itemscope itemtype="http://schema.org/Article">

Ф. М. Достоевский. По поводу исполнившегося пятидесятилетия от начала его литературной деятельности (1896 г.)

Ко дню памяти (28 января / 10 февраля)

Консервативная классика 
0
525
Время на чтение 15 минут

Ко дню памяти (28 января / 10 февраля) Федора Михайловича Достоевского (1821 - 1881) мы переиздаем одну из статей выдающегося русского православного мыслителя, литературного и театрального критика, публициста, писателя Юрия Николаевича Говорухи-Отрока (1852-1896), впервые опубликованную в газете «Московские ведомости» (1896. 25 января. №25.С.3-4. (В рубрике: Литературные заметки). Подпись: Ю. Николаев).

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии подготовил профессор А. Д. Каплин.

+ + +

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

По поводу исполнившегося пятидесятилетия от начала его литературной деятельности

I.

Исполнилось пятидесятилетие со дня появления в свет первого романа Достоевского - «Бедные люди». Но не об этом романе будет говорить критика, коснувшись Досто­евского. В «Бедных людях», без сомнения, проявились уже задатки дарования необыкновенного, но, в сущности, этим романом Достоевский только отдал дань юношеской сен­тиментальности. Вот и все значение, на наш взгляд, этого романа в деятельности Достоевского.

Ал. Григорьев, критик чрезвычайно чуткий и проница­тельный, но часто увлекавшийся, видел в «Бедных людях» гораздо большее - видел в них поправку Гоголя, именно по­правку к его повести «Шинель» - поправку к мировоззре­нию Гоголя, к его отношению к жизни, к его отношению к человеку, слишком жесткому. Но Гоголя незачем и не в чем было поправлять.

В повести «Шинель» выведен мелкий чиновник, заби­тый и обездоленный жизнью, ограниченный и простова­тый до глупости, смешной со всех сторон: в своих дей­ствиях, движениях, в складе речи и манере говорить - и вот этот-то чиновник возбуждает в нас величайшее сочув­ствие, и мы проливаем невольные слезы умиления, читая повесть об его жизни, приключениях и бедствиях. Поче­му же это? Почему при чтении этой повести мы действи­тельно смеемся сквозь слезы - сквозь слезы умиления? Да потому, что по всему тону своему, по манере изображения, по глубине проникновения в душу бедного чиновника по­весть эта является великолепною иллюстрацией к еван­гельским словам: «блаженны кроткие»...

Говорят иногда, что гоголевский Акакий Акакиевич, быть может, и кроток только потому, что ограничен и про­стоват до глупости. Но неверность этого замечания оче­видна. Мы знаем и в жизни, находим и среди литературных изображений людей, тоже ограниченных до глупости, но в то же время мелочно-злобных, завистливых, преиспол­ненных хотя мелкими, но дурными страстями. Не ограни­ченность делает Акакия Акакиевича кротким, а кроткая душа его. И вот поразительное по глубине изображение этой кроткой души делает повесть Гоголя безсмертным, неувядающим созданием, которое мы читаем и перечиты­ваем, так же как станут читать и перечитывать будущие поколения, получая одно и то же неослабевающее впечат­ление...

Без сомнения, «Бедные люди» написаны под влиянием Гоголя и в его манере. Но в эту манеру, в истинно христи­анское отношение к жизни Гоголя Достоевский внес юно­шескую сентиментальность и тем, конечно, не поправил Го­голя, а испортил свое произведение. И вот «Шинель» мы читаем и перечитываем, но кто теперь без особой надоб­ности станет перечитывать «Бедных людей»?

Огромное дарование Достоевского развивалось мед­ленно и трудно - среди тяжкого процесса нравственного усовершенствования. Это и понятно. Мысли Достоевско­го были слишком глубоки, слишком широко захватывали жизнь, и нужен был медленный и тяжелый процесс, что­бы довести эти мысли до полной ясности. Точно так же чувство Достоевского было слишком отзывчиво, и глав­ным образом отзывчиво на скорбные явления жизни; ну­жен был медленный и тяжелый процесс, чтоб это чувство пришло в гармонию с его мыслью.

Начиная с «Бедных людей» он идет все вперед и впе­ред. Белинский этого не признавал. Мне кажется, ошибка его происходила от того, что, ожидая много от Достоев­ского, он направил свои ожидания не в ту сторону, и вслед­ствие этого ему казалось, что дарование Достоевского не развивается, а ослабевает. На самом же деле было не так. Достоевский шел вперед, дарование его развивалось. Сен­тиментальное отношение к жизни все более и более остав­ляло его, а в этом и заключался главный признак его раз­вития. Но вполне обозначился и размер, и характер его дарования только в «Записках из Мертвого дома». До это­го мы встречаем в его произведениях изумительные стра­ницы, изображающие тягостную, мрачную сторону жизни (например, в «Униженных и оскорбленных» сцена в конди­терской, смерть Азорки, старик Смит), встречаем и глуби­ну мысли, глубину проникновения необыкновенные (на­пример, в «Записках из подполья»), - но все это еще хаос, в котором только чувствуется веяние великого творческо­го духа. В «Записках из Мертвого дома» дарование Досто­евского как бы находит свою меру, надлежащий тон и опре­деленное отношение к жизни. Но «Записки из Мертвого дома» - одно из лучших созданий Достоевского - стоят как-то уединенно среди его произведений. В них отрази­лось то просветление, которое вынес Достоевский, со­прикоснувшись на каторге с отверженцами общества; это просветление дало мир душе его, создало в нем то спокой­ное и грустное настроение, которое выразилось в «Запис­ках из Мертвого дома». Но его душе, «страдающей и бур­ной», было мало этого; ему нужна была осмысленная ве­ра, та вера, которая одна объясняет смысл мира и жизни, объясняет и ужасающие жизненные контрасты, поражав­шие Достоевского. И все его дальнейшие произведения, начиная с «Преступления и наказания», написаны уже в ином тоне, чем «Записки из Мертвого дома».

Обыкновенно говорят о Достоевском, что он как ник­то другой умеет «отыскать человека в человеке», как бы глубоко ни пал человек. Обыкновенно же эту мысль пони­мают в каком-то сентиментальном смысле. Но дело в том, что в зрелых произведениях Достоевского нет уже и тени сентиментальности, и, отыскивая «человека в человеке», он никогда не плакал над этим человеком сентименталь­ными слезами. Он уважал человека и поэтому не мог счи­тать его игрушкой обстоятельств, жертвой «среды» (отку­да и сентиментальность, столь противная у иных авторов), он винил его, человека, а не обстоятельства и «среду». В зрелых его произведениях (кроме «Записок из Мертво­го дома», о тоне которых сказано выше) его тон - тон ас­кета, тон строгого до беспощадности духовника; он как бы анатомическим ножом вскрывает душу «падшего чело­века», он не оставляет в ней ни одного уголка, куда бы не проник его скальпель; он как бы говорит этому «падшему человеку»: смотри, вот твоя душа, обнаженная до последней глубины, вот правда этой души и вот ее ложь - и вот перед тобою правда Божия, вот мера твоей греховности и весы суда...

Покойный архиепископ Никанор в своей известной ре­чи о Достоевском заметил, что произведения знаменито­го писателя являются как бы прекрасною иллюстрацией к евангельской притче о блудном сыне. Замечание глубо­кое и верное, ярко освещающее одну сторону деятельнос­ти Достоевского. Его герои - как, например, герои «Бе­сов», - действительно «блудные сыны», расточившие свое нравственное и умственное достояние с блудницами и лож­ными друзьями и потом, впав в духовную нищету, питавшиеся желудями - теми низменными или фантастически­ми западноевропейскими учениями, которые породили столько уродливых явлений в русской жизни. И немногие из этих «блудных сынов» возвратились в «отчий дом», как возвратился туда сам Достоевский.

Он не оставил нам таких признаний о процессе своего творчества, какие оставил Гоголь; но, без сомнения, и он, подобно Гоголю, находил материал для своих созданий не столько в наблюдении, сколько в своем собственном ду­шевном опыте. Сам будучи «блудным сыном», он, возвратясь в «отчий дом», возвратясь к вере народной, хорошо знал все тайники души «блудного сына», знал, в чем за­ключается, так сказать, узел всего дела. Отсюда и общая задача всех его зрелых произведений. «Если нет Бога безконечного, то нет и добродетели, да и не нужно ее во­все», - говорит одно из действующих лиц его романов[i], - и вот та тема, которую, начиная с «Преступления и нака­зания» и до конца своей литературной деятельности, он развивал во всех своих произведениях, касаясь ее с раз­ных сторон, показывая отражение этой мысли в разных лицах, в разнообразнейших драматических положениях, со всем неслыханным своим проникновением, со всею не­слыханною глубиной психологического анализа...

Мы имеем об этом и показания самого Достоевского. В одном письме к А.Н. Майкову он рассказывает сюжет им задуманного, но не осуществленного романа, которо­му он хотел дать заглавие «Атеизм». Сюжет этого романа заключается в том, что русский человек из образованного общества, уже в летах, вдруг теряет веру в Бога.

Потеря веры в Бога действует на него колоссально, - пишет Достоевский. - Он шныряет по новым поколени­ям, по атеистам, по славянам и европейцам, по русским изуверам и пустынножителям, по священникам; сильно, между прочим, попадает на крючок иезуиту-пропагатору, поляку; спускается от него в глубину хлыстовщины - и под конец обретает Христа и русскую землю... Для меня, - прибавляет Достоевский, - написать этот последний ро­ман, да хоть и умереть: весь выскажусь[ii].

В другом письме, коснувшись того же задуманного им романа, который теперь он уже предполагает назвать не «Атеизм», а «Житие великого грешника», он пишет:

Это будет мой последний роман. Главный вопрос, кото­рый проведется во всех частях, - тот самый, которым я му­чился сознательно и бессознательно всю мою жизнь,- суще­ствование Божие. Герой в продолжение жизни то атеист, то верующий, то фанатик, сектатор, то опять атеист[iii].

Как видим, план здесь несколько изменен, но в конце концов герой все-таки приходит ко Христу.

О подобном же душевном состоянии, о каком Достоев­ский упоминает в этом письме, мы находим свидетельство и в его «Записной книжке». Вот что он здесь пишет для себя по случаю нападений тогдашней критики на «Братьев Карамазовых»:

..... (тут очень грубое слово)[iv] дразнили меня необра­зованною (курсив подлинника) и ретроградною верой в Бога. Этим олухам и не снилось такой силы отрицания Бога, которое положено в Инквизиторе и в предшествую­щей главе, которому ответом служит весь роман (курс<ив> подл<инника>). Не как дурак же (фанатик) я верую в Бога. И эти хотели меня учить и смеялись над моим неразвити­ем! Да их глупой природе и не снилось такой силы отрицания, которую пережил я. Им ли меня учить!

Вот какой вопрос занимал Достоевского всю жизнь. Этот вопрос и составляет главное содержание его произ­ведений, главную их художественную мысль. Для осуществ­ления этой художественной идеи взят прием очень глубо­кий. Между героями его произведений редко происходят споры о бытии Божием (есть в «Бесах», есть в «Карамазо­вых»), - но в героях своих с глубиной необыкновенною он постоянно показывает нам состояние души человече­ской, удалившейся от Бога, показывает с потрясающею силой и правдой, и мы видим, что состояние этой души - ужасно. Так, в «Преступлении и наказании» он показыва­ет, как человек сильный и великодушный, с душой глубо­кою, с умом высоким, отдалившись от Бога, впадает в мрач­ное отчаяние, разрешающееся преступлением; но тут же, в картине душевного состояния Раскольникова, истинно изумительной по своей правде и рельефности, показано, как душа человеческая не выносит сознания своей преступ­ности, - и Раскольников кончает публичным покаянием, жаждой страдания и кары. «Бог победил!», как говорит Алеша Карамазов о своем брате Иване. И в «Преступле­нии и наказании» побеждает Бог.

В «Карамазовых» Достоевский выразил отрицание со всею силой и глубиной, отрицание, которому действи­тельно ответом служит весь роман: и изображение судьбы старика Карамазова, и его сына Дмитрия, и изображение ужасающего состояния души Ивана Карамазова. Но и все романы Достоевского служат как бы ответом на это отри­цание. Он показывает нам зло жизни в самых его основах, он показывает нам неутолимые страдания человеческие, более того - неутолимые страдания детей (Илюшечка); он показывает нам слезы, пролитые без вины, - неотмщенные, муки обессилевших в борьбе - неутоленные; он показывает нам жизнь человеческую со всеми ее ужаса­ющими контрастами. И уж одна эта картина - ужасная, трогательная и потрясающая - сама по себе является не­отразимым ответом отрицанию... Если эта картина прав­дива и в то же время если нет «бесконечного Бога», Все­могущего и безконечно справедливого, Который сказал: «Мне отмщение и Аз воздам» (Рим. 12:19), - если нет безконечного Бога, то этот мир есть «дьяволов водевиль», и только, го­воря словами одного из героев Достоевского... Вот неот­разимая внутренняя логика этой картины...

Таков глубокий смысл деятельности Достоевского, та­кова его художественная мысль, воплощенная им в его произведениях... Но есть другая сторона в его художественных произведениях, очень замечательная, но до сих пор мало обращавшая на себя внимание. Об этом мы и хо­тим сказать несколько слов...

II.

Высокий трагизм русской истории не подлежит сомне­нию. Достаточно вспомнить одно лицо Грозного - мрач­ное, зловещее и трагически-величавое. И если Грозный и до сих пор проходит перед нами каким-то кровавым пятном, то это потому, что к этому лицу не прикоснулся еще мощный поэтический гений. Трагизм современной рус­ской жизни, русской жизни хотя бы только нашего века тоже не подлежит сомнению - он чувствуется всеми, чув­ствуется и в жизни народа, и в жизни образованного обще­ства, - но наша художественная литература мало касалась этой стороны русской жизни. Оно и понятно. Тургенев, на­пример, вовсе отрицал русский трагизм. По поводу своих небольших рассказов в одном письме своем он говорит следующее:

Как-то неловко защищать свои вещи... но вообразите вы себе, я никак не могу согласиться, что даже «Стук-стук» нелепость. Что же оно такое?, спросите вы. А вот что: по­вальная студия русского самоубийства, которое редко представляет что-нибудь поэтическое и патетическое, а, напротив, почти всегда совершается вследствие самолюбия, ограниченности с примесью мистицизма и фата­лизма[v].

Так смотрел Тургенев на всякое проявление сильных страстей в русской жизни. Коснувшись этого его взгляда, вот что я писал в своей книге о нем[vi]:

Дело очень понятное. Проеденный насквозь европей­скою культурой, как болезнью, Тургенев искал в русской жизни европейского трагизма, европейской поэзии, ев­ропейской патетичности - и, конечно, не находил. Рус­ские же трагические характеры ему были недоступны, он проходил мимо них, не замечая их, ибо их и нельзя было заметить, прилагая ко всему европейскую мерку. Отыски­вая в русской жизни Гамлета, он нашел всего только Гам­лета Щигровского уезда, потому что искал этого русского Гамлета не там, где он мог явиться, искал этого русского Гамлета на поверхности жизни, в ее поверхностном бро­жении, а не в глубине ее. Но как европейский Гамлет вы­шел из глубочайших недр европейского духа, так и рус­ский Гамлет должен выйти из глубочайших недр русского духа.

Но лучшим возражением Тургеневу могут служить про­изведения Достоевского. Он, посмотревший на русскую жизнь с иной, неевропейской точки зрения, нашел в ней трагические характеры и показал нам их. Он же сказал о русской жизни жесткое слово: «У нас нет Гамлетов, у нас только еще Карамазовы»[vii], - но ему же в его Раскольникове мнился как бы уже русский Гамлет - скептик, не веря­щий в свой скептицизм, скептик, ищущий Бога и прими­рения... И этою стороной своего дарования Достоевский уединенно стоит в русской литературе.

Если Толстой, поэт эпический, является эпиком даже и в драме (например, во «Власти тьмы»), то Достоевский является драматургом и в романе. Если в романах Толстого чувствуется трагизм жизни, но нет ни трагизма положе­ний, ни трагических лиц или, по крайней мере, лиц, поставленных в трагическое положение, то в романах Досто­евского вы видите целый ряд программ для драмы, самое действие этих романов сильно и искусно драматизирова­но, в них множество лиц, истинно драматических и всегда поставленных в драматическое положение. Толстой, на­пример, драму Анны Карениной рассказывает как эпиче­ский поэт; Достоевский часто находит драматическую коллизию в тонком рассказе, где ее, по-видимому, нельзя и подозревать. Он берет жизнь преимущественно в ее тра­гическом выражении. Посмотрите, в «Преступлении и на­казании» заключено как бы несколько драм: драма самого Раскольникова, драма семейства Мармеладовых и, нако­нец, драма Свидригайлова - все это так и просится на сце­ну. В эпизодических сценах своих романов он дает целые драмы. Вот эпизод Шатова и его жены («Бесы»); это - це­лая драма, уже готовая, законченная и потрясающая. Точ­но такая же законченная драма в том же романе - отноше­ния Николая Ставрогина и Лизы: и здесь дан весь очерк драмы. А в «Карамазовых»? Уже один рассказ Дмитрия об его знакомстве с Катериной Ивановной и об его отноше­ниях к ней представляет собою весь очерк драмы. А Смердяков, от начала до конца оригинальное русское трагиче­ское лицо: Смердяков в своих трех свиданиях с Иваном Федоровичем, Смердяков, убивающий себя в холодном отчаянии, без раскаяния, почти без признака человече­ского чувства - ведь он мог бы стать центральным лицом замечательной по своему глубокому смыслу драмы. Да, в упомянутых трех свиданиях с Иваном Карамазовым мы находим уже готовыми великолепно драматизированные и великолепные по своей глубине и силе диалоги. И при сильно драматизированном действии романов Достоевско­го их общий колорит, тягостный, мрачный, зловещий, - именно тот колорит, который необходим для трагедии и без которого нет трагедии.

В русских трагических характерах Тургенев увидал только «самолюбие, ограниченность с примесью мисти­цизма и фатализма»; в его изображениях внутреннее содер­жание самого выдающегося из его «трагических» лиц - Клары Милич[viii]- действительно исчерпывается самолюбием, ограниченностью с примесью мистицизма и фата­лизма. Но не так у Достоевского. Основную черту русских трагических характеров он действительно видит в мисти­цизме и в некотором мистическом фатализме; но этот мис­тицизм действует в его героях не на почве ограниченности и самолюбия. Без сомнения, мистицизм составляет осно­ву настроений Раскольникова, но здесь мистицизм прояв­ляется в уме возвышенном, в характере великодушном. Возьмем Смердякова. Какое страшное лицо, какое страш­ное изображение нераскаянной, закоренелой совести, которую и мистическое настроение приводит только к самоубийству холодно-безнадежному, ужасающему. Но и в Смердякове нет ограниченности. Он умен - и далее очень, - и ум его, направляемый его злым сердцем, омертвевшею душой, с восторгом воспринимает тонкие, сложные и ужасающие теории Ивана Федоровича...

Таков характер дарования Достоевского. Но постоян­но поглощенный своею главною, всегда его преследовав­шею мыслью, он мало обращал внимания на эту сторону своего дарования. Он пользовался ею как бы бессозна­тельно. В своих романах создавал он изумительные по вы­сокой правде драматические положения, целые драмы, трагические лица, но тотчас же бросал все эти сокрови­ща, все эти алмазы, не отшлифовав их в окончательные, незыблемые формы, - тотчас же бросал, как только ви­дел, что его главная художественная идея уже нашла себе некоторое воплощение в этих драмах и образах, тотчас же бросал, увлекаемый далее и далее тою же своею глав­ною, всю жизнь мучившею его идеей...

Увлекаемый этою идеей, он иногда уклонялся в сторо­ну от своего главного призвания: он брался за перо публи­циста. И, конечно, его «Дневник писателя» долго не забу­дется. Касаясь в своих статьях временного, текущей минуты, он умел глубоко заглядывать в прошедшее и дале­ко прозревать в будущее. Его публицистические сочине­ния еще далеко не сделали всего своего дела, и не только мы, но и грядущие поколения найдут в них пищу для сво­их размышлений. Не говорю уже о таких пророческих статьях, как статья о будущности Европы[ix], о будущем зна­чении папизма. Мы видим, что иные из этих пророчеств начинают уже сбываться...

Значение Достоевского стало так велико, что нам, со­временникам, трудно видеть весь размер этого значения; мы знаем только, что в его произведениях мы имеем неис­черпаемое сокровище, всю цену которого теперь трудно и определить...



[i] Ср.: слова Смердякова («Братья Карамазовы», ч. IV, кн. X, гл. VIII).

[ii] Ср.: письмо Достоевского к Ап. Майкову от 11 декабря 1868 г.

[iii] Цитата из письма Достоевского к Майкову 25 марта 1870 г.

[iv] У Достоевского - это слово: «мерзавцы».

[v] Цитируется письмо Тургенева к А.П. Философовой от 18 августа 1874 г.

[vi] Тургенев. Критический этюд. М., 1894, стр. 245. Примеч. Ю.Н. Говорухи-Отрока.

[vii] См.: слова Ипполита Кирилловича из романа «Братья Карамазовы».

[viii] Героиня повести Тургенева «После смерти (Клара Милич)» (1883).

[ix] Имеется ввиду «Нечто о политических вопросах» из «Дневника писателя» за сентябрь 1877 г. с выводом «Будущность Европы принадлежит России».

Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите "Ctrl+Enter".
Подписывайте на телеграмм-канал Русская народная линия
РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям.
Комментарии
Оставлять комментарии незарегистрированным пользователям запрещено,
или зарегистрируйтесь, чтобы продолжить

Сообщение для редакции

Фрагмент статьи, содержащий ошибку:

Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции»; Комитет «Нация и Свобода»; Международное общественное движение «Арестантское уголовное единство»; Движение «Колумбайн»; Батальон «Азов»; Meta

Полный список организаций, запрещенных на территории РФ, см. по ссылкам:
http://nac.gov.ru/terroristicheskie-i-ekstremistskie-organizacii-i-materialy.html

Иностранные агенты: «Голос Америки»; «Idel.Реалии»; «Кавказ.Реалии»; «Крым.Реалии»; «Телеканал Настоящее Время»; Татаро-башкирская служба Радио Свобода (Azatliq Radiosi); Радио Свободная Европа/Радио Свобода (PCE/PC); «Сибирь.Реалии»; «Фактограф»; «Север.Реалии»; Общество с ограниченной ответственностью «Радио Свободная Европа/Радио Свобода»; Чешское информационное агентство «MEDIUM-ORIENT»; Пономарев Лев Александрович; Савицкая Людмила Алексеевна; Маркелов Сергей Евгеньевич; Камалягин Денис Николаевич; Апахончич Дарья Александровна; Понасенков Евгений Николаевич; Альбац; «Центр по работе с проблемой насилия "Насилию.нет"»; межрегиональная общественная организация реализации социально-просветительских инициатив и образовательных проектов «Открытый Петербург»; Санкт-Петербургский благотворительный фонд «Гуманитарное действие»; Мирон Федоров; (Oxxxymiron); активистка Ирина Сторожева; правозащитник Алена Попова; Социально-ориентированная автономная некоммерческая организация содействия профилактике и охране здоровья граждан «Феникс плюс»; автономная некоммерческая организация социально-правовых услуг «Акцент»; некоммерческая организация «Фонд борьбы с коррупцией»; программно-целевой Благотворительный Фонд «СВЕЧА»; Красноярская региональная общественная организация «Мы против СПИДа»; некоммерческая организация «Фонд защиты прав граждан»; интернет-издание «Медуза»; «Аналитический центр Юрия Левады» (Левада-центр); ООО «Альтаир 2021»; ООО «Вега 2021»; ООО «Главный редактор 2021»; ООО «Ромашки монолит»; M.News World — общественно-политическое медиа;Bellingcat — авторы многих расследований на основе открытых данных, в том числе про участие России в войне на Украине; МЕМО — юридическое лицо главреда издания «Кавказский узел», которое пишет в том числе о Чечне; Артемий Троицкий; Артур Смолянинов; Сергей Кирсанов; Анатолий Фурсов; Сергей Ухов; Александр Шелест; ООО "ТЕНЕС"; Гырдымова Елизавета (певица Монеточка); Осечкин Владимир Валерьевич (Гулагу.нет); Устимов Антон Михайлович; Яганов Ибрагим Хасанбиевич; Харченко Вадим Михайлович; Беседина Дарья Станиславовна; Проект «T9 NSK»; Илья Прусикин (Little Big); Дарья Серенко (фемактивистка); Фидель Агумава; Эрдни Омбадыков (официальный представитель Далай-ламы XIV в России); Рафис Кашапов; ООО "Философия ненасилия"; Фонд развития цифровых прав; Блогер Николай Соболев; Ведущий Александр Макашенц; Писатель Елена Прокашева; Екатерина Дудко; Политолог Павел Мезерин; Рамазанова Земфира Талгатовна (певица Земфира); Гудков Дмитрий Геннадьевич; Галлямов Аббас Радикович; Намазбаева Татьяна Валерьевна; Асланян Сергей Степанович; Шпилькин Сергей Александрович; Казанцева Александра Николаевна; Ривина Анна Валерьевна

Списки организаций и лиц, признанных в России иностранными агентами, см. по ссылкам:
https://minjust.gov.ru/uploaded/files/reestr-inostrannyih-agentov-10022023.pdf

Юрий Говоруха-Отрок
Сказка о том, как Правда с земли пропала
К 120-летию со дня кончины автора
08.08.2016
«Устроиться без Бога...»
Идеалы и европейское разложение
04.12.2015
К. Н. Леонтьев и либерализм
Ко дню памяти великого русского православного мыслителя
24.11.2015
Все статьи Юрий Говоруха-Отрок
Консервативная классика
Слово о русской философии
Дмитрий Мережковский – «Христос и Антихрист»
06.03.2024
Слово о русской философии
«Иван Ильин – Сопротивление злу силой»
29.02.2024
Слово о русской философии
«Иван Ильин. Судьба и творчество»
21.02.2024
Слово о русской философии
«Смысл истории»
15.02.2024
Все статьи темы
Последние комментарии