...Дорога до станции особого назначения «Арбат-два» показалась почти вечностью. Бронепоезд набирал скорость, с лязгом притормаживал на изгибах пути и снова стремительно высвистывал вперёд по тоннелям. А перед Иосифом также мчались неведомо куда обрывки воспоминаний о событиях из прошлого. Трепещущей кинолентой пронеслось былое перед внутренним взором за эти, быть может, самые долгие в его жизни десять минут. Словно наяву, тянулись изнурительные переговоры с закулисными владыками Запада и с их «публичными» марионетками... Свинцовым скальпелем терзал страну переворот тридцать седьмого - тридцать восьмого годов... Бесконечной чередой шли испытания военной и промышленной техники, а из праха земного возрастали тысячи бетонных коробок и дымящихся труб электростанций и заводов...
Опять он будто бы угрюмо вглядывался в чёрную бездну под ногами, стоя на самом краю огромной промёрзлой ямы, оставшейся на месте храма Христа Спасителя. И десятилетие назад, и ещё раньше Иосиф знал, что храм этот, занятый «обновленцами», остаётся символом русской Победы в прошлой Отечественной войне. Символ этот, как и многое другое, был отдан на растерзание по настоянию лукавых, как фарисеи с динарием, зарубежных кредиторов советской индустриализации. Не слишком ли дорогую цену пришлось заплатить за показавшиеся в какой-то момент панацеей станки и приборы, не слишком ли далеко зашли в уповании на «технику, которая в период реконструкции решает все...»? Где она, эта техника, брошенная нынче на разбомбленных аэродромах Белоруссии, в полях под Киевом и Вязьмой?
И вновь, словно бы наяву пришлось пропустить через окаменевшее после стольких испытаний сердце слишком, слишком внезапные смерти самых близких людей и товарищей из окружения. В этом немом кино, которое, конечно, не создать было бы никакому земному режиссеру, промелькнули чудовищный калейдоскоп гражданской войны, ожесточенная революционная борьба, тягостное своей приземленностью выживание в ссылках на вологодском севере и в Туруханском крае, десятилетие сладких истин и горьких разочарований бунтарской юности в стенах духовного училища и семинарии...
Сидя за столиком единственного в этом вагоне купе, Иосиф дрожащими руками набивал свою трубку. Он не хотел оказавшегося столь мучительным возврата в прошлое, но задержать, остановить его было совершенно невозможно... И вот, наконец, перед глазами пробежал последний эпизод этого страшного своей правдивостью фильма - кадр, ставший точкой отсчёта для всех остальных. Это было опять оно, то самое колесо украшенной золочёными вензелями кареты промчавшегося мимо торгаша - огромное, обмазанное липкой грязью и затянувшее под себя, словно в мясорубку, детскую ручонку в заштопанном рукаве.
Всё, кино закончилось, пора выходить из зала. Но там, за дверью, ждёт... неизвестно что...
Состав замедлил ход и неожиданно резко остановился. Вспыхнувшие фары высветили среди кромешной тьмы красную лобовую табличку локомотива с надписью «Серго Орджоникидзе» и перрон станции «Арбат-2», представлявший собой такую же вытянутую «нору», как и у «Кировской», только чуть поменьше.
- Что на дальнем выходе? - разглядывая развернутую на столе схему спецметро, поинтересовался у подошедшего начальника поезда единственный его пассажир.
- Конторы нескольких наркоматов, - пояснил тот, едва бросив взгляд на карту. - Служебные квартиры и тому подобное. Здание это недалеко от Арбата, ближе к началу улицы.
- Как раз туда и надо, - кивнул Иосиф. - Выставляйте посты!
Стоявшему перед ним капитану НКГБ было давно известно, что «Хозяин» обладает феноменальной способностью при любых обстоятельствах, в любой обстановке хорошо обдумывать принимаемые решения и потому не любит, когда их подвергают сомнению. Зачем понадобилось именно сейчас срочно отправляться на Арбат, виднее ему самому. Значит, так нужно - положение-то ведь аховое, и, если не случится чудо, завтра днём фрицы вполне могут оказаться на окраине города или даже фотографироваться у стен Кремля. Да и уже сегодня это может произойти - непонятно вообще, что в настоящий момент удерживает бронированные немецкие армии от безостановочного прорыва в опустевшую, прикрытую лишь немногими, не линиями даже, а точками обороны столицу. В такой плачевной ситуации лучше что угодно делать, но не сидеть, сложа руки. «Терять нечего» - он даже не подозревал, что эти же слова твердит про себя, колеблясь и терзая душу жестокими сомнениями, и сам «красный монарх»...
- Сделаем, товарищ Сталин, но... должен предупредить - там выходить труднее.
- Что ви имеете в виду?
- Небольшая часть подъёма без лестницы. В колодце, по скобам...
- Ничего, вспомним молодость, - усмехнулся Сталин. - Но не примут ли нас за... незваных гостей? Связаться со зданием можно?
- Скорее всего, связываться не с кем, - резко ответил начальник бронепоезда. - Вы же знаете, что вчера творилось на московских вокзалах!..
Иосиф пристально рассматривал капитана без раздражения, а лишь с каким-то непривычным ощущением нереальности, зыбкости всего происходящего в эти судьбоносные не для него лишь одного, а для сотен миллионов «избранных» и обыкновенных людей минуты.
- Знаю, товарищ Шадрин. Именно поэтому мы сейчас здесь, на этом перроне, а не бегаем с чемоданами по перронам московских вокзалов...
Освещая извилистые повороты тоннеля и бетонной лестницы весьма удобным, из довоенных ещё поставок, немецким полевым фонариком, начальник литерного состава капитан госбезопасности Василий Шадрин первым добрался до преграждавшей путь наверх стальной дверцы. Половину взвода сопровождения пришлось оставить внизу для охраны бронепоезда и на подступах к станции. Следом за немногими бойцами из поезда сюда поднялись лишь телохранители «Хозяина» и он сам. С успевшим проржаветь дверным замком пришлось повозиться, зато, вопреки ожиданиям, подъём в колодце оказался не трудным - всего лишь метра три по массивным арматурным скобам. Тем не менее, Иосифа, который мог крепко держаться за них лишь одной рукой, аккуратно подстраховывали и сверху, и снизу.
Пройдя сквозь заваленный пыльным хламом, совершенно непримечательный с виду подвал и выбравшись на первый этаж, «незваные гости» в изумлением огляделись по сторонам. Больше всего вестибюль походил на основательно разграбленный мародерами склад, из которого не успели вынести всё. Чего тут только не было - наспех связанные рулоны ковров, нагромождения каких-то тюков и коробок, груды папок с документами, металлические чаны, набитые селедкой, горбушей и прочими разносолами, часы с разбитыми стеклами, поваленные на бок кадки с цветами, растоптанные грязными ботинками портреты усатых и бородатых вождей... Увиденное превосходило даже и без того далёкие от оптимизма ожидания капитана Шадрина - похоже, эвакуация здесь была начата ещё несколько дней назад и в последний момент она превратилась в не контролируемое никем и ничем паническое бегство.
- Гниды!.. Крысы... - задыхаясь от охватившей его ненависти, капитан Шадрин с нецензурной руганью, не в силах сдерживать себя, ухватился за кобуру своего «вальтера». - И на Ильинке вчера такое же своими глазами видел! В ЦК партии, товарищ Сталин, да как же это? Сколько тухлой мрази за последние дни себя проявило, изо всех щелей повылезали - смотреть тошно! Так для кого же нам Москву не сдавать - неужели для таких вот?
- Возьмите себя в руки... - опустошенно произнёс Иосиф. Трудновато было к этому что-либо добавить, но всё же подходящие слова нашлись.
- Не забывайте о детях, которые сейчас у станков на... дэревянных ящиках стоят! Дети... То, что мы должны сделать, это ради них... Поздно или рано, мы сгниём, уйдем в небытие, но пусть хоть они немного поживут в мире... Таков, в двух словах, мой план, который не должен быть отменён, несмотря ни на что! В этом сомнений нет, неясно лишь одно - что потом? Куда двигаться дальше? Мечты о безгрешном обществе на поверку оказались утопией, зло по-прежнему гнездится в голове и в сердце почти у каждого! А когда его пытаются выжигать калёным железом, оно лишь уползает вглубь... до поры, до времени. Такова жестокая реальность, и она опаснее, чем тысяча немецких армий... Впрочем, отступать всё равно некуда - за нами Москва, и за нами всегда и везде будет Москва!
Капитан Шадрин приподнял голову. В его взгляде, просветленном и очистившемся от мутной злобы, промелькнул отблеск зарождающейся надежды.
- Во мне и в моих бойцах не сомневайтесь, товарищ Сталин! Пускай все бегут, а мы не побежим...
- Я и не сомневаюсь, - сказал Иосиф. - Не будем терять время, его у нас и так совсем не осталось...
И вскоре они, немного пройдя по ощетинившемуся противотанковыми «ежами» и заколоченными витринами магазинов, безлюдному Арбату, уже поворачивали в Староконюшенный переулок. Здесь Сталина сопровождали всего лишь шесть человек, включая Шадрина, который в очередной раз отметил осторожность «Хозяина». Что и говорить, добраться сюда на автомобилях было бы, наверное, гораздо проще, но зато и опаснее, ведь кто сейчас может разъезжать по Москве на машинах, кроме высокого начальства? Неплохая была бы мишень для фашистских диверсантов, которым после вчерашних событий нетрудно проникнуть даже в центр столицы. Но на горстку пешеходов вряд ли кто-нибудь обратит внимание...
А впереди просматривался тот самый полутораэтажный дом, где ждали Иосифа. Ничем не выделяющийся, почерневший от времени деревянный особнячок с резными балясинами у дверей, балкончиками и флигелями. Виднелась и очередь, хотя и небольшая, словно бы до войны в какой-нибудь скромный ларёк. Десяток бабушек, да две - три женщины помоложе... Иосиф остро глянул на людей у входа, потом посмотрел вдаль и поморщился.
По странному совпадению, чуть дальше находилось другое место, где ему в своё время уже довелось побывать, хотя, в свете нынешних событий воспоминания об этом были не слишком приятными. Там располагался дом бывшего австрийского представительства, впоследствии ставший филиалом посольства Третьего Рейха. Именно в стенах этой гостиницы останавливался германский министр иностранных дел Иоахим Риббентроп, именно там обсуждались «негласные» приложения к договору с немцами. Знать бы тогда, что всего лишь два года спустя придётся вновь оказаться здесь в куда более незавидных обстоятельствах, а война, которую так хотелось отодвинуть подальше, сама заявится в гости...
- Трое пройдут со мной, а остальным у входа придётся подождать, - сказал Сталин. - Встреча недолгой будет...
«Встреча? С кем же это, кто бы это мог быть?» - озадаченно подумал Шадрин. Не осмелившись спросить об этом, мысленно перебрав все возможные варианты, он так ничего и не решил. Разве что секретные переговоры с каким-нибудь тайным посланцем Гитлера на предмет сепаратного мира, «как в восемнадцатом году»? «Отдадут им опять Украину да Белоруссию, пусть подавятся - может, хоть тогда отстанут? Или же это какая-нибудь «шишка» из Америки, свои услуги предлагает? Но почему тогда «Хозяин» выдвинулся сюда почти без охраны? Да и дом какой-то больно уж... неказистый! Непонятно всё это...»
Теснившиеся под козырьком у входа люди молча посторонились, даже не вглядываясь в лица подошедших военных. В последнее время такие посетители бывали здесь всё чаще, их пропускали без очереди.
Сделав несколько шагов по скрипучим ступенькам деревянной лесенки, Иосиф и его сопровождающие оказались в освещенной единственной лампочкой прихожей без мебели и окон. Прямо перед ними теперь была прикрытая дверь, обитая потрепанным дерматином, из-под которого вылезали клочья серой ваты. Возле неё, готовясь зайти, понуро сутулилась одинокая бабушка. Обернувшись к приблизившимся людям в шинелях, она узнала одного из них и вздрогнула. Противоречивые чувства отражались на её лице, рвались наружу, но она молчала. Также молча взирал на неё лишённый обычной властной уверенности в правильности своих действий седоусый человек в надвинутой почти на глаза фуражке. Сейчас он не находил, чем объяснить не только этой женщине, но и самому себе своё пребывание в этих стенах, перед дверью в иную, не от мира сего реальность. Верил ли он в эту реальность? Если не верил, тогда зачем же пришёл сюда, а если верил, то почему пришёл так поздно? Но тут он вдруг вспомнил слышанное много раз - «...Любочестив бо Сый Владыка, приемлет последняго, якоже и перваго: упокоевает в единонадесятый час пришедшаго, якоже делавшаго от перваго часа...»
Так и не сказав ни слова, «пришедший в единонадесятый час» махнул рукой и, не раздумывая больше уже ни о чём, настежь распахнул дерматиновую дверь. Его сапоги гулко прогремели по облупленным половицам первой, пустой комнатки с выцветшими габардиновыми шторами на окнах. Здесь не было ничего, кроме старинного комода с посудой за стеклом, круглого обеденного стола, нескольких стульев и занавешенных дверных проёмов слева и впереди. Задержавшись только на миг, Иосиф Сталин шагнул вперёд, в небольшую спальню с множеством икон и ярко горящей лампадой в красном углу. На застеленной солдатским одеялом кровати сидела, поджав ноги, крошечная старушка с закрытыми глазами. Подойдя чуть ближе, Иосиф застыл на месте, вздрогнув как от удара током. Из закрытых глаз старушки текли слёзы, она молилась, и шёпот её звучал всё громче и громче.
- Господи... Господи... Да просвети же Ты его, исцели, укрепи душу страждущую! Видишь же, он и так уж почти что Твой, готов Твоим стать! Неужели попустишь, чтоб и он, и вся земля наша прежде срока, раньше времени... сгинули? Неужели уж нельзя вразумить да спасти? Так воскреси же их, яко Лазаря! Пусть знают все, что Ты не покинул нас, Ты с нами - и ныне, и присно, и во веки веков... Аминь!
Перед глазами у Иосифа всё расплылось, помутнело, и вдруг вырвавшийся неведомо откуда столп ослепительно яркого света словно бы взорвал его изнутри! И тогда он внезапно вновь как будто наяву перенёсся в своё прошлое, но теперь уже преодолев казавшийся ему раньше непреодолимым барьер - тот самый, в котором огромное колесо корёжило его детскую руку. За этой мнимой «точкой отсчёта» было скрыто совсем иное, не сравнимое ни с чем другим! И теперь его вокруг вновь обступала заветная роща детства, где цветущие холмы на горизонте растворялись в бирюзовой дымке небес. В уютном домике ждала его молодая мама, и не было там ни печалей, ни болезней, ни коварства и злобы, а была лишь простая и бесконечная жизнь безгрешного младенца, в избытке наполненная той незаметной, но великой благодатью, от которой на исходе жизненного пути обычно остаются одни только жалкие крохи...
Возле кроватки, где молилась за весь погибающий мир слепая пророчица его предсмертного бытия, на коленях стоял беззвучно рыдающий пятилетний мальчик. Его фуражка лежала на полу, и склонённую седую голову гладила маленькая рука.
- Куда всё это пропало, почему исчезло? - с тоской бормотал он. - А что взамен? Нет, пусть лучше убивают! Или брошу всё...
- Лёгкой жизни захотел... - мягко укорила его Матрона. - По стопам государя Александра пойти решил, грехи отмаливать? Так ведь царь-то Александр прежде того в Отечественной войне победу одержал! А нынешняя война ещё только начинается... Нельзя тебе никуда уходить, об этом даже и не думай! До последнего дня трудись там, где трудишься, и, кроме Бога, никого не страшись!
- Я скоро умру?
- Нет, жить тебе ещё долго, больше десяти лет. Многое впереди предстоит, и война эта - лишь начало. За исход её не опасайся больше, на весах у Бога приговор совершён, и его уж лукавые не переменят! Красный петух чёрного одолеет... А из Москвы не уезжай, сдавать её нельзя!
- Скажи, что ещё сделать нужно? - ощущая, как сердце наполняется не только привычной, но и гораздо большей решимостью, спросил Иосиф.
- Ты знаешь, - спокойно ответила Матрона. - И раньше понимал, а теперь знаешь...
Да, знание это теперь уже казалось таким же простым и неотъемлемым, как «Отче наш».
- Я... виноват, да! - с горячей искренностью, а потому сбивчиво заговорил он. - Да, я молчал, когда мог сказать хотя бы слово, а потом писал пустые слова, когда надо было защитить то, что осталось, защитить уже не на словах, а на деле! Оправдывал себя, что нет возможности, а если возможность эта... была? Но сейчас... враг берёт за горло, зато у меня развязаны руки, и я верну, верну Церкви всё, что забрали, и втрое больше верну! Лишь бы успеть!
- Успеешь... А ещё Москву крестным ходом вокруг обнести надо, и тогда войско предтечи антихристова сюда войти не сможет!
Сталин задумался. Велика Москва, целую неделю обходить придётся, а есть ли она в запасе, эта неделя?
И тут его осенило:
- А самолётом - можно?
- На чём угодно можно. Лишь бы только у тех, кто поедет да повезёт, хоть крупица веры в сердцах была!
- Так и сделаем, - сказал Иосиф. - Благослови, мать, на святую эту войну! Слишком долго я отступал, но здесь, у последнего рубежа, встану насмерть!
- Храни тебя Господь, - сказала Матрона. - Я за тебя молюсь, но и ты про брань невидимую не забывай. И тогда поглядишь, что будет! Прощай, здесь, на земле, уже не свидимся...
- А может, всё-таки... Жаль... - Иосиф поцеловал ей руку, с усилием поднялся и перекрестил себя. Кое-как утёр лицо рукой и, поспешно поклонившись в угол к иконам, развернулся и почти выбежал прочь...
Дорога назад пролетела в один миг, но в коридоре бункера на «Кировской» ему показалось, что отсутствовал здесь целую вечность.
- Вставай, Саша! - хлопнув по спине, разбудил он спавшего за столом своего бессменного секретаря, который уже две недели жил в приёмной. - Срочные дела есть...
- Собираться на отъезд, Иосиф Виссарионович?
- Нет, остаёмся. Записывай скорее адрес... Позвони в горисполком - пусть хоть пару мешков крупы туда завезут. Потом свяжись... кого там за митрополита Сергия в Москве оставили? Хорошая икона завтра к полудню нужна, священник и три певчих. В Измайлово позвони - пусть завтра для них «Дуглас» на два часа полёта готовят.
- Для попов?
- Так надо. Не в Ульяновск полетят, ближе. А сейчас, пока раздеваюсь, соедини со мной Жукова...
Едва только Сталин скинул с плеч шинель, тревожно зазвенел телефон командующего Западным фронтом. Штаб находился почти на передовой, и в трубке отчётливо слышался незатихающий грохот артобстрела.
- Товарищ Сталин, по обстановке докладываю...
- Погодите с докладом... Лучше скажите честно, как... на духу скажите - удержим?
Человек на том конце провода замедлил с ответом. Как и Сталин, он уже начинал осознавать горькую правду неумолимых обстоятельств - материальных сил спасти положение нет, и это означает не просто сдачу населённого пункта, но и окончательную гибель всего того, что называется «Русским миром». Но неужели Святая Русь обречена уйти в небытие вот так, недостойно и бесславно? Нет, этого не может, не должно произойти!
- Удержим, - сказал он. - Костьми пляжем, но удержим!
- Ну что ж... Будем сражаться, Георгий... Константинович! И, как говорится, с Богом!
