«В Швабрине нет ничего русского: все русское вытравлено в нем его воспитанием...»

«Капитанская дочка». Глава 3. «Поединок». «...Я упал и лишился чувств». Художник В. Сысков. 1984.

Ниже, ко дню рождения А.С. Пушкина, мы публикуем фрагмент из первой монографии, посвященной «Капитанской дочке» - по сути дела, завещанию великого русского писателя - одного из лучших знатоков его жизни и творчества, Николая Ивановича Черняева (1853-1910) (см. о нем).

Публикацию (в сокращении), специально для Русской Народной Линии (по изданию: Черняев Н.И. «Капитанская дочка» Пушкина: Ист.-крит. этюд.- М.: Унив. тип., 1897.- 207, III с. (оттиск из: Русское обозрение.- 1897. -NN2-4, 8-12; 1898.- N8) подготовил профессор А. Д. Каплин.

+ + +

Швабрин.- У него нет ничего общего с мелодраматическими злодеями. - Его прош­лое.- Основные черты его ума и характера, его взгляды и его отношения к Гриневу, к Марье Ивановне, к Пугачеву и к другим действующим лицам «Капитанской дочки».

Швабрин считается обыкновенно неудавшимся Пушкину лицом. Князь Одоевский отказывался понимать его; Белинский называл его мелодраматическим героем. А между тем Шваб­рин, и как тип, и как характер, обрисован в «Капи­танской дочке» с таким же изумительным мастерством, как Гриневы, Мироновы, Пугачев и т. д. Это в полном смысле слова живой человек, и все недоразумения по поводу его объясняются исключительно тем, что Пушкин, следуя усвоенному им в «Капитанской дочке» лаконизму изложения, не подсказывает читателю, какими побуждениями руководствуется Швабрин в некоторых случаях своей жизни. Обязанность критики заключается в том, чтобы выяснить эти побуждения и тем самым положить конец неправильному, но, к сожалению, весьма распространенному у нас взгляду на Швабрина.

Между мелодраматическими героями и Швабриным нет ни­чего общего. Если причислить к ним Швабрина, то его нужно будет отнести к категории так называемых злодеев. Та­кого мнения, очевидно, был и Белинский. Но разве Швабрин похож на традиционных злодеев западноевропейской сцены, которые дышат преступлениями и наяву и во сне грезят о том, чтобы кого-нибудь отравить, задушить, погубить и т. д. Швабрин не та или другая ходячая страсть, не тот или дру­гой ходячий порок, а сложный характер и существо в полном смысле слова живое, носящее к тому же черты той эпохи, которая воспроизведена в «Капитанской дочке».

Швабрин молод, «хорошей фамилии и имеет состояние». Он говорит по- французски, знаком с французскою лите­ратурой и, по-видимому, получил, по своему времени, недурное образование. Он называет Тредиаковского своим учителем и, обладая литературными вкусом и некоторою литературною подготовкой, подсмеивается над его любовными куплетами. Он служил в гвардии, в Белогорскую же крепость попал за пять лет до появления в ней Гринева. Его перевели сюда за убийство какого-то офицера на дуэли. Швабрин ничего не говорит о своих религиозных, философских и политических воззрениях, но о них можно судить по его поступкам и некоторым намекам, разбросанным в романе. Швабрин принадлежал очевидно, к нашим вольнодумцам прошлого столетия, ко­торые, под влиянием Вольтера, французских энциклопедистов и общего духа времени, усвоили себе отрицательное отношение к Церкви и ко всему русскому, смотрели на требование долга и нравственности, как на предрассудки, и, вообще, придержива­лись грубо материалистических воззрений. «Он и в Господа Бога не верует», - с ужасом говорит про Швабрина Василиса Егоровна (в четвертой главе), и уже это одно не могло не оттолкнуть от него Марьи Ивановны, которой он делал предложение за год до приезда Гринева в Белогорскую крепость.

«Швабрин был очень неглуп, - говорит Гринев - разговор его был остер и занимателен». Имея общительный характер и привыкнув в Петербурге вращаться в большом свете, он крайне тяготился пребыванием в той глуши, куда его закинула судьба, свысока посматривал на людей, ко­торыми был окружен, и неподдельно обрадовался приезду Гринева, ибо думал найти в нем сколько-нибудь подходящего собеседника и товарища. Он с первого же раза обворожил неопытного юношу своею живостью, своим уменьем говорить и представлять других в карикатурном виде. Гринев лишь впоследствии понял, что под веселостью Швабрина скрывалось недоброе чувство. Швабрин не щадил даже таких безобидных людей, как старики Мироновы и Иван Игнатьич. Из этого, однако, не следует, что он был истинно наблюдателен и хорошо знал человеческое сердце.

«Капитанская дочка». Глава 3. Гринев и Швабрин у Мироновых. Художник П. Соколов. 1891.

Он был насмешлив, и только. Ум Швабрина был неглубокий, поверхно­стный ум, лишенный той тонкости и глубины, без которых не может быть ни дальновидности, ни верной оценки своих и чужих действий и намерений. Правда, Швабрин был хитер, пронырлив и интересен, как собеседник, но если бы с ним встретился Печорин, он смело мог бы ска­зать об его уме то, что говорит в «Княжне Мери» об уме Грушницкого: Швабрин, как и Грушницкий, был «довольно остер»; его выдумки и остроты бывали часто забавны, но никогда не бывали метки и злы, даже в тех случаях, когда их порождала самая неподдельная злость; он никого не мог убить одним словом, ибо не знал людей и их слабых струн, занимаясь целую жизнь одним собой. Швабрин мог сочинить, будто Иван Игнатьич находится в связи с Василисой Егоровной и будто Марья Ивановна торгует своими ласками; но он, несмотря на все свое коварство, не умел пользоваться людьми, как орудиями своих целей, не умел подчинять их своему влиянию, несмотря на то, что стра­стно желал этого; он не умел даже искусно носить надетую на себя личину и быть в глазах других тем, чем хотел казаться.

Вот почему он и попадал постоянно в рас­кидываемые им для других сети и никого не ввел в заблуждение относительно своей особы, кроме неопытного и доверчивого Петра Андреича. Не только Марья Ивановна, но даже Василиса Егоровна и Иван Игнатьич нимало не сомневались в том, что Швабрин дурной человек. Швабрин чувствовал это и мстил им злоречием. Об отношениях его к Пугачеву можно сказать то самое, что говорит Пушкин о Шванвиче: «Он имел малодушие пристать к самозванцу и глупость служить ему со всем усердием». Это тоже дает не особенно выгодное понятие о дальновидности и проницательности Швабрина.

Швабрин принадлежал к той же категории людей, к ко­торой принадлежат шекспировский Яго и Рашлей Вальтер Скотта (из романа «Роб Рой»). Он плавает мельче их, но он так же бездушен и безнравствен, как они. Сильно раз­витое самолюбие, страшная мстительность, привычка ходить околь­ными путями и совершенная неразборчивость в средствах составляют главные черты его характера. Он живо чувствовал горечь каждой нанесенной ему обиды и не прощал своих врагов. Иногда он надевал на себя маску великодушия и иск­ренности для того, чтобы усыпить их бдительность, но он ни­когда не мог примириться с теми, кого раз намечал в свои жертвы.

Двоедушие и притворство ни на минуту не поки­дали Швабрина. После дуэли с Гриневым он приходит к нему, просит у него извинения и сознается, что сам кругом был виноват, но в то же время пишет старому Гриневу пись­мо, в котором, конечно, не пощадил ни Петра Андреевича, ни Марьи Ивановны и если бы не пугачевский приступ, достиг бы своей цели - перевода молодого Гринева из Белогорской крепости в какую-нибудь другую «фортецию». Добиваясь руки Марьи Ивановны, Швабрин чернит молодую девушку, чтобы уронить ее в глазах Гринева, и, таким образом, отвлечь их друг от друга. Он и в этом случае остался верен самому себе. Излюбленными средствами его интриг были ложь, клевета, наушничество и доносы. Он прибегал к ним в сношениях и с Пугачевым, и с стариком Гриневым, и в Следственной Комиссии.

Нервный, назойливый, юркий, безпокойный и насмешливый Швабрин, совершенно чуждый искренности и доброты, не мог не иметь столкновений с близкими ему людьми. О первой его, петербургской дуэли в «Капитанской дочке» не сообщается никаких подробностей, зато нам прекрасно известно, при каких обстоятельствах произошла дуэль из-за Марьи Ивановны. Швабрин не был бреттером печоринского типа. Он не искал опасностей и боялся их. Правда, он не прочь был разыграть роль храбреца, но только тогда, если этого можно было достигнуть, не ставя на карту своей жизни. Это видно из его столкновения с Гриневым.

Издеваясь в присутствии Гри­нева над Марьей Ивановной, Швабрин, очевидно, не думал, что его молодой товарищ, которого он считал мальчишкой, при­мет так близко к сердцу его слова и ответит ему резким оскорблением. Швабрин вызывает Гринева на дуэль, увле­каемый минутною вспышкой и давно назревшим в нем чувством зависти и ненависти. Сделав вызов Гриневу, они не ищут секундантов. «Зачем нам они?» - говорит он Гриневу, узнав об его разговоре с Иваном Игнатьичем, наотрез отказавшимся «быть свидетелем поединка».

- «И без них обойдемся». Дело в том, что Швабрин был искуснее Гринева в фехтовании, смотрел на него, как на не­опасного противника, и, вызывая его на дуэль, был уверен, что играет наверняка. Готовясь покончить с Гриневым, Шваб­рин вовсе не намерен был биться с ним по-рыцарски и уж, конечно, заранее готовился не упустить случая нанести ему предательский удар (ведь не побрезгал же он сделать это в то время, когда Гринев услышал свое имя, произне­сенное Савельичем, и оглянулся назад). Вот разгадка, почему Швабрин не искал секундантов. Они только мешали бы ему.

Швабрин был трус. В этом нет никакого сомнения. Он боялся смерти и неспособен был жертвовать жизнью во имя долга и чести.

- «Как ты думаешь, чем это все кон­чится?» - спрашивает его Гринев, после первого совещания у Ивана Игнатьича по поводу Пугачева.

- Бог, знает, отвечал Швабрин: - посмотрим. Важного, покамест, еще ничего не вижу. Если же...

Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать фран­цузскую арию.

«Если же» Швабрина значило, что он ни в каком случае не намерен идти на виселицу, и что он перейдет на сто­рону Пугачева, если самозванец, действительно, так силен, как говорит.

Мысль об измене явилась у Швабрина при первом же намеке на опасность и окончательно созрела к тому времени, когда пугачевцы показались около Белогорской крепости. Он не последовал за капитаном Мироновым, Иваном Игнатьичем и Гриневым, когда те бросились на вы­лазку, а примкнул к казакам, передавшимся Пугачеву. Все это можно было бы объяснить политическою безпринципностью Швабрина и тою легкостью, с которою он привык играть присягой, как неверующий человек.

Последующее поведение Швабрина показывает, однако, что, изменяя Императрице, он действовал, главным образом, под влиянием трусости. Ког­да Пугачев приезжает в Белогорскую крепость, вместе с Гриневым, Швабрин, заметив, что самозванец недоволен им, дрожит, бледнеет и положительно теряет присутствие духа. Когда Пугачев узнает, что Марья Ивановна не жена Швабрина, и грозно говорит ему: «И ты смел меня обманы­вать! Знаешь ли, бездельник, чего ты достоин?» - Швабрин падает на колени и тем вымаливает себе прощение. В Следственной Комиссии, когда Швабрину не грозит немедленная кровавая расправа, и когда он уже свыкся с положением уличенного преступника, у него хватает духа давать свои показания против Гринева «смелым голосом»: Гринева ему не­чего было бояться.

Как держал себя Швабрин пред судь­ями в первое время? Надо думать, что он валялся и в их ногах. Очень может быть, что он униженно просил бы прощения и у Гринева во время дуэли, если б серьезно опасался за свою жизнь.

Любил ли Швабрин Марью Ивановну? Да, насколько могут любить себялюбивые и низкие люди. Как человек неглу­пый, он не мог не понять и не оценить ее высоких нравственных достоинств. Он знал, что Марья Ивановна будет образцовою женой, что она скрасит жизнь того, кого изберет своим мужем, и ему, как человеку самолюбивому, было бы приятно подчинить чудную девушку своему влиянию. Когда его предложение не было принято, и когда он заметил, что Марья Ивановна предпочитает ему Гринева, он счел себя глубоко оскорбленным. С того времени к чувству любви у него примешивается затаенное чувство ненависти и мести, и это выра­жается в той клевете, которую он вздумал распространять про нее. Понося Марью Ивановну перед Гриневым, Шваб­рин не только действовал своим орудием против зарождав­шейся привязанности молодых людей, но и мстил отвергнувшей его девушке,- вражду злословием охлаждая.

Сделавшись комендантом Белогорской крепости, Швабрин пытается принудить Марью Ивановну угрозами выйти за него замуж. Это ему не удается. Князь Одоевский недоумевал, по­чему Швабрин не воспользовался теми минутами, когда Марья Ивановна была в его власти, т. е. почему он не удовлетво­рил своей страсти путем насилия или не заставил отца Ге­расима перевенчать его с бедною сиротой против ее воли. Да потому, что Швабрин не Пугачев и не Хлопуша: в его отношениях к Марье Ивановне грубая чувственность не игра­ла большой роли. К тому же Швабрин не был человеком, у которого кровь может отуманить разум. Он знал, нако­нец, что Марья Ивановна не из тех девушек, которых можно силой выдать замуж, и что отец Герасим не согла­сился бы совершить таинство брака над дочерью своего старого друга, вопреки ее желанию. Швабрину хотелось, чтобы Марья Ивановна сделалась его женой, а не наложницей, ибо он все-таки продолжал ее любить, ревновать, и страдал при мысли о том, что она относится к нему с отвращением. Стараясь победить ее упорство, он пускал в ход те средства, кото­рые наиболее соответствовали его характеру: застращиванье доносом, всяческие притеснения и угрозы и, вообще, своего рода нравственные и физические пытки.

«Капитанская дочка». Глава 12. «Сирота». Освобождение Маши. Художник П. Соколов. 1891.

Клевеща на Гринева перед Следственною комиссией, Шваб­рин ни слова не говорит о Марье Ивановне. Почему это? Отвечая на этот вопрос, Гринев замечает: «Оттого ли, что самолюбие его страдало при мысли о той, которая отвергла его с презрением; оттого ли, что в сердце его таилась искра того же чувства, которое меня заставляло молчать,- как бы то ни было, имя дочери Белогорского коменданта не было произ­несено в присутствии комиссии!» Слова Гринева прекрасно разъясняют, какие побуждения руководили в данном случае Швабриным. Он чувствовал всю горечь обиды, заключавшейся в отказе Марьи Ивановны быть его женой, он испытывал муки ревности и зависть к своему сопернику; но он все-таки продолжал любить Марью Ивановну, чувствовал себя перед нею виноватым и не хотел впутать ее в политическую уго­ловщину, подвергнув всем последствиям близкого знакомства с суровою фемидой времен Шишковского. Любовь к Марье Ивановне даже на Швабрина действовала облагораживающим образом.

Можно, впрочем, допустить еще и другую разгадку поведения Швабрина в Следственной комиссии относительно дочери капитана Миронова, - разгадку, которую упускает из виду Петр Андреевич Гринев, всегда несколько идеализиро­вавший своего соперника и врага. Швабрину было просто не­выгодно привлекать к делу Марью Ивановну, ибо она могла показать многое не в его пользу и легко разоблачить его ложь и клевету; Швабрин, конечно, твердо помнил это на очной ставке с Гриневым.

Итак, что же такое Швабрин? Это не мелодраматический злодей; это живой, остроумный, неглупый, самолюбивый, зави­стливый, мстительный, хитрый, низкий и трусливый, глубоко ис­порченный эгоист, насмешливый и наглый с теми, кого он не боится, подобострастно угодливый с теми, сто внушает ему страх. Подобно Шванвичу, он всегда готов был предпочесть позорную жизнь честной смерти. Под влиянием злобы и чувства самосохранения он способен на всякую низость. По поводу его измены верноподданническому и служебному, долгу можно сказать то, что говорит Екатерина II о Гриневе: «Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй».

Для Швабрина нет ничего святого, и он ни перед чем не останавливался для достижения своих целей. В дополнении к тринадцатой главе «Капитанской дочки» говорится, что Швабрин не дозволил разграбить дом Гриневых, «сохраняя в самом своем унижении невольное отвращение от безчестного корыстолюбия». Оно и понятно. Швабрин получил барское и до известной степени утонченное воспитание; поэтому многое из того, что казалось весьма естественным какому-нибудь полудикарю из беглых каторжников, внушало ему чувство брезгливости.

Это не значит, однако, чтобы он был выше Пугачева или Хлопуши. В нравственном отношении он стоит неизмеримо ниже их. У него не было тех светлых сторон, которые были у них, и если он гнушался некоторыми из их подвигов, то лишь потому, что был цивилизованнее и изнеженнее их. Они бросались на врагов, как львы и тигры, и с бою брали добычу, он же подкрадывался к своим жертвам, как лисица, и, как змея, жалил их в то время, когда они всего меньше этою ожидали: Он с брезгливостью относился к грабежам и разбоям, но он, не задумываясь, наносил своим недругам предательств удары и с легким сердцем пустил бы их по миру при помощи подлогов и всяких неправд, если б ему захотелось овладеть их богатствами.

Швабрин не был ни Ричардом III, ни Францем Моором, но он был бы со­вершенно подходящим человеком для свиты Цезаря Борджиа. У него не могло быть ни друзей, ни беззаветных привязанностей, ибо он искренно, любил только самого себя и был совершенно неспособен к самопожертвованию. Он не был извергом по призванию, но он не умел сильно любить и умел сильно ненавидеть.

Пушкин не спро­ста наделил Швабрина некрасивым лицом: как человек, склонный властвовать над другими и, вероятно, далеко нерав­нодушный к впечатлению, которое он производил на женщин, Швабрин, нужно думать, проклинал свою злосчастную внешность, перенес благодаря ей немало уколов для своего самолюбия и уж, конечно, не прощал тех, кто угадывал по его лицу его душу.

В Швабрине нет ничего русского: все русское вытравлено в нем его воспитанием, но он был все-таки русский выродок,- тип, который мог возникнуть только на русской почве под влиянием ХVIII века и его особенностей. Презирая веру своих дедов и отцов, Швабрин презирал, вместе с тем, понятия о чести и долге, которыми руководятся оба Гриневы.

Отечество, присяга и т. д. - все это для Швабрина слова, ли­шенные всякого смысла. Швабрин, как бытовое явление, принадлежит к тому же самому типу, к какому относится фонвизинская карикатура на наших юных западников ХVIII столетия - Иванушка в «Бригадире». Швабрин умнее Иванушки; к тому же в нем нет ни одной комичной черты. Иванушка может возбуждать только смех и презрение; Швабрин же совсем не годится в герои веселой комедии. Тем не менее, он все-таки имеет много общего с бригадирским сынком, как порождение одного и того же духа времени.