спасла тогда Николая Ивановича.
Почти три года на передовой обходила стороной солдатская беда Николая. Ни одной царапины, если не брать в расчёт легкие контузии от бомб и снарядов, что тысячами тонн сыпались на голову наших воинов; но они цеплялись за каждую пядь родной земли, отступали в крови и боли, а потом гнали врага в загривок, рвали фашистскую гадину в клочья.
«Заговоренный ты, Воронцов, - говорил Николаю комбат после очередного боя, - коль обошла тебя смертишка в первых боях, значит, жить будешь долго!»
Порой, в их батальоне оставались считанные бойцы нетронутые огненною плетью войны, а Воронцов был избитый, помятый, но целый.
С комбатом Егоровым Николай Иванович два года воевал, бывал в таких переделках, что казалось, семь раз можно было остаться без головы. Отступал с боями до предгорий Кавказа, потом бил фашиста в родных донских степях, после освобождения Донбасса гнал немца до Днепра. Уцелел Воронцов и на Букринском плацдарме. После освобождения Киева остатки их батальона прошли по Крещатику уже без Егорова, при форсировании Днепра прямое попадание снаряда в плот, на котором был комбат с бойцами, разорвало в щепки на глазах у Николая Ивановича... и упокоили холодные осенние воды великой реки души наших воинов.
Эта страшная картина, кровавого фонтана днепровской воды с ошмётками тел, кусками плота и шипящей пены, на всю жизнь осталась в сознании Николая Ивановича. Это мгновение, в разных интерпретациях, врывалось в тревожные кошмарные сны солдата, и, каждый раз, просыпаясь в холодном поту, он видел страшный кадр смерти... Видел как наяву, снова и снова - сотни раз переживая малый кусочек своей большой солдатской судьбы, он понимал: через какое горе, через какую трагедию прошел наш народ; и когда спрашивали его, что больше всего врезалось в память ветерана, он отвечал, смахивая скупую солдатскую слезу: «Битва за Днепр...»
За форсирование Днепра Николай Иванович получил свой главный орден Красного Знамени, хотя больше всего он дорожил, как и многие простые труженики войны, первой, самой солдатской медалью «За отвагу».
И вот теперь, в Белоруссии, его несли санитары с разорванным боком. Воронцов, лёжа на носилках, понимал, что ещё живой. Он не помнил, как его выносили с поля боя, не помнил, как оказали первую помощь, но теперь он осознавал, что живой и выжить нужно, во что бы то ни стало, нужно выжить...
В медсанбате врач, рассматривая огромную рану, приговаривал: «Были бы кости, а мясо нарастёт. Повезло тебе, солдатик, худоба́ и шинелька спасла, - доктор, осторожно вынимая из раны инородные кусочки материи, фрагменты искромсанных ребер и мелкие осколки разрывной пули, разговаривал, казалось, сам с собой. - Так, почка целая, так, что тут...»
Николай, проваливаясь в бессознательные скитания души, урывками слышал фразы военврача и санитаров, он не ощущал боли, потому что всё его тело было сплошной болью. «Срочно нужно отправлять его в госпиталь, множество мелких осколков от пули в кишках, может начаться перитонит, нужна срочная операция», - сказал доктор санитарам. «Ну, что там?» - в очередной раз очнувшись спросил Воронцов. Врач, прикладывая огромный марлевый тампон к ране, ответил: «Жить будешь, солдатик!»
Николай простонал: «Мне бы попить, водички дюже хочется...» Доктор, обращаясь к санитарам, сказал: «Ну-ка, осторожно приподнимите его, - и, мотая широкий бинт вокруг живота, строго предупредил, - ни в коем случае не давать ему воды. В госпиталь, срочно!»
Без малого восемь месяцев скитался Воронцов по госпиталям. Рана заживала очень долго, сказалось отсутствие четырёх нижних левых рёбер. Рубец от хирургического скальпеля поперек всего живота давно зажил и стал рассасываться, а вот изуродованный бок Воронцова то и дело давал о себе знать, не хотел заживать.
«Как твоя рана, братишка?» - спрашивал одноногий сосед по палате. «Бывает рана, брат, что и шапкой не накроешь, так это про меня...» - отвечал Николай.
Фашистов громили уже под Берлином, когда Николай Иванович Воронцов стоял пред очами медкомиссии. Председатель что-то быстро писал в личном деле, а потом, подняв голову и внимательно посмотрев на солдата, сказал: «Вы комиссованы, товарищ Воронцов, отправляйтесь домой. Восстанавливайте Донбасс, в народном хозяйстве нужны рабочие руки...»
Завхоз госпиталя, имея симпатию к Николаю, выдал ему почти новенькую гимнастерку, галифе и хромовые сапоги. Воронцов прикрепил на грудь ордена и медали, и, распрощавшись с друзьями-товарищами, отправился из госпитальной Самары в родные донецкие степи.
Весна сорок пятого взорвалась буйным цветением и победным салютом. Николай устроился на шахту в механический цех слесарем. В конце сороковых повстречал свою суженную Любашу, женился, пошли детишки. Молодая семья обживалась, строили дом, денег не хватало, и Николай Иванович решил пойти работать под землю. Вот тогда он и подружился с Иваном Тимофеевичем, он был на шахте десятником добычного участка. Фронтовик-разведчик помог Воронцову устроиться в бригаду и определил Николая вагонщиком под лаву.
Вот так они и грузили антрацит добрый десяток лет, пока не рванул метан от искры высоковольтного кабеля. Их добычную бригаду бросили, как тогда говорили, «на прорыв», поднимать отстающий участок на одной из краснолучских шахт треста «Фрунзеуголь», куда входили и ровеньковские угольные предприятия. Передовая бригада взялась за дело основательно: навели порядок в забое, почистили конвейера, подремонтировали технику и пошла добыча. Но с подземной стихией не поспоришь! Внезапно произошел выброс газа, который скопился в забутах вентиляционного штрека. Силовой кабель под нагрузкой прострелил и поджег метан: хлопок, взрыв! Огненная волна прокатилась по лаве, унося жизни шахтеров добычного звена. Николай, утопая в пыли и дыму, на откаточном штреке включился в самоспасатель. От бо́льшей трагедии горняков спас водяной заслон, который погасил первый взрыв. Полиэтиленовые ёмкости с водой, подвешенные к арочной крепи на штреке, разорвались и накрыли пылеметанную волну. На их счастье и удачу всего крыла шахты второго взрыва не последовало. В это время десятник Иван Тимофеевич с молодым шахтером Андреем были в нижней нише лавы, взрывной волной их выбросило на штрек. От удара головой Тимофеевич потерял сознание. Рядом с ним стонал Андрей. Под лавой погас свет. Воронцов нащупал отскочившую от взрыва каску и коногонку, включил лампу и подполз к товарищам. Тимофеевич пришел в себя, прошептал: «Коля, звони диспетчеру...»
Из лавы повалил дым. Воронцов помог раненным друзьям включиться в самоспасатели. Николай поднял трубку шахтного телефона. Связь с коммутатором была. Он соединился с шахтным диспетчером. Последовала команда: всем оставшимся в живых выходить из-под лавы по откаточному штреку. Вверху очистного забоя начался пожар. Андрей был ранен легко, они с Воронцовым подняли десятника, обхватив его под мышки, и потащили Тимофеевича, он еле-еле передвигал ноги, но они упорно шли к уклону, к спасительной свежей струе воздуха. Четыреста метров штрека стали долгой дорогой к свету и жизни, а по пятам в клубах дыма за ними шла, приплясывая, смерть, и от неё ещё нужно было уйти, и они смогли это сделать...
Трагедия на шахте унесла четыре жизни шахтеров, их хоронили всем посёлком. На траурном митинге председатель профкома шахты слово дал и Воронцову. Николай Иванович, немного смущаясь и смотря в бездну могилы, сказал: «Шахта - второй фронт. Земля вам пухом, братцы...»
Тридцать лет пролетело после войны, не заметил Николай Иванович, как и пенсию шахтерскую заработал, в жизни Воронцова было много всего, но больше хорошего, так думал Николай Иванович, особо радовался он сыну Игорьку. Дочери повзрослели, спорхнули, словно голубки в жизнь замужнюю, теперь нужно поднимать позднего сынишку, ставить на ноги, давать образование. Хозяйство большое: корова, кабанчики, птица всякая и огороды... «чёрт бы их побрал!» - так в сердцах выражался Николай, ухватившись за держак тяпки. Слава Богу, жена хозяйственная досталась Воронцову, многое в их доме держалось на её хрупких плечах. Порой, заглянет Любаша на веранду, а там Николай с газеткой на кушетке: «Коля, пошли кукурузу полоть», - звала она мужа. А он полушутя в ответ: «Восемь часов государству отдал, восемь часов на сон, восемь часов бодрствования... Всё по Конституции, имею полное право!» Люба не унималась: «Пошли, говорю, всё травою заросло, идол, птицу чем кормить будем?!» Николай Иванович нехотя, кряхтя, с трудом отрываясь от своего лежбища, всё же поднимался, сверкнув сморщенным большущим шрамом на боку, надевая рубаху, приговаривал: «Ладно, уж, пойдем, не бурчи...» Люба, увидев отметину войны, к которой за двадцать пять лет совместной жизни так не смогла привыкнуть, уже тихим голоском говорила: «Приляг, милый, я сама, чёрт с ней с этой кукурузой...»
Так они и жили, можно сказать, душа в душу, до этого юбилейного мая...
* * *
- Давай, браток, ещё по одной, помянем друзей-товарищей, что не дожили до светлого дня, - сказал Тимофеевич.
Воронцов, налил полные рюмки коньяку и они, молча, не чокаясь, выпили...
- Всё, Колян, вперед, а то мне ещё с трибуны сегодня выступать. Парторг цельну неделю по пятам ходил: «Тебе, Иваненко, партийное задание, выступить от фронтовиков на параде». Говорю ему, что не любитель я горланить в микрофон, а он прицепился и всё, делать нечего. Вот я и речь написал.
Иван Тимофеевич достал из кармана своего шикарного костюма вчетверо сложенный листок бумаги.
- На, Иванович, посмотри, может быть, ты что подскажешь?
- Лучше своими словами скажи, так вернее будет, не доверяю я бумажкам.
Друзья вышли на улицу. Праздничный майский денёк, разливаясь утренним светом, тонул в птичьем щебетании. Они шли к центру посёлка и все прохожие на их пути почтенно здоровались с фронтовиками, даря теплые улыбки, поздравляли.
На трибуне собрались самые заслуженные ветераны посёлка, среди них Воронцов и Тимофеевич были, пожалуй, самыми молодыми. С нескольких сторон на площадь подошли колоны школьников и шахтеров.
Начался митинг. Было видно, что Иван Тимофеевич, перед своим выступлением волновался, он, ожидая очереди, то и дело заглядывал в бумажку, то разворачивал её, то снова сворачивал. Воронцов дёрнул его за рукав:
- Не дрейфь, разведка, говорю, своими словами скажи, - шепнул Николай на ухо Тимофеевичу.
- Что-то со мной сегодня неладное, как будто первый раз выступать буду, аж колени трясутся, - сказал Иван Тимофеевич, снова разворачивая свой заветный листочек.
- А ты просто, поздравь с Победой и всё.
- Не, Коля, нужно слова хорошие сказать, ведь я воевал в наших местах, мы в сорок первом под Дьяково здесь остановили немчуру и Хусена Андрухаева я знал.
- Так вот, о нём и скажи...
К микрофону пригласили одного из старейшин посёлка Павла Павловича Зачиняева, участника Октябрьской революции и Гражданской войны.
Пал Палыч был местной, так сказать, достопримечательностью, его приглашали на все торжественные мероприятия. Сухенький девяностолетний старичок - говорун, не остановишь! Он мог часами рассказывать о революционных баталиях, о том, как брали Зимний, как защищали Питер от немцев, как сражался с белоказаками, но был у него главный козырь, Пал Палыч всегда заканчивал свои байки словами: «Я Ленина видел...» После этой многозначительной фразы он делал глубокую, просто театральную паузу, и внимательно смотрел на слушателей своими маленькими, скрытыми под огромными седыми бровями, старческими глазками. После слов: «Я Ленина видел...», - как правило, он начинал свой красочный рассказ об исторической встрече с вождем мирового пролетариата. Те, кто первый раз слышал Пал Палыча, попадали под его невероятную энергетику, а старичок, видя, что его слова производят огромное впечатление на собеседников, заводился, и рассказывал о революционных делах с ещё большим энтузиазмом. Пал Палыч часто менял сюжетную линию своей встречи с Ильичом: то он видел вождя на броневике, то в Смольном, то подкачивал Ульянову шины на его роллс-ройсе, то к Павловичу, когда он стоял в карауле, сам лично Ленин подходил и спрашивал: «Товарищ Зачиняев, как вы, одобряете наши первые советские декреты о земле и мире?»
Пал Палыч вошел в роль практически соратника Владимира Ильича и, порой, уже сам начинал верить в то, что чуть ли не каждый день он гонял чаи с вождем в грозном семнадцатом году.
Своё выступление революционер Зачиняев закончил пламенными словами: «С именем Ленина, с именем Сталина мы придём к победе коммунизма!»
К микрофону пригласили Ивана Тимофеевича. Иваненко развернул шпаргалку и стал читать, но запнувшись, на первом же писанном предложении подготовленной речи, он засунул бумажку в карман, поднял голову и смотря куда-то в даль, поверг пестрых краснознаменных колон демонстрации, сказал:
- Вы знаете, дорогие друзья, я не могу без боли в сердце ходить по нашим балкам, потому что их склоны щедро политы солдатской кровушкой. Мне пришлось воевать в здешних местах, мы остановили здесь танки Клейста, мы уже здесь, в сорок первом, приобрели непоколебимую уверенность в том, что мы сломаем хребет фашистской сволочи! Потому что непробиваемой стеной на их поганом пути встали такие люди, как Герой Советского Союза Хусен Андрухаев, адыгеец, но когда у него кончились патроны и его окружили гитлеровцы крича: «Рус, сдавайся!» Хусен поднялся в полный рост и крикнул: «Русские не сдаются!», он подорвал себя и врагов противотанковой гранатой, и, подобно белому журавлю, взлетел к небу в вечность...
Иван Тимофеевич продолжал свое выступление и над площадью воцарилась тишина, потому что перед собравшейся молодёжью был живой свидетель истории, которая разыгралась именно здесь на их земле, именно такие молодые ребята, как и они, стоящие в колонах со знаменами, тогда, в сороковых, победили в самой страшной войне человечества.
Воронцов, слушая товарища, с гордостью смотрел в его широкую спину, на этот солдатский горб была взвалена тяжкая ноша великого лихолетья, но они выдержали всё, вынесли, выстояли, не сломились и не пали духом, расправились и воспарили над русской землёй-матушкой гордым соколом, витязем, ратником, воином...
* * *
Иван Тимофеевич Иваненко родился в тысяча девятьсот двадцатом году в Воронежской губернии. После десятилетки приехал в Донбасс поступать в горный техникум, но был призван в армию. Участвовал в финской компании, брал укреплённую линию Маннергейма в составе новой сформированной 136-й стрелковой дивизии. После финской Иваненко получил отпуск. Весной сорокового приехал в Россошь к родным. Десять дней гулял солдат, потом отправился в родную дивизию, которая к тому времени была передислоцирована в Армению, здесь он и познакомился с младшим политруком роты Андрухаевым. Именно здесь, в Закавказье, и застала их Великая Отечественная война...
По частям и подразделениям дивизии прокатилась волна митингов и собраний. Бойцы и командиры по предложению Хусена Андрухаева единодушно приняли резолюцию с просьбой направить их роту на фронт. Подобные воззвания были приняты на митингах всех частей и подразделений соединения. 20 Сентября 1941 года дивизия поступила в резерв Южного фронта.
Иван Тимофеевич на всю жизнь запомнил первую стычку с фашистами в Запорожской области. Бой длился почти девять часов. Их стрелковый полк сломил сопротивление превосходящих сил гитлеровцев, и с помощью других частей дивизии, овладел селом Малая Белозёрка, пленив несколько сотен фашистских солдат и офицеров. Иваненко всматривался в лица пленных немцев, пытаясь понять, в чём же их превосходство, в чём их непобедимость? Вот они - жалкие, понурые лица, вот они - «сверхчеловеки». «Мы станем вас бить, гады, что тырса сыпаться будет...» - думал тогда Иван Тимофеевич смотря на холёные и уже помятые морды фашистов.
В этом бою Хусен Андрухаев уничтожил из снайперской винтовки более двух десятков вражеских солдат и офицеров. В ходе боя гитлеровцы предпринимали яростные атаки, и каждый раз откатывались с большими потерями. Андрухаев проявлял изумительную выдержку. Спокойно целясь, он после каждого удачного выстрела громко объявлял:
- Есть ещё один!
А в минуты затишья политрук говорил:
- Вот, друзья, видите, что значит снайперская винтовка!
Андрухаев создал в своей роте мощную группу снайперов, в неё вошел и Тимофеевич. Хусен, как непревзойденный стрелок роты, проводил с бойцами тренировочные занятия.
Иван Тимофеевич хранил фронтовую листовку. Однажды, Иваненко показал её Воронцову:
- Смотри, Николай, через всю войну пронес я эту листовку - она стала моим талисманом.
Николай Иванович, бережно развернул пожелтевшую бумагу и прочитал:
«Политрук 2-й роты 733-го стрелкового полка Хусен Андрухаев открыл боевой счёт фашистам, уничтоженным из снайперской винтовки, и положил начало снайперскому движению Южного фронта...» Листовка заканчивалась призывом:
«Воин - стрелок! Бери пример с инициатора снайперского движения младшего политрука Хусена Андрухаева! Становись снайпером. В бою не зевай, счёт врагам открывай!»
В октябре 1941 гoда дивизия вела упорные оборонительные бои на Днепропетровщине с войсками 1-й танковой мотомеханизированной группы генерал-полковника фон Клейста. В состав этой вражеской группировки входили элитные дивизии СС: «Викинг», «Адольф Гитлер», «Великая Германия».
В этих боях отважно сражались бойцы роты политрука Хусена Андрухаева, метко разили врага снайперы Николай Ильин, Василий Носуля, Владимир Решетов, не отставал от товарищей и Иван Тимофеевич Иваненко. Враг нёс большие потери. Но силы были не равными. В начале ноября дивизия стала отходить на юг.
Они отступали под нудным осенним дождём, превратившим дороги в массу топкой и липкой грязи, избитые, голодные, но не побежденные они шли по донецким степям.
5 Ноября 136-я стрелковая дивизия снова встретилась с отборными немецкими войсками Клейста на реке Нагольная. Основной танковый удар противника под селом Дьяково принял на себя стрелковый полк, в рядах которого сражался Хусен Андрухаев и Иван Иваненко. На позиции полка фашисты бросили танки в сопровождении мотопехоты.
Воины не дрогнули, они залегли в окопах, пропуская через себя стальные махины и, встречая уничтожающим огнём вражескую пехоту, забрасывали фашистские танки гранатами и бутылками с горючей жидкостью. Чётко работали снайпера. Иван Тимофеевич занял удобную позицию на небольшой возвышенности у края глубокого оврага. Здесь немцы поворачивали объезжая естественную преграду, мотопехота была как на ладони, Иваненко, из скрытой позиции, метко бил по фрицам, укладывая одного за другим наступающих фашистов.
Получив подкрепление в танках и живой силе, ведя ожесточённый артиллерийский и миномётный огонь, гитлеровцы стремились как можно быстрее прорвать оборону полка и выйти на оперативный простор. Но наши воины дрались, не щадя своей жизни...
Иван Тимофеевич увидел, как на левом фланге их участка обороны поднялись бойцы в атаку. Иваненко ещё не знал, что уже погиб командир роты и в атаку бойцов поднял политрук Хусен Андрухаев. Фашисты отрезали и окружили атакующих храбрецов. Ударила вражеская артиллерия, земля стонала от разрывов и в этот час, как узнал потом Тимофеевич, и был совершен бессмертный подвиг отважного горца-адыга...
* * *
Иваненко продолжал свою вдохновенную речь с трибуны, пригодилась и заготовленная бумага, Иван Тимофеевич снова развернул свой «волшебный» листочек и прочитал:
- По всему Южному фронту прошла весть о подвиге Андрухаева. Представляя отважного орла из горного аула к высшей награде, командование отметило:
«8 Ноября 1941 года в районе села Дьяково на 2-ю стрелковую роту наступало более 200 пехотинцев противника. Три их атаки мужественно отбил политрук Андрухаев. Враг тогда бросил новые силы. Пуля пробила Хусену щёку. Но он не оставил поле боя, а продолжал мужественно сражаться, стойко держать оборону, смело разя фашистов.
Три раза противник окружал Андрухаева, но он отбивался. Кончились все патроны, отстреливаться было нечем. Враг же продолжал наседать. Тогда Андрухаев взял в руки противотанковые гранаты и, подпустив поближе гитлеровцев, с возгласом: «На, возьмите, гады! Русские не сдаются!» - подорвал себя и окружавших его фашистов».
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 Марта 1942 года младшему политруку Хусену Борежевичу Андрухаеву посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
На следуюший день, 28 Марта, газета «Правда» писала:
«Никогда не сотрётся память о подвиге доблестного сына советского народа младшего политрука Хусена Андрухаева, геройски погибшего в неравном бою с немецкими захватчиками».
Снайперской винтовке Xусена Андрухаева командованием фронта было присвоено его имя, и её вручили лучшему снайперу части Николаю Яковлевичу Ильину, а после его гибели - Афанасию Емельяновичу Гордиенко.
Теперь эта винтовка (№ КЕ-1729) с перебитым ложем, к которой прикреплена табличка: «Имени Героев Советского Союза Xусена Андрухаева и Николая Ильина», хранится в Центральном музее Вооружённых Сил. Она стала олицетворением боевого братства трёх воинов - снайперов, погибших на полях Великой Отечественной войны: адыгейца Xусена Андрухаева, русского Николая Ильина, украинца Афанасия Гордиенко...
- Слава советским воинам-победителям! - призывно выкрикнула ведущая митинга. И над шахтерским посёлком раздалось протяжное и громкое - ура-а!
- Молодец, Ваня, выступил что надо, - слегка подтолкнул в спину товарища Воронцов.
Поселковая самодеятельность устроила на пороге клуба концерт. Председатель поссовета и директор шахты обеспечили полевой кулеш и боевые сто граммов для ветеранов. И закрутился, завертелся, праздник народный...
Воронцов и Тимофеевич стояли за столиком и с аппетитом жевали кулеш.
- А ты знаешь, Коля, ходят легенды, что фраза «русские не сдаются» понравились самому Сталину, Верховный подхватил её и частенько повторял, - не остывший ещё от своего выступления на параде сказал Иван Тимофеевич.
- Наливай, Ваня, за Победу! Русские не сдаются!
* * *
Иван Тимофеевич Иваненко прошел всю войну. После тяжелых оборонительных боёв в составе 136 стрелковой дивизии и ранения, подлечившись в госпитале, Иван Тимофеевич попал в отдельную роту фронтовой разведки. Сражался на Брянском фронте. Брал языка перед началом Курской битвы. С боями прошел от Днепра до Вислы, снова был ранен. Тимофеевич с иронией говорил: «Подпортил фриц мне шкурку, ударил сволочь финочкой под лопатку, чуть посильнее и повыше, и не с кем было бы выпить тебе водочки Николай Иванович...»
Иван Тимофеевич весело рассказывал о смертельной схватке с фашистом, но тогда, барахтаясь в окопной грязи, было не до шуток. Здоровенный немец сопел как боров, он заломил Ивана и ударил ножом. Если бы не старшина Цокоров, который успел размозжить прикладом голову фашистскому бугаю, быть может, лежал бы он, Иван Иваненко, в том сыром окопе, в польской земле. Старшина вытащил Ивана на нейтральную полосу, где разведчиков ожидала группа прикрытия. Улыбнулась судьба тогда Ивану Тимофеевичу...
Победу Иваненко встретил в Берлине. Разведчиков отправили по домам в первую партию, настрадались бойцы за кровавые годы войны. Ехали весело, дембельские эшелоны встречали с цветами практически на каждой станции. Иван приехал домой в Россошь, но дома-то и не осталось, ни стен, ни родных: мать умерла в оккупации, отец ещё в сорок первом пропал без вести под Ржевом, старшая сестра, где-то в Сибири затерялась, последнее письмо Иван от неё получил в сорок четвёртом, до ранения, и теперь остался он один-одинешенек. И куда веселье победное подевалось...
Поклонился Иван руинам отцовского дома, поплакал на маминой могилке, хорошо, что соседка баба Варя указала, где упокоилась душа мамы Екатерины Петровны, и отправился Иван Тимофеевич со своим солдатским вещмешочком в Донбасс.
Ох, сколько же таких семей было разбросано, разорвано, заживо зарыто на великих просторах русских!
Иваненко осуществил свою довоенную мечту - поступил в горный техникум в городе Красный Луч. После окончания техникума приехал в Ровеньки и устроился десятником на михайловскую шахту №28 «Венгеровка». Дневал и ночевал он на шахте, всецело отдаваясь работе. Было на кого ровняться и у кого поучиться, тогда на всю страну гремели имена михайловских героев труда Егора Егоровича Петченко и Луки Голоколосова. Ходила в народе такая байка, что богатырь Лука Голоколосов смастерил из шахтного рештака себе лопату-грабарку и тем самым каждый год обеспечивал рекордную добычу, выполняя, за двенадцать месяцев, по пять годовых норм выработки. Байки байками, но Лука Тимофеевич Голоколосов, лауреат Государственной премии, внедрил скоростной метод нарезания лав и выполнял по четыре нормы за смену - это факт! Лука Голоколосов стал наставником Иваненко. Героические были люди!
Так и жил Тимофеевич бобылем в своей комнатушке общежития при школе ФЗО. В пятидесятых начались грандиозные комсомольские стройки новых шахт в Донбассе. «Луганскую-Комсомольскую» №2 заложили на окраине Михайловки. За считанные годы новое угольное предприятие было построено, в 1957 году шахта вступила в строй. Иваненко перешел работать на добычной участок «Луганской».
Каждый раз, когда шёл на шахту, на утренний наряд, Иван Тимофеевич любвался восходящему солнышку, смотрел в степную даль, там, восточнее Михайловки, за семью грековскими буграми, возвышались дьяковские высотки у реки Нагольной, и, порой, ему мерещились в утренней дымке фашистские танки, слышались разрывы и пулемётные очереди. Но, вдохнув широкой грудью свежего воздуха, Тимофеевич думал: «Нет, не зря мы кровь проливали. Нет, не зря... Ради этого рассвета, ради этой утренней тишины и пения соловья, ради земли нашей...»
Иван Тимофеевич попытался было устроить семейную жизнь, приглянулась ему Вера телефонистка, но так ничего и не вышло, она ушла жить к маркшейдеру шахты. Тимофеевич снова полностью окунулся в работу. Годы пролетали, словно перелётные птицы...
Вначале шестидесятых Ивану Иваненко выделили отдельную квартиру, могли дать и раньше, но он всё пропускал свою очередь: «Семейным, своя крыша над головой, нужнее будет...» - говорил в профкоме Иван Тимофеевич. Так и жил он холостым, да неприкаянным бобылём. Одна радость, в начале семидесятых нашлась сестра. Иваненко почти четверть века искал её, куда только не писал, а нашлась Елена внезапно, просто каким-то чудесным образом нашлась, случайно. Иван Тимофеевич поехал с делегацией передовиков-шахтеров в Москву, после официальных мероприятий в Кремле, где вручали награды героям труда, донбасские ребята прогуливались по Красной площади и, здесь то, Тимофеевич и увидел родное лицо. До боли знакомая женщина стояла в очереди у Мавзолея Ленина. Поверить в это было трудно, просто невероятно, но каким-то Божественным образом, в многомиллионной столице, живущих в разных концах огромной страны людей, свела судьба, встретились брат и сестра. Время не смогло стереть родные черты, они узнали друг друга, и словно молнией прошибло их души, этот родной встречный взгляд вспыхнул неописуемым восторгом. Иван и Елена долго стояли, обнявшись, в самом сердце нашей Родины, и плакали...
Иван Тимофеевич взял отпуск и поехал в гости к Елене в Оренбург, где она жила с новой семьёй. Первый муж её, фронтовик, спился, он так и не нашёл себя в мирной жизни. Елена осталась в начале пятидесятых с двумя детками. Она также искала Ивана, исписала кучу бумаг, но отовсюду приходили протокольные отписки: «Выбыл. Не числится...», - и так далее. Тимофеевич проведал племянников, познакомился с новым мужем Елены, и чуточку оттаяла душа разведчика, повеселел шахтер. Теперь каждый год Иван Тимофеевич ездил в гости к своей сестрёнке...
* * *
- Ваня, ку-ку, ты чё энт уснул что ли? - хлопнул по плечу друга Николай. - Ты где летал, разведка? Говорю, пошли, а то Любаха в розыск подаст. На поляне с шашлычком помечтаешь.
- Я, пожалуй, на шахту схожу, вы там по-семейному, девчонки твои с мужьями, наверное, уже приехали, чего я буду болтаться промеж вас.
- Тимофеевич, какая шахта, праздник сегодня!
- Вторая смена - день повышенной добычи, встретить ребят надо. Ты иди, Коля, Люба заждалась, небось...
- Ну, ты даешь, Тимофеевич, что за муха тебя укусила?
- Иди, Иванович, я вечерком загляну, ещё по рюмахе дерним, иди, братан.
К столику, где стояли фронтовики, подошел Игорь.
- Пап, дай двадцать копеек на мороженное.
- Тебе же мать целый рубль давала, что уже спустил, бродяга, - Николай Иванович достал из кошелька жменю мелочи и протянул сынишке.
- Давай, ты тут долго не ошивайся, и переодеться нужно, если идешь с нами на поляну.
- Ладно, я скоро буду, - крикнул мальчуган и растворился в толпе гуляющих сельчан у клуба.
Тимофеевич направился в сторону шахты, а Николай пошел домой. По дороге Воронцов встретил хмельного старичка Зачиняева, он, семеня старческими ногами, что-то бурчал себе под нос. Николай Иванович подхватил революционера под руки:
- Пал Палыч, давай доведу до дому, а то не дай Бог, грохнешься ещё где...
- Шашки наголо! Шашки наголо! Я Ленина видел! - кряхтел старик, но поддался крепкой руке Воронцова. - Ты уж доведи, Коленька, меня, а то, что-то меня совсем сморило...
* * *
За клубной кочегаркой собралась гурьба мальчишек, играли в «простенок». Цокая медяками о стену, дотягиваясь растопыренными пальцами до заветной монетки, ребята были так увлечены своим занятием, что, казалось, пали из пушки им было бы всё равно, азарт поглотил подростков. Игорь, сжимая в ладошке заветные копейки, подошел к мальчишкам.
- Раздобыл деньгу? - спросил друг Федька. - Я последние пятнадцать копеек проиграл. Валик в ударе сегодня, ободрал всех, собака!
- Федя, может быть, лучше мороженного купим? - предложил Игорь.
- Не боись, щас отыграемся!
Мелочь быстро у них закончилась. Довольный собой паренек Валентин, который был на пару лет старше остальных ребят, хлопнул по набитому деньгами карману:
- Тренируйтесь, босотва!
- Валик, займи копеек сорок на мороженное, - попросил худенький мальчуган друга.
- Ты, Шуня, мне уже должен, как земля колхозу. Ладно, беги в буфет. Купишь две бутылки ситро и мороженного на всех, - отсчитывая деньги, выбирая медяки достоинством поменьше, сказал Валентин. - Мину пойдем взрывать...
Шура Соколов обрадовался и вприпрыжку умчался за клуб к буфету.
- Какую мину? - спросил Игорь.
- Самую настоящую, - ответил Валик.
- Я же тебе говорил, Игорь, - обернулся к другу Фёдор, - что мы в балке, на берегу речки, кроме «лимонки» две минометные мины нашли. Мы с Валиком их спрятали в посадке за шахтой на песках. Пойдем с нами мину взрывать.
- Не, Федька, я с родителями в балку собрался.
- Пусть идут, успеешь, мы бахним в честь праздника, а потом придем на поляну, кстати, и мои родаки тоже собрались на природу, - сказал Федя.
- А где же мы её рванём? - спросил Игорь.
- Там и рванем, чуть подальше к ростовской трассе отойдём, в костёр и, огонь по батареям! - чувствую свою власть над младшими ребятами, сказал Валентин.
Из-за угла появился Шурик, он принес четыре пачки мороженного и ситро.
- Всё, вперёд, за мной, - подал команду друзьям Валик.
Мальчишки пришли к тайнику, где лежали две 82-х миллиметровые мины, одна была без взрывателя, а вторая, притаившись, грелась на весеннем майском солнышке, её наконечник взрывателя от влаги и времени поржавел, и, как казалось мальчишкам, эта пузатая железяка не представляет опасности.
- Игорь, Федька, собирайте дрова, костёр палить будем, - сказал Валентин. - Только мне кажется, не взорвем мы их. На прошлой неделе, мы с Генкой Пузиковым, часа два костёр жгли, но так и не рванула зараза, такая же, миномётная была. Мы её в балке Бирючке нашли, в речке. Эти тоже на берегу были, пропали, наверное, от времени...
- Что это тебе, колбаса что ли, пропали, завонялись, скажи ещё, - рассмеялся Шурка.
Валентин поднял мину и повертел ее в руках:
- Пропали, говоришь, Шуня, бойся, лови! - хотел попугать дружка Валентин и бросил мину в его сторону. Шурка Соколов инстинктивно отпрыгнул и в это мгновение раздался взрыв...
Зловещее раскатистое эхо полетело над песками, посадкой и грековскими буграми, полетело в сторону шахты, в сторону дьяковских кровавых военных высоток, ворвалось горечью дыма и пыли в небо, ворвалось страшной бедой в посёлок...
Игорь сначала ничего не мог понять, что случилось, он лежал на песчаной земле ещё не чувствуя боли, запах тратила окутал его, он смотрел широко раскрытыми голубыми глазами в безоблачное небо. Игорь попытался встать, и тут то, горячей волной невыносимой боли пронзило всё его тело, ноги были иссечены осколками, непослушная левая рука висела плетью. Федька, который был дальше всех от эпицентра взрыва, прихрамывая, подошел к Игорю, в его бедре также торчал осколок. Он склонился над другом и сквозь слёзы прошептал: «Игорёк, Игорёк...»
Небо поплыло в глазах Игоря, и наступила кромешная темнота, он потерял сознание. Федя, окинув взглядом убийственный пяточёк донской степи, рядом лежал Валентин с пробитой головой, из которой блестящей струйкой вперемешку с кровью текла какая-то жидкость, Шуня с разорванным животом всем телом судорожно дрожал, из-под окровавленной рубашки вывались внутренности...
Потрясённый этой адской картиной, Фёдор не человеческим криком взревел, и теперь уже не чувствую боли, в горячке побежал в сторону шахты. Он бежал по степи и кричал так, что казалось, этот мальчишески крик был громче всех разрывов Великой войны, этот крик пронзал пространство и выворачивал наизнанку всю суть бытия!
Иван Тимофеевич сидел в нарядной участка. Вдруг, он услышал какой-то шум в шахтном вестибюле. Тимофеевич вышел из нарядной и увидел лежащего на кафельном полу окровавленного Федьку. Вокруг раненого уже собралось много народа, из медпункта прибежала медсестра. Фёдор шептал пересохшими губами: «Там в посадке, там, в посадке, на песках, там ребята, мина...»
Иван Тимофеевич сразу понял, что случилось непоправимое, случилась страшная беда. Он, быстро, собрав всю свою волю в кулак, дал команду: «Мальчишку в медпункт! Диспетчер, скорую! Двое за мной! Ирина, сумку с медкомплектом, бегом!»
Они бежали по степи к посадке. Тимофеевич, инстинктивно выбирая самый короткий путь к месту трагедии, спотыкаясь о кочки и камни, бежал так, словно в атаку на врага, он бежал, и в голове его блуждала одна единственная мысль: «Только бы остались живы, только бы остались живы...»
Ребят нашли быстро, они лежали кружком, раскинув в стороны руки. Сколько раз Иван Тимофеевич видел в своей жизни на войне такие кровавые картинки, привыкнуть к такому невозможно, но это же была не война, поэтому видеть истерзанные тела было ещё страшнее чем на войне, тем более - это были дети...
Тимофеевич подхватил на руки младшего Воронцова: «Игорёк, Игорёк, жив?»
Мальчишка застонал. Иван Тимофеевич крикнул запыхавшейся медсестре: «Перевязывай, быстро!» По полю уже пылила скорая помощь. Иван Тимофеевич Иваненко, фронтовик-разведчик, стоял, около убитых Валентина и Шурки Соколова, и плакал...
* * *
Играл оркестр...
На школьном дворе, у двух красных гробов, собрались практически все жители посёлка. Все, от мала до велика, стояли с поникшими скорбными лицами: кто-то рыдал, кто-то, просто опустив голову, стоял, не понимая, почему такая несправедливость настигла семьи убиенных. Мальчишки погибли от ржавой мины, от этого страшного отголоска войны, который ворвался в мирную жизнь шахтёрского посёлка. Валентина Пронина и Шуру Соколова понесли на руках по улицам Михайловки. Их несли, словно солдат погибших в бою, погибших нелепо, трагически, но погибших всё от той же страшной войны, которая и через тридцать лет не унималась, стонала, хохотала и ещё была жива... Иван Тимофеевич шёл рядом с Николаем Ивановичем Воронцовым, крепко сжимая ему руку. Они шли, понимая это, они шли, шли, шли...
Владимир КАЗМИН,
Голицыно.
Март - апрель 2017 г.
