Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (Печатается по первому изданию: Аскоченский В.И. [Без подп.] Далеко до звезды // Домашняя беседа.- 1876.- Вып. 14.- С.359-362) подготовил профессор А. Д. Каплин. Примечание - автора. Подзаголовок и краткий справочник - составителя.
+ + +
Далеко до звезды
Одна из великих заслуг гениального Бортнянского состоит в том, что он прогнал с наших клиросов итальянщину, разных этих Керцелли, Галуппи, Сарти, сделавших храмы православные кирхами и филармоническими залами и, насколько было то возможно в его время, приблизил, так называемое, партесное пение к пению, унаследованному нашей Церковью от греков и болгар. Конечно, дурную траву как ни выпалывай, она все-таки будет давать ростки. Разные Дехтяревы, Писаревы, Алейниковы, Лавиновы и другие доморощенные наши композиторы продолжали оглашать своды храмов православных итальянскими мелодиями. Для исполнения такого рода пьес у некоторых богачей помещиков имелись артистки и даже допускался контр-бас[i]. Но скоро взглянули на это дело поразумнее и построже, и Бортнянский остался господином музыки церковной. Являлись, правда, подражатели ему - Березовские, Давыдовы и другие; но они уж не могли иметь успеха: при солнце звезды блекнут. Покойный Львов, в первые годы своего дирижерства, тоже написал несколько концертов в духе итальянском, с фугами, речитативами и другими музыкальными затеями: но они не долго продержались, и сам, талантливый впрочем, композитор увидел, что совершенно напрасно вносил потухший огонь елисаветинскихДафанов и екатерининских Авиронов во святая святых, и обратился к переложению обиходного пения, избрав для этого сотрудником своим одного из опытнейших учителей пения в придворной капеллии. Известно, что гениальный Глинка, в последние годы своей жизни, приступил было к изучению наших ирмолоев и обиходов, почуяв в них неистощимый родник неслыханных еще мелодий, слегка тронутых протоиереем Турчаниновым, в его переложениях херувимских песней, задостойников и некоторых стихир. Но, к сожалению, этому не суждено было осуществиться, и наше пение церковное осталось преимущественно при том, что завещано нам гениальным Бортнянским. Русское ухо чего-то требует, чего-то желает и ни за что не хочет расстаться с гимнами напевов древних. Вдохновенному пению, например, гимнов: Благообразный Иосиф, Плотию уснув, Дева днесь, оно внимает благоговейно и тогда, когда исполняют их хоры, и когда поет их один дьячек. Предлагали чувству русскому свои композиции и Бортнянский и Львов; но оно отвращалось и отвращается от них, требуя знакомого и движущего его напева.Размышление это вызвано у нас заметкою «Церковного Вестника» (Органа Cвятейшего Всероссийского Cинода то ж) по поводу предполагаемого «Сборника духовно-музыкальных пиэс, переложенных на три и на четыре женские голоса, г. Рожнова», ныне старшего учителя придворной капеллии. В «Сборник» этот, по словам «Органа-Вестника», войдут лучшие сочинения Бортнянского и других композиторов; но Турчанинов забыт, или, точнее, намеренно оставлен. Не понимаем, за что такая немилость к человеку этих львовцев, так честно потрудившемуся на духовно-музыкальном поприще и давшему нам понять неподражаемую красоту древних церковных напевов. А уж что эти монополисты духовного пения не любят Турчанинова, так уж не любят. Вся Россия поет, например, превосходное переложение его на четыре голоса известной стихиры: Тебе одеющаго светом яко ризою, и что-же? - «старший учитель придворной капеллы» и на нее дерзнул наложить святотатственную свою руку, не приняв во внимание даже того, что ему далеко до Турчанинова, который в этой стихире строго держался оригинала и ничего не убавил и не прибавил к нему. «Старшему учителю», должно быть, больше нравится переложение той же стихиры г. Львова. О вкусах конечно, не спорят; но мы знаем то и другое, и не делая себя в этом деле судьями, избираем присяжными весь православный мир, не мудрствующий, лукаво, предоставляя ему произнести свой вердикт: пусть самый лучший хор исполнит перед ним переложение Львова и переложение Турчанинова упомянутой нами стихиры: держим сто против одного, что, при исполнении первого, весь состав присяжных зазевается и станет глазеть посторонам; а слушая последний, в средине пиэсы почувствует необыкновенное умиление,. начнёт плакать, а в конце повергнется перед Тем, Кому в трогательном недоумении обращает речь свою благообразный Иосиф; как погребу Тя, Боже мой, или кия песни воспою? И нет сомнения, что благочестивое недоумение его разрешилось бы гимном в переложении именно Турчанинова, а не других каких-либо композиторов. И куда этим «другим», начиная от Львова до г. Бахметева, написать хоть что-нибудь похожее на турчаниновские херувимские! Мы недавно слышали композицию последнего из них, либретом для которой избрал он вдохновенные слова песни херувимской, - и тяжело, тяжело нам стало. Это писал не Асаф царя Давида, не Роман сладкопевец, а действительно, «почетный академик Флорентинской музыкальной академии», насквозь пропитавшийся современною вагнеровщиной. Ну, да Бог с ним! Пожелаем только, чтобы нынешние композиторы не подражали ему и перестали угощать нас в храме Божием подобными пряностями, от которых тошнит русского, православного человека.
Совершенно верно рассуждают об этом предмете в «Московских Ведомостях». «Древнее и новое церковное пение имеют каждое свои особенности, делающие из них две почти различные категории. Существенное несходство их главнейшим образом основывается на их происхождении: древнее пение почерпнуто из сборников церковных песнопений, принятых русскою Церковию с самого начала её существования; в настоящее же время храмы наши оглашаются исполнением вокально-музыкальных произведений, нередко по содержанию своему чужды духу Православия. Это уже не те простые, проникнутые возвышенностью и умилением, напевы, которые являет нам древнее исполнение: это плоды общемузыкального искусства, богатые нередко неуместною для Церкви роскошью виртуозности.
Имея целью написать музыку, успокаивающую дух, располагающую к молитвенному настроению, сочинитель постоянно должен помнить, что не имеет права касаться сторон, которые, по существу своему, способны затрагивать ощущения не уместные в храме, несоответствующие духу песнопений. Его задача состоит в том, чтобы точно изобразить скромность, величие, спокойствие, торжественность; даже грусть обыкновенная должна тут принимать чистейший характер духовности, без малейшего сантиментальничанья. Если в некоторых исключительных случаях, по смыслу полагаемого на музыку текста, и нельзя избежать некоторой реальности, то все-таки композитор не должен переступать известных границ, для распознания коих он обязан иметь тонкое чутье. Обилие звуков, могучие сочетания их, требующие неуместного в храме способа выполнения их, обращают произведение просто в музыкальную пьесу, ничуть не похожую на молитву.... А другие особенности, оскорбляющие чувство и вкус благочестивого человека? Зачем это, ни к чему не ведущее в хоровом пении, единичное щегольство голосом, или устаревший даже и для театральных певцов в ролях селадонов, метод пения, основанный злополучном, предурном выполнении, «portamentodivose», и столь несвойственный такой серьёзной музыке? Зачем эти воющие и завывающие ligato? Откуда взялись обратившееся почти в норму обыкновение делать произвольные и притом частые оттяжки темпа? На чем основаны эти неумеренные fortissimo и pianissimo? Между тем, ко всему этому так привыкли, что, пожалуй, и не убедишь наших церковных певцов в их несостоятельности; а потому нельзя не согласиться, что пения церковные, в полном смысле этого слова, нет в православных храмах; а есть по большей части какие-то своеобразные, весьма сомнительного происхождения концерты, характерическая черта которых состоит в том, что в них господствует набор, без всякой связи и смысла, всего того, чем может отличиться тот или другой голос, в обиду и оскорбление строгого религиозного чувства».
Вглядываясь в такое поистине младенческое состояние нашего церковного пения, представители которого преподносят нам иногда свои музыкальные творения самого странного свойства, невольно приходишь к заключению, что они не ведят что творят и, как древние Дафаны и Авироны, вносят чуждый огнь во святая святых.
Краткий справочник
Бортнянский Дмитрий Степанович(1751-1825) - композитор, один из основателей классической российской музыкальной традиции. Воспитанник, а затем управляющий Придворной певческой капеллой в С.-Петербурге.
Галуппи (Galuppi) Бальдассаре (1706 -1786) - итальянский композитор. В 1765-1768, в период царствования Екатерины II, Галуппи был приглашен работать придворным капельмейстером и сочинителем музыки в Петербурге. Галуппи стал первым иностранцем, написавшим музыку на текст православного богослужения, и ввёл в него неизвестную ранее форму «концерта». За время службы в России композитор написал несколько кантат, духовных концертов и серенад.
Дафан и Авирон -сыновья рувимлянинаЕлиава, вместе с соплеменником Авнаном, участвовали в восстании левита Корея против Моисея и Аарона. Они упрекали Моисея за то, что он вывел их из богатого Египта в пустыню, а не в землю обетованную. Вместе с прочими мятежниками были поглощены землей (Чис. 16; 26:7-11; Втор 11:6; Пс. 105:17).
Дегтярев (Дехтерев) Степан Аникиевич (1766-1813) - композитор.
Львов Алексей Федорович (1798 -1870) - скрипач, композитор, дирижёр, музыкальный писатель и общественный деятель. Директор Придворной певческой капеллы в 1837-1861. Автор музыки гимна «Боже, царя храни» (1833) и других сочинений.
Сарти Джузеппе (1729-1802) - итальянский композитор, педагог, органист, музыкальный теоретик. С 1784 работал в России (придворный композитор и капельмейстер). Среди сочинений хоры с оркестром к пьесе Екатерины II «Начальное управление Олега»; хоры-кантаты с сопровождении оркестра, колоколов, пушек («Тебе Бога хвалим», «Слава в вышних Богу»), церковные хоры и др.
[i]Это я сам видел и слышал в детстве моем в Воронеже в домовой церкви помещика Викулина. Редактор.
1. Re: Далеко до звезды