«Война - война... Какая война?..»
Миновало ровно четверть века, и вот, в октябре сорок первого, не случайно родившийся и вырвавшийся среди белого безмолвия туруханской тайги из уст ссыльного революционера Кобы вопрос навис во весь рост, переворачивая хорошо ли, плохо ли, но наладившуюся за это время жизнь, угрожая перечеркнуть в ней все. Вообще все - и прошлое, и грядущее. Каким должен стать единственно верный ответ, понималось все отчетливее. Но как же прорваться к этому спасительному ответу через непреодолимые препоны не только вокруг, но и внутри себя самого? Как разорвать эти страшные, вязкие оковы?
Со все большей тревогой размышляя об этом, сын сапожника Весо брел по коридору Ставки, с недавних пор переместившейся из Кремля в глубину подземных лабиринтов московского метро. Совсем рядом, в сотне шагов отсюда в таком же тревожном молчании застыла закрытая еще месяц назад станция. На заколоченных фанерными ставнями ее перронах было скрыто во тьме высеченное позолотой на мраморе имя одного из канувших в небытие прорабов эпохи, которой, казалось еще недавно, не будет конца. Но сегодня эпоха эта рассыпалась словно карточный домик на глазах у ее главного вдохновителя, на самом деле, всего лишь державшегося за нее, как за меньшее из зол...
Еле слышно хрустел под сапогами гравий, помаргивала гирлянда желтых лампочек на бетонной стене. Двигаясь в затхлом полумраке, Иосиф почти физически ощущал яростные порывы памятного злого ветра, уже испытанный однажды напор валящей с ног все живое вселенской бури. Но где же тот самый Голос? Тот, ни с чем не сравнимый, пронизывающий небо и землю до самой преисподней, властно зовущий на правые стези - зовущий так, что не отозваться невозможно? Доведется ли услышать Его еще хотя бы раз? Услышать сейчас, когда смерть опять рядом, когда от ее дыхания вновь леденеет лицо?
Впрочем, себя не обманешь. Упущенного, если оно и было, уже не вернуть, и неумолимый ход грозных событий остановить не удастся! Произошедшая две недели назад под Брянском и Вязьмой непоправимая, чудовищная по своим масштабам катастрофа не оставляла ни единого шанса на спасение. Потеря полусотни дивизий и шестисот тысяч солдат оказалась сокрушительным ударом такой силы, что веры в возможность подняться после него не было почти ни у кого. Врагу теперь открыты все дороги, и значит, через сутки - двое миллионная армада зажмет Москву в бронированные клещи, а затем вонзится в опустевшую столицу, словно раскаленными ножами в масло. Так что же делать? Сбежать вслед за многими другими, поспешно покидающими город в один за другим уходящих на восток переполненных поездах? Тогда - скорый развал, позорная точка в конце земного пути. Но ведь и оставаться столь же погибельно и бесславно? Что сказал бы теперь великий Шота, как бесспорную истину утверждавший: «Лучше гибель, но со славой, чем бесславных дней позор!..» Нет благодати - нет славы, ни в гибели, ни в жизни!
Иосиф внезапно остановился как вкопанный. Подкашивались ноги, и он понял, что рухнет, не дойдя до бункера. Наверное, вслед за этим также рухнет и стираемая с лица земли, даже имени своего лишенная, но все еще остающаяся преградой на пути у мирового зла империя... И тогда правитель этой империи из последних сил поднял голову к нависающему совсем близко железобетонному своду и закричал - не слышно ни для кого, но так, что от боли разрывалась грудь: «Боже, помоги! Помоги, Отец!!!»
Обреченно, всем существом впитывая ответную тишину, он не сразу разобрал, как из-за спины донеслось едва слышное:
- Товарищ Ста...
Обернувшись, Иосиф с изумлением разглядел там часового, мимо которого прошел только что и не заметил. Неужели так примелькался этот обыкновенный рязанский или владимирский безусый мальчишка, стоявший на предпоследнем посту перед бункером Ставки?
- Говори... - он устало кивнул, понимая, что этот юнец, один из множества обреченных сгинуть в кровавой мясорубке ближайших дней, не стал бы сейчас обращаться к нему по малозначительному поводу. И солдатик с простодушным, но очень серьезным лицом поторопился донести главное.
Началось все с того, что его отец в августе ушел с завода добровольцем на фронт, а работающая всю свою жизнь на железной дороге мать пока что оставалась здесь. И вот, по словам постового, на днях побывала она на Арбате у знаменитой на всю Москву прорицательницы. Говорят, слепая совсем и не ходячая, но про любого все наперед рассказывает. К ней сейчас люди тысячами идут, чтобы только выведать, живы ли их супруги, родители, дети...
- Вчера вечером отпустили меня домой, в увольнительную. Мать встретила очень взволнованно, такой я ее никогда не видал. Про отца ей старица Матрона сказала, что с тяжелым ранением попал в госпиталь, но впредь мучений больше у него не будет. Успокаивала еще, что немцы Москву захватить не сумеют, а напоследок велела матери через меня передать: «Пусть, когда сможет, приходит. Сам ведь знает, что с таким грузом на душе трудно будет спасти страну!» ВАМ велела передать...
С плохо скрываемым волнением Иосиф подошел к бойцу поближе и заглянул ему в глаза.
- Как зовут тебя, малчик?
- Михаил... - растерянно пролепетал тот.
- А ти сам-то в Бога вэриш, Мыша?
Парень замялся.
- До войны, честно сказать, нет, я же комсомолец. И над мамой еще насмехался... А сейчас... Сейчас как-то по-другому все.
У бывшего выпускника Тифлисской духовной семинарии, закаленного опытом коварной и беспощадной борьбы за власть и потому давно уже научившегося точно разбираться в людях с самого первого взгляда, с первой произнесенной ими фразы, не было даже и малейших сомнений, что юный постовой по имени Миша не врет. Но что, если его самого кто-то использует, если это ловушка? Все может быть в такую трудную минуту, когда даже Николая, начальника собственной охраны, пришлось отправить вслед за правительством в Самару, а Генштаб готовится к скорому перемещению под Арзамас. С другой стороны, терять ведь нечего, и хуже все равно не будет - конец один... Решив так, Иосиф не стал долго раздумывать.
- Адрес помнишь?
- Это на Староконюшенном переулке, дом, вроде бы, одноэтажный... Искать долго не придется - очередь у входа, говорят, за квартал видно, с утра до ночи народ толпится. Да про это все знают, даже милиция. Недавно, рассказывают, такой случай был. Заходит туда милиционер. «Улица режимная, а вы без прописки. Собирайся, гражданка, в отделение поедем...» А она ему: «Беги скорее домой, беда там! А слепая от тебя никуда не денется...» Участковый на квартиру помчался, а там жена без сознания лежит, от керогаза угорела. Тут же в больницу ее, чудом откачали. Еще немного, и поздно было бы...
«Еще немного, и поздно...» - повторил по себя Иосиф и устало выдохнул:
- Спасибо тебе...
Стоявшего совсем близко бойца вдруг охватил ужас. Он внезапно обнаружил то, чего не замечал еще несколько минут назад - как изможден этот человек, за считанные дни превратившийся из непоколебимого полководца миллионов в сгорбленного, одряхлевшего старика в измятой одежде и нечищеных, стоптанных сапогах. Но едва только Михаил, до глубины души потрясенный столь жуткой метаморфозой, успел подумать, что теперь, пожалуй, надеяться уже больше не на что, на его плечо опустилась оказавшаяся совсем легкой рука вождя.
- Зря боишься, - тихо сказал Иосиф. - Ты сделал все правильно. Даже сегодня силы нашей Родины неисчислимы, всего у нас в избытке, но не хватает, очень не хватает только одного - таких как ты, Миша, и потому... Потому постарайся выжить! Ты сделал свой шаг - тэперь моя очередь!
Резко развернувшись, он стремительно направился к бункеру, и уже через несколько минут столь же быстро вышел оттуда в сопровождении трех бойцов из дежурной смены личной охраны. Пройдя почти до заколоченного перрона станции «Кировская», они повернули в малоприметный боковой тоннель, затем свернули еще раз, еще... И вот перед ними был уже другой перрон, похожий на освещенную лучом фонаря узкую нору, без мраморной плитки и высоких колонн. В окошке стоявшего на единственном пути скоростного коломенского локомотива, к которому были прицеплены два бронированных вагона, горел тусклый свет. Дверца первого вагона распахнулась, и на перрон выбежал начальник спецпоезда в распахнутой шинели с петлицами капитана госбезопасности.
- Разводите пары... - глухо распорядился Иосиф, видя, что здесь давно ожидают его приказа на отъезд. Отъезд в никуда?
- В Измайлово, товарищ Сталин? - поспешно уточнил капитан, имея в виду спрятанный под стадионом в измайловском парке столицы резервный пункт командования. Оттуда можно тотчас же укатить подальше от обреченной Москвы и по замаскированной железнодорожной ветке, и на заправленных под завязку «ЗИСах», и на загнанном под одну из дощатых трибун футбольного поля, приготовленном к вылету в любую минуту надежном и вместительном «Дугласе». Позаботились, подумали обо всем - кроме самого главного!
Иосиф отрицательно покачал головой. Нет, дороги на Измайлово не будет ни при каких обстоятельствах, и, кто знает, может, все-таки прав был мудрый Руставели? Ведь даже одна лишь готовность к жестокому выбору - это уже попытка преодолеть себя, а значит, если и не слава, то хотя бы какое-то ее подобие, напоминающее о вышнем мире. О мире, где "как-то по-другому все", где не продают и не предают, где, как в белом безмолвии сибирских снегов, нет земных чинов и званий, где никто и никогда не стал бы трястись за свою шкуру, даже если она бы и была... А все остальное приложится... да, приложится...
- На Арбат!
