Село Любец появилось на высоком берегу Клязьмы в незапамятные времена на месте древних неолитических стоянок. В семнадцатом веке в селе была устроена каменная церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы с высокой шатровой колокольней, белый «карандаш» которой от самых далеких пойменных лесов и клязьминских излучин веками звал к одному из красивейших видов владимирско-суздальского Ополья. Любецкий Храм стоит на высоком холме среди корабельных сосен, охраняя покой доверчиво приткнувшемуся к нему когда-то огромного, со знаменитой ярмаркой, а теперь совсем небольшого села и старинного сельского кладбища. Храм и село разделяет глубокий овраг с соснами, танцующими на узловатых корнях вдоль его крутых склонов. На осенних закатах перед самой темнотой сосны разгораются ровным оранжевым светом и на несколько мгновений неопалимо поджигают верхушку чернеюшего в сумерках исполинского тополя, стоящего посередине прогона. Моя жена художница Наталья Захарова, прожившая в этом старинном месте почти сорок лет, часто видела как перед самым заходом солнца на высокий берег реки ненадолго садился передохнуть и полюбоваться на еще светлую реку ангел с тяжелыми, по-деревенски натруженными ситцевыми крылами.
В семидесятых годах прошлого века Храм наш, заброшенный с послереволюционных времен, был поновлен усилиями замечательного краеведа, писателя, великого бессеребренника и чудака князя Сергея Михайловича Голицына, жившего в Любце с сорок второго года. Кресты на Храме были выправлены, появились новые купола и кровля. Все это делалось во времена «застойного» СССР, так что и работы и материалы были оплачены из средств вполне коммунистических Бельковского сельсовета и ковровских районных властей. Любецкое народонаселение к концу советской власти работало в заводах, сажало картошку, ловило рыбу, пило водку, ну и, бывало, вразумлялось в расположенной неподалеку мелеховской зоне после привычной поножовщины.
К началу «перестроечных» девяностых годов в селе Любец было около тридцати пяти дворов, несколько коров и коз, и множество беспечных кур. Население оставалось еще в основном местное, хотя несколько художников из Коврова, Владимира и Москвы давным-давно переселились в любецкую красоту навсегда.
Но ко времени моего рассказа в стране уже несколько лет кипела перестройка. С необыкновенной энергией в Коврове один за другим закрывались заводы, совхоз умирал вместе с коровами и ненужными трактористами, безработные рыбнадзоры среди дня бомбили рыбные зимовальные ямы на беззащитной реке, а в наш Храм почти еженощно врывались на мотоциклах отморозки из неизвестно как и почему образовавшейся ковровской секты сатанистов. Остатки необыкновенных изображений Архагелов Иегудиила, Варахиила и Салафиила, окружавших Богородицу на западной стене Храма, были осквернены и сбиты, а каменные полы вскрыты в поисках церковных кладов. Всей этой погибельной вакханалии аккомпанипровали импортные свинорылые проповедники и стадионные экстрасенсы, а из Камешкова на деревенские телевизоры гнали чудовищную порнуху. По малодушию и маловерию своему мне и многим казалось все - конец, никто нас не защитит и не подняться нам больше из этой липкой грязи. Да и ангела на реке больше никто не видел.
И вдруг бесовская атака стала захлебываться! Удивительному нашему народу, все равно воспитанному на так ненавидимых либералами дедушкиных и бабушкиных заповедях и, надо сказать, очень рациональному, все эта дрянь стала быстро надоедать. Порнуху, зевнув, отключили, желтую прессу использовали по назначению в отхожих местах, экстрасенсов слушать перестали, правда в некоторых избах все же повесили их фотографии на стенку - ну так, на всякий случай!
И тогда в Любец были посланы новые гости! Секта Шри Чинмой со штаб-квартирой в США, миллионами адептов в сорока шести странах мира и миллиардными капиталами обрушилась на маленькое православное село. Шричинмоисты действовали быстро и эффективно. Сначала в селе появились улыбчивые эмиссары. Они обошли каждый дом, куда пускали, ласково со всеми поговорили, песен спели, на гитаре поиграли, книжечки раздали с портретами гуру и объяснили, что хотят только мира. Объяснили, что они хотят объявить Любец зоной Шри Чинмой, сердцем этого самого мира, и что для этого нужно совсем немного - записаться в их ряды, проплыть всем по-братски вместе по Клязьме, а потом запустить бумажных белых голубей. И сделать это нужно непременно прямо у входа в любецкий Храм. Многие наши тогдашние бабки были как раз теми самыми комсомолками, которые сделали из алтарных икон деисусного чина любецкого Храма короб для соленой рыбы, стоявший у прежних хозяев нашей избы. И растаяли они и обрадовались, ну как же, такие милые ребята и дело-то такое нужное - мир ведь! А Храм, так мы туда отродясь не ходили. И через несколько дней в Любце, прямо в центре села появился большой камень с надписью, объявлявшей Любец зоной Шри Чинмой.
Через неделю камень исчез, следы вели к пожарному пруду! Из Коврова нагрянули дознаватели искать борцов с лучезарным Шри Чинмоем. К этому времени в секту уже были вовлечены жены многих крупных чинов из Коврова и сельсовета, милицейских и прокурорских, и воля к расправе над «кощунниками» была более, чем грозной. Дознаватели кричали и угрожали, всматриваясь в лица жителей села. Ничего не нашли. Не знали только, что не там ищут, что этим бесстрашным ополчением, опрокинувшим поганый камень, были стоящие рядом улыбающиеся любецкие дети, на время боевых действий прозвавшиеся Защеканами, Забрюханами, Внутренностями, Гогелями, Ванюхами, простите, родные, кого забыл! Сражалось юное воинство под водительством Настены. Старшим было, наверное, лет около шестнадцати, столько же, как и моему отцу, уходившему в сорок первом году на фронт.
Несколькими неделями позже появился новый камень, уже поставленный большим краном. Но и этот камень темной августовской ночью исчез! Его раскололи и утопили в том же пруду. Ну не хотели любецкие дети, оставленные взрослыми, жить в зоне Шри Чинмой! Не хотели, чтобы теперь уже иной мир их «баушек», тихо охраняемый древним Храмом, был осквернен чужими хищными пришельцами. Тут уж разразился настоящий скандал -милиция, быстро ставшая шричинмоистской, в истерике искала следы повсюду, фотографировала место преступления, что-то измеряла, вынюхивала и опять ничего! Следователи уехали. Партизаны бесстрашно радовались, но печальным взрослым было понятно, что война не окончена. Наступила осень, а там и морозная, и снежная нам на руку зима. Я собирал подписи и писал протестные письма ковровским и владимирским властям, во Владимирскую и Суздальскую епархию, на Центральное телевидение. Никакого ответа. В стране царил беспредел и мы с нашим маленьким ополчением не могли рассчитывать на подмогу.
Началось лето следующего года, и мы чувствовали, что грядет новая беда. А было уже все решено. Я тогда после весенней вахты в Сибири возвращался к жене в Любец. Подъехать к дому я не смог. Все вокруг деревни было запружено автобусами, прямо около Храма ставились столы с пирогами и монтировалась трибуна. Воздушные шары и портреты Шри Чинмой всюду, всюду и всюду. К берегу Клязьмы стелились дорожки для участников ритуального заплыва. Шричинмоистские наши старухи бежали к столам расфуфыренные и веселые, только дети были невеселы и настороженно внимательны. Трехсотлетний Храм Успения Пресвятой Богородицы, окруженный несметным шабашем, стоял осунувшийся и поседевший, как перед казнью. Как-то вдруг стали заметны кривые березы, выросшие в перестройку на его когда-то нарядной кровле и вновь покосившиеся кресты. Тут уж в который раз я подумал - все! На трибуну полезли сектанты и начальники. В тишине кто-то покашлял в микрофон. И тут за поймой бабахнуло так, что река вздыбилась. Из поймы неслась не просто гроза, во весь горизонт с запада наступало облако чернее ночи в змеящихся трещинах рвущихся к расправе молний. Через мгновение на село обрушился потоп нескончаемой и страшной силы. В овраге заревел мутный поток, в водяной грохочущей темноте заметались перепуганные люди. Автобусы рванули прочь, все, что в отступлении было брошено, исчезло в потоках воды.
«А кто соблазнит или обидит одного из малых сих, не детей только, но и всех верующих в меня в простоте сердца, тому лучше было бы, такому соблазнителю, если бы повесили ему мельничный жернов на шею.... и потопили его во глубине морской».
Гроза ушла, ливень кончился. Около Храма умытого и помолодевшего никого не осталось. Больше секта не возвращалась. Никогда!
Юное ополчение варило на берегу Клязьмы уху, пекло картошку, и ликовало. Серьезные пацаны постарше пили с победой самогонку с хрустким молодым чесноком. Потом многие из них уйдут на войну в Чечню и Сербию, несколько ребят не вернется. Говорят, что тогда к их костру подошел посидеть кто-то высокий и молчаливый, в дождевике с поднятым капюшоном. Ел картошку и пил чай.
С той поры его стали опять вечерами видеть сидящим на привычном месте, на берегу Клязьмы против Храма. С ситцевыми крылами.
