«Доколе стоит Кремль, будет стоять Москва; доколе стоит Москва, будет стоять святая Русь, а с нею и Православие!»

А.П. Боголюбов. Заутреня в Кремле

Ниже мы переиздаем одну из статей (1846 г.) выдающегося русского православного мыслителя, церковного историка, духовного писателя, публициста, поэта, Андрея Николаевича Муравьева (1806-1874).

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по изданию: Муравьев А.Н. Дополнение к Письмам о Богослужении Восточной Кафолической Церкви.- СПб.: Синодальная тип., 1883.- С.94-115) подготовил профессор А. Д. Каплин. Название - составителя.

+ + +

Страстная неделя и Пасха в Московском Кремле.

«Доколе стоит Капитолий, будет стоять Рим; доколе стоит Рим, будет стоять и вселенная!» так выражалась древняя пословица о всемирной державе Римской. - Столь же пламенное, но освященное верою Христовою, чувство любви к земной своей родине, невольно наполняет сердце и, от избытка сердца, изливается устами русского: «доколе стоит Кремль, будет стоять Москва; доколе стоит Москва, будет стоять святая Русь, а с нею и Православие!» и не напрасно еще древние летописцы наши назвали первопрестольную столицу, наследовавшую славу Царьграда, третьим Римом. Стоит только ступить на священную высоту Кремля и окинуть изумленным взором живописную окрестность, дабы не только чувствовать, но и видеть, что здесь во истину сердце Руси, ибо от сего дивного средоточия разбегаются, во все ее оконечности, благословенные ее пути, из-под соборной сени древних святилищ, и сюда опять стекаются они, от всех неизмеримых ее пределов, как обращение крови в теле человеческом, жилами, сосредоточивается в сердце. Потому так сильно и бьется оно, когда приближается к сему заветному сердцу всея Руси, которое само, с нежностию материнскою, бьется для каждого из сынов своих и всегда готово отозваться на каждый зов их, приемля живое участие в их сердечной радости и горе.

Этот Кремль, столько раз виденный мною, и в красноречивом его безмолвии, и в благолепии духовных его торжеств, теперь впервые случилось мне видеть, в священные дни Страстной недели и Пасхи, когда он облекается всем своим заветным величием, и еще сильнее говорит душе, потрясенной воспоминаниями о распятом и воскресшем Господе. Еще исполненный сих впечатлений пишу тебе, любезный друг, чтобы передать их тебе во всей свежести и вместе с тем пожалеть, что до сих пор ты добровольно лишал себя сего наслаждения духовного, и сколькие из нас, проведя всю свою жизнь подле своей родной святыни, так и сойдут в могилу, не полюбопытствовав даже: что совершается внутри сего дивного Кремля в священную ночь Пасхи? и о чем так торжественно гласит он стоязычным звуком своих колоколов? - А между тем мы стремимся в дальнюю чужбину, в иноверный Рим, посмотреть там на служение Папское во всех его подробностях. Там мы не боимся ни толпы в базиликах и в крестных ходах, ни духоты в Сикстовой капелле, для слушанья miserere. Всеми средствами стараются добыть туда билеты, чтобы слушать два и три дня сряду, по несколько часов, крикливое пение кажеников, и только на конце вечерни нечто более благолепное, но далеко отстоящее от наших церковных хоров. Совершенная драка возникает в ложе Ватиканской, в ожидании трапезы нищих, угощаемых Папою, и не смотря на то самые почетные дамы, которые так боятся многолюдства в наших соборах, туда теснятся, можно сказать, с опасностию жизни. «Как не посмотреть? говорят они, мы для того и приехали в Рим» - «Как же вы ничего не смотрите здесь? можно отвечать им: неужели обряды чуждые, в земле отдаленной, ближе для вас своих единоверных, в сердце родины?» - «Но мы о них не знали», говорят они себе в оправдание. Сожалею, и для того, чтобы не было сей последней, хотя весьма слабой отговорки, постараюсь изложить здесь то, что наиболее поразительно в великолепных службах Страстной и Светлой недели, под священною сению Кремля, так как я уже описал римские обряды сих великих дней.

Начну с Великого Четверга, потому что богослужение первых трех дней Страстной седьмицы, более или менее, можно видеть в других церквах; но в последние дни и на Пасхе совершаются особенные торжества, соответствующие величию времени и места; даже те, которые положены в обыкновенном чине всех церквей, восходят здесь до чрезвычайной степени благолепия, так что, при зрелище оных, невольно умиляется сердце и чувство благоговения обращается в невыразимый восторг. Весеннее полнолуние, всегда неразлучное со Страстною седьмицею, по самому времени, определенному для празднования Пасхи, и ранняя весна, теплая, растворенная всеми своими ароматами, благоприятствовали на сей раз наружному величию церковных служб, ибо летняя теплота заменила обычный сему времени холод в соборах, и сильные грозы с громом и молнией, какие только бывают по средине лета, сделали воздух даже душным, теплые ночи сменяли жаркие дни, как будто пламенный июль внезапно заступил место холодного апреля.

Скажу тебе еще нечто близкое, не только моему сердцу, но и сердцу каждого москвитянина, и ты поймешь, почему радость наша была совершенна в сии торжественные дни: благоприятная погода поддержала слабые силы нашего Владыки, и позволила ему совершить почти все возвышенные службы; они получали особенное выражение от духа молитвы, его проникающего и невольно вселяемого им в тех, которые созерцают его благоговейное служение. «Завидую вам, писал ко мне, накануне Пасхи, благочестивый Экзарх Грузии, что вы проведете праздники в Москве и разделите радость с Ангелом Церкви Московской, которому так легко усугублять радость радующихся о Господе» и я на самом деле испытал истину сих выражений.

Первое, и единственное в целой России зрелище, представляет нам, в Великий Четверток, собор Успенский: ибо в нем совершается, в память жены помазавшей на смерть Господа Иисуса, всенародное елеосвящение, пред началом страстей Христовых, как бы во исполнение слов его: «аминь, глаголю вам, идеже аще проповедано будет Евангелие сие во всем мире, речется и еже сотвори сия, в память ея» (Матф. ХХVI, 13). Каким глубоким, истинно христианским смыслом, проникнуто сие таинственное действие елеосвящения! Что сказал Господь о жене? - «Еже име, сия сотвори: предвари помазати тело мое на погребение» (Марка ХIV, 8). Верные же, образуя собою духовное тело, которого глава есть Господь, и, приемля молитвенное участие в страданиях его, приготовляются также к сему высокому подвигу, чрез таинство елеосвящения, дабы не оскудели их душевные и телесные силы, при многотрудном служении. Торжественное действие сие совершается только в Иерусалиме, Царьграде и Москве, хотя могло бы повторяться и во всех соборных храмах; но как нечто необычайное, оно положено только при Патриарших кафедрах, и утешительно видеть, как верно перешел весь священный чин великой Церкви Константинопольской, заимствованный из Св. града, в сердце собственной святыни нашей, в первопрестольную Москву.

Архиерей, облачившись в черные ризы внутри алтаря, идет с шестью пресвитерами, на средину собора, где приготовлен елей со свечами и, во время чтения канона елейного, кадит всю церковь. Потом начинается умилительное чтение семи посланий Апостольских и семи Евангелий, из коих первое и последнее читает на своем амвоне Преосвященный. Так премудро собраны и расположены сии различные чтения, что внимательному слушателю представляется в них и самое учреждение спасительного таинства и духовный плод его; особенно трогательны молитвы, которые после каждой эктении, следующей за чтением Евангелия, возглашают по порядку все священнослужители, начиная с Владыки. Нельзя без глубокого чувства внимать их изречениям, которые мы обыкновенно слышим только при одре болящих, наипаче умирающих, будучи сами проникнуты горем угрожающей нам потери. Здесь же, со свечами в руках, мы стоим все здравые, заблаговременно приготовляя себя к исшествию из сего мира, по милости Господа, еще терпящего нас во грехах наших. О, если бы мы всегда так готовились к вечности! - После окончательной молитвы над елеем, Архиерей разливает его в три сосуда, для удобнейшего помазания многочисленного народа и, начав с самого себя, помазывает священнослужителей и весь клир, а потом они, в свою чреду, помазывают всю паству, и трогательно видеть стремление православных к восприятию сего спасительного залога.

Час спустя после елеосвящения, в полдень, начинается литургия Великого Четверга, которая напоминает нам, преимущественно пред всеми ежедневными литургиями, божественное установление Вечери Тайной, и проникает сердце, вместо Херувимской песни, умилительною стихирою: «Вечери твоея тайные днесь, Сыне Божий, причастника мя прими; не бо врагом твоим тайну повем, ни лобзания ти дам яко Иуда, но яко разбойник исповедаю тя: помяни мя, Господи, во царствии твоем». - Всякие три или четыре года, судя по необходимости в святом мире, торжественное его освящение знаменует сию литургию; оно заблаговременно приготовляется в крестовой палате Патриаршего дома, при непрестанном чтении Евангелия, в течение первых трех дней Страстной седмицы, и перед началом литургии Великого Четверга, в двенадцати серебряных сосудах, приносится пресвитерами в собор Успенский. Там совершается над ним освящение: на великом входе, пред дискосом и чашею, несут, от жертвенника в царские двери, так называемый алавастр, малый сосуд с преждеосвященным миром, а за ним большие серебряные сосуды, с миром приготовленным к освящению. Алавастр поставляется на престоле, а прочие сосуды по обеим сторонам его: по освящении даров открываются сосуды, Архиерей благословляет миро, с троекратным крестным знамением, и произносит молитву освящения. Часть прежнего мира вливается в каждый сосуд нового, а потом дополняется опять алавастр, чтобы Церковь имела всегда одно непрерывное миро, как непрерывен в ней дар Святаго Духа.

Не без глубокой мысли освящение мира, чрез которое мы все принимаем духовное помазание при самой купели, с именем Христианина, положено совершать в тот великий день, когда Апостолы, начальники нашей веры, сделались первыми общниками тела и крови Христовой. Не без высокой цели и самое миро истекает на всю Россию, из двух только первопрестольных соборов Киева и Москвы, дабы сим духовным единством содержать ее в союзе Православия, и чтобы освящение верховных Архиереев распространялось на действия каждого пресвитера, помазывающего Св. миром крещаемых младенцев. Мне не случилось видеть ни освящения мира, ни торжественного его приготовления, когда пред началом литургии, в Великий понедельник, Архиерей благословляет ароматные травы и зажигает огонь, для их варения в устроенной на сие пещи, посреди крестовой палаты, под наблюдением диаконов: - в этот год не было необходимости в освящении мира. Но вместо того я имел утешение созерцать другой возвышенный обряд, который хотя и совершается повсеместно там, где есть Архиерейские кафедры, однако производит более впечатления посреди древней святыни Московской, ибо там все уже заблаговременно располагает сердце к умилению, самым многообразием священных предметов и воспоминаний один только Киев может сравниться в этом с Москвой.

Митрополит совершал литургию и потом умовение ног двенадцати архимандритам и рресвитерам, на возвышенном амвоне посреди собора, при чтении Евангелия от Иоанна, которое громко возглашал протодиакон, так что каждое слово его представлялось в самом действии, и даже слова Господни и Петровы повторялись священнодействующими. При чрезвычайном стечении народа благоговейное молчание водворилось в соборе; некий таинственный страх проникал душу: ждали слов и деяний, как бы от самого Господа, хотя и в лице его служителя. И вот, вместе с возвышенными словами Евангелия: «ведый Иисус, яко вся даде ему в руце и яко от Бога изыде и к Богу грядет, востав от вечери и положи ризы и, прием лентион, препоясася», тихо поднялся Святитель с кресел, на коих сидел посреди двенадцати учеников, хотя окруженный сонмом своих диаконов, сам он, без помощи их, начал слагать с себя облачение: митру и палицу, омофор и саккос, но сохранил служебное знамение ига Христова, эпитрахиль поверх подризника, и надел опять митру, подобие венца Христова, в знак того, что власть имеющий Господь, хотя и восприял зрак раба, владычественно однако совершил свое служение. Между тем протодиакон непрестанно повторял с амвона: «и положи ризы, и прием лентионпрепоясася», доколе не исполнил сего Святитель и не опоясался крестообразно лентионом, для отирания ног.

Митрополит, следуя во всем возглашаемому Евангелию, «влия воду во умывальницу н начат умывати ноги учеником и отиратилентием, им же бе препоясан». Он действительно, преклонив колено, омывал и отирал их, и потом целовал руку у омываемого, с подобающим смирением, не так как я видел в Риме умовение, которое совершал Пана не двенадцати пресвитерам, а тринадцати нищим: ибо все отзывается в Риме своевольным испровержением древнего чина церковного и даже слов Евангельских. Едва наклонялся Папа к ногам сих мнимых нищих или странников, весьма мало проникнутых важностию обряда, и кардиналы, следовавшие за Первосвященником, гораздо более его служили, вручая им после омовения по медали с букетом цветов. У нас же напротив во всем было строгое исполнение текста Иоаннова, так что кто смотрел на совершение обряда, будто бы читал в лицах Евангелие, а кто читал оное, созерцал самый обряд.

Впечатление слышанного и виденного еще усилилось, когда Владыка, приблизившись к последнему ученику, сидевшему с правой стороны, услышал от него самые слова Петровы, благоговейно произнесенные Архимандритом Новоспасским, старшим из всех, как подобало быть и Петру: «Господи, ты ли мои умыешинозе?» Едва слышным голосом отвечал ему Владыка: «еже аз творю, ты не веси ныне, уразумееши же по сих». Вся возвышенная беседа Господа с Апостолом произнесена была представлявшими их лица, и только возгласы диакона: «глагола ему Петр, отвеща ему Иисус», знаменовали речь каждого и придавали еще более торжественности сей беседе, повторяемой чрез осмьнадцать столетий, со всею яркою существенностию настоящего. Когда же заключил Владыка, в лице Господнем: «и вы чисти есте, но не вси», и объяснил диакон, почему он это сказал: «ведыйбо предающего его, сего ради рече, яко не вси чисти есте», невольный ужас пробежал по членам, ибо совесть возбуждала в каждом страшный вопрос: «еда аз есмь, Господи?» Совершив таинственное омовение, Святитель, по гласу диакона, «прият ризы своя», опять без помощи служителей церковных; он воссел между учеников своих и прочел, из книги Евангелия, изъяснение высокой цели сего обряда, дабы не только они, но и народ, уразумел всю премудрость установления церковного, из самых слов Спасителя. (Иоан. XIII, 12 - 17.) «Весте ли, что сотворих вам? вы глашаетемя учителя и Господа и добре глаголете: есмьбо. Аще убо аз умых ваши нозе, Господь и учитель, и вы должниесте друг другу умыватинозе, образ бодах вам, да, якоже аз сотворих вам, и вы творите. Аминь, аминь глаголю вам: несть раб, болий Господа своего, ни посланник болий пославшего его; аще сия весте, блажениесте, аще творите я».

Есть и в Великой Пяток, ознаменованный столькими возвышенными священнодействиями одно исключительно совершающееся в Успенском соборе, на Царских часах, и весьма трогательное, хотя мало кому известное: это омовение мощей, которые торжественно для сего приносятся в главный собор из Благовещенского, где наиболее их хранится; ибо в сию домашнюю сокровищниц собирало их, из дальнего Востока, благочестие Царей наших и в Великий Пяток предлагало их благоговейному лобзанию народа или, можно сказать, отечески с ним делилось своим духовным богатством. И этот возвышенный чин перешел к нам из Византии, исполненный таинственного смысла, каким Православная Восточная Церковь умела проникать и облекать свои возвышенные обряды. Действительно, если вникнуть в сие последнее учреждение, то обнаружится нечто более нежели одно благоговейное желание сохранить в чистоте священные залоги, вверенные хранению Церкви. - Накануне Архиерей, в лице Господа, омывал ноги иереям, представлявшим лице его учеников: не должны лишиться сего молитвенного омовения и ближайшие последователи Христовы, положившие за него кости свои в основание Церкви, которые прославили его на земле, хотя отчасти, тою славою, какою он прославил их на небесах. Посему и им воздается та же смиренная почесть: - они уже наслаждаются, в невечернем свете царствия Божия, вечной Пасхи Христа, но доколе еще соблюдаются на земле их нетленные останки, к последнему дню общего воскресения, сами они делаются участниками таинственного омовения, которое предшествовало Вечери Тайной. Здесь, как и во всех священнодействиях наших, является непрестанный союз Церкви видимой и невидимой, воинствующей и торжествующей.

Пред началом Царских часов, Архиерей облаченный в черные ризы, с духовенством Успенского собора, идет в Благовещенский, при звуке колоколов Кремля, и ход сей имеет ту особенность, что он как бы погребальный. Из углообразной паперти Благовещенской, куда вступает церковное шествие, внезапно открывается во внутрь собора умилительное зрелище: там, в черных облачениях, стоят двадцать священников, вокруг накрытого парчей длинного стола, в виде гроба, на коем лежат двадцать серебряных ковчегов, с мощами внутри их и с ликами изваянных на них угодников Божиих - явление сие поражает своею неожиданностию. Архиерей, окадив святые мощи, подает каждый кивот священникам, которые возлагают его на голову свою; сам он, поддерживаемый двумя архимандритами, подымает с налоя животворящий крест Царя Константина, и таким образом весь прежний соборный ход, умноженный двадцатью пресвитерами с кивотами на главе, возвращается в собор Успенский, возбуждая невольное умиление своею погребальною торжественностию. Мнится видеть древнее шествие Израиля, с кивотом Завета и прочею ветхозаветною святынею, несомою левитами в землю обетованную ибо здесь и свещники и Херувимы, осеняющие в виде рипид животворящий крест, заменявший преобразовательный кивот, но вместо костей Иосифа, сопутствовавших сынам Израиля из Египта, здесь кости пострадавших за Христа мучеников. Кто не видал сего зрелища, поистине лишил себя чрезвычайного утешения.

Кто же сии, в частях токмо несомые угодники Божии? - Здесь и первозванный Апостол и Евангелист Марк, и Архидиакон Стефан и Богоносец Игнатий, Великомученики Георгий и Феодор, с сорока Севастийскими и другими именитыми страдальцами, Пантелеймоном, Варварою и двумя Персскими, здесь и Святитель Василий с Ефремом Сирским, и святые Безсребренники и благословствовавшийДамаскин, и еще много иных, имена коих не могу перечесть. Все они полагаются на приготовленный стол, промежду двух соборных столбов, от Царского к Патриаршему месту. Тогда начинается служение Царских часов, в котором участвует сам Архиерей, ибо он читает первое и последнее Евангелие страсти. Это было впервые, что я мог видеть сию возвышенную службу, с подобающею ей торжественностию, так как она знаменует самый час распятия. Обыкновенно ее совершают, без особенного благолепия и даже при малом стечении народа, потому что все готовятся к вечерней службе, для целования плащаницы: но плащаница знаменует только положение во гроб, собственно же распятие выражается на часах, свидетельством четырех Евангелистов, о страшном и спасительном для нас событии. После Царских часов, освящается вода посреди собора, и Архиерей начинает омывать ею на аналое, животворящий крест и гвоздь Господни, послужившие к его распятию, и ризу его, о коей метали жребий, и ризу Богоматери, изнесенные из алтаря Успенского. И какие еще сокровища там хранятся, едва ли ведомые благоговейно целующим их при посещении храма? - тут и локоть Андрея Первозванного, с частями мощей Предтечи и Великомученика Георгия, главы Григория Богослова и Златоуста и перст Василия Великого и ручка всехвальнойЕвфимии, и челюсть Просветителя Руси, благоверного Князя Владимира. Все сие омывает также Владыка и потом идет, в сопровождении диаконов, несущих святую воду, отирать чело Святителей Петра и Филиппа и руку Святителя Ионы, открытые целованию народа и потому более требующие омовения. Трогательно видеть, чрез столько веков, сие братское дело любви над усопшими в Бозе Пастырями и Отцами, совершаемое теми, кто исполняет чреду их пред лицом их Московской паствы. Тем же порядком и столь же торжественно возвращается крестный ход в собор Благовещенский, с драгоценными кивотами, которые полагаются там для благоговейного их чествования, во весь день Великого Пятка.

Не стану описывать вечерней службы, которая всегда и везде совершается с одинаковою торжественностию. Я присутствовал при служении Митрополита, в Заиконоспасском монастыре, и сожалел, что не видал оное в Успенском соборе или в Чудове; ибо все такие действия имеют гораздо более торжественности внутри священных стен Кремля. Обычай совершать вечерню сию в Заиконоспасском, вероятно, начался с того времени, когда там учреждена была духовная академия, при Царе Феодоре Алексеевиче, и ректоры ее говорили на сей день назидательное слово, привлекавшее православных своею необычайностию. Но теперь, когда уже духовная академия перенесена в лавру Троицкую и самая семинария помещается в другом здании: не время ли возвратить Кремлю торжество сей вечерни, которому не благоприятствует теснота Заиконоспасской обители?

Настала ночь Великой Субботы, ознаменованная погребальною утренею, с которою может сравниться одна только Воскресная. Какое страшное слово: «люди погребают Бога!» - Какой Ангельский лик был бы того достоин? - Но умаливший Себя ради человеков и зрак раба приявший, мертв зрится и, плащаницею обвитый, ею знаменуется, предавая себя в руки человеческие, для таинственного погребения! - Здесь Церковь исполнилась всем своим плачем, чтобы выразить на языке смертных тайну, в которую и Ангелы желают приникнуть: «Горе тя на престоле и доле во гробе, премирная и подземная помышляющие, Спасе мой, зыбляхусяумерщевлением твоим, паче ума бо виден был еси мертв, живоначальниче».

Уже совершились похвальные песни исходу Богочеловека, прерываемые жалобными псалмами, и мертвенный над ним канон, проникнутый ужасом ада и чаянием вечной жизни; Ангельский гимн: «слава в вышних Богу», огласивший рождение Вифлеемского младенца, повторился и над гробом Голгофского страдальца. Началось тихое: «Святый Боже», сопровождающее каждого мертвеца человеческого к его последнему жилищу, и при этом торжественном пении, руками Архиерейскими, поднят был с престола соборного Божественный мертвец. Погребальное шествие, северными дверьми алтаря, мимо мощей Святителя Петра, двинулось внутрь храма к западным вратам, со свещниками и кадильницами, под сениюрипид, при веянии хоругвей. Ночь встретила во вратах из ярко освещенного храма, как бы тот подземный мрак, который снизшел рассеять Усопший, когда в одно и тоже время был: «во гробе плотски, во аде с душею яко Бог, в раю же с разбойником, и на престоле со Отцем и Духом, вся исполняя неописанне». Медный рев колоколов Кремлевских потряс воздух, как бы страшный голос неба и земли, слитый вместе, ибо во истину: «ужаснисябояйся небо и да подвижатся основания земли, се бо в мертвецех вменяется, в вышних живый, и во гроб мал странно приемлется.»

Вместо благообразного Иосифа и Мироносиц, погребателем шел народ Московский, около плащаницы своего Господа, со свечами в руках, с умилением в сердце, чающий воскресения. В величественном сумраке стояли, свидетелями таинственного погребения, три священных собора, как бы тройной образ храма Иерусалимского, отколе просияло нам единство Божие, в новозаветном исповедании трех Божественных Лиц. Грановитая палата, престольная сень всея Руси, и вещий исполин, прогласивший столько веков Русской славы, выступили из мрака, когда из-за позлащенных глав Благовещенского собора, выкатилась полная луна и, небесным светом, затмила земные погребальные огни. Когда же чудное шествие сие обошло собор и опять возвратилось в его заветную внутренность, - мы поспешили в дальнюю обитель Донскую, чтобы там еще раз слышать повторение той же возвышенной утрени и насладиться Ангельским пением погребальных гимнов, которое там исполнено всею торжественностию великого события.

В домовой церкви Митрополита слушал я литургию Великой Субботы, полупогребальную, полувоскресную, по изменению черных риз на светлые и возглашению первого Евангелия, о восстании Господа, еще над плащаницею, где он видимо покоится пред всею Церковию. Это уже была заря той царственной Субботы, которая, как торжество из торжеств, долженствовала воссиять нам на следующее утро, и в этот день сподобился я быть участником Божественной вечери, от руки священнодействовавшего Митрополита. Потом все умолкло, по заповеди, до радостного утра, как некогда и благочестивые жены, приготовлявшие ароматы для Божественного мертвеца они пошли искать его рано во гробе и поклонились радуясь живому Богу, и Пасху тайную возвестили его ученикам: - и нас, в ту же ночь, ожидала радость Мироносиц, и действительно некое таинственное ожидание, но не земного а небесного, исполняло всех. Невыразимое чувство говорило сердцу, что наступавший день выходил из числа дней человеческих, необъятностию самого события, и глубокая тишина водворилась, не только в сердце каждого, но и в целом городе, чающем вечной Пасхи Господа своего. Первопрестольная столица готовилась встретить Воскресшего внутри своих храмов, там только видно было некое движение: церковнослужители читали книгу деяний Апостольских над плащаницею; благочестивые стояли вокруг и безмолвно внимали.

Вот приблизилась заветная полночь! - Я желал насладиться ею во всем ее величии, внешнем и духовном, и поспешил в Кремль. Вместе с бывшим владетельным Князем Сербским Михаилом, который посетил древнюю столицу нашу, с тою же церковною целию, и утешался в ней торжеством Православия, мы взошли на балкон малого дворца, чтобы оттуда окинуть взорами все Замоскворечье. Картина сия была достойна изумления. - Багровая луна, только что поднявшаяся из-за небосклона, висела как яблоко на юго-восточной башне Кремля, слабо освещая обширную панораму, которая развивалась перед нами; в сумраке нельзя было ясно различить предметов, но темные бойницы обозначали Кремлевскую ограду. На безчисленных колокольнях Замоскворечья начинали мало по малу загораться огни, знаменовавшие светлое торжество; на каждой из них, даже до дальней колокольни Симонова сияли сии Пасхальные венчики, своенравно рассеянные в воздухе, по разнообразной высоте башен. С того возвышения, где мы стояли, глаза наши разбегались во все стороны и нельзя было определить: какая собственно стихия колебалась пред нами в сумраке, вся проникнутая яркими огнями? - Казалось еще тысячи звезд зажглись в воздухе, и только багровый огонь отличал их от небесного света настоящих светил; казалось звездное небо отразилось в некоем море, внезапно подступившем к священной ограде Кремля, на место убогой его реки. Исполин Кремлевский уже был увенчан огненным двойным венцем, освещая вокруг себя обступившие его соборы.

Посреди таинственной тишины сей многоглагольной ночи, внезапно с высоты Ивана великого, будто из глубины неба, раздался первый звук благовеста, - вещий как бы зов Архангельской трубы, возглашающей общее воскресение, но теперь она возвещала только восстание одного Божественного мертвеца, который попрал смертью смерть. И вот, при первом знаке, данном из Кремля, мгновенно послышались тысячи послушных ему колоколов и медный рев их исполнил воздух, плавая над всею столицею; она была объята сим торжественным звоном, как бы некою ей только свойственною атмосферою, проникнутою священным трепетом потрясаемой меди и радостью благовествуемого торжества. Слышало ухо и не могло насытиться сею дивною гармонией, будто бы иного надоблачного мира; смотрело око и не могло наглядеться на зрелище священных огней, горевших в небе, а сердце человека не могло вместить в себя всей духовной радости - примирения неба и земли.

Но время было спешить в Успенский собор, для божественной службы. Уже внесена была мертвенная плащаница в алтарь, при пении погребального канона Великой Субботы, и вот исходит из алтаря Святитель, в светлых ризах, с сонмом священнослужителей, поющих: «воскресение твое, Христе Спасе, Ангелы поют на небеси, и нас на земли сподоби, чистым сердцем тебе славити». Ангелы уже поют воскресение, земля же еще безмолвствует, ибо к нам позже пришла сия радостная весть от Ангелов. Как бы исполненные их видением в алтаре, где положена плащаница, вместо нового гроба, на престол, исходят, в чине ранних Мироносиц, священнослужители вне храма разрешится, устами их, великая тайна: ибо теперь еще знаменуется во мраке таинственное сошествие во ад Господа, для изведения душ Праотцев. При гласе всех колоколов Кремля, со всею заветною святынею собора и с животворящим крестом в руке, Митрополит обошел соборный храм, и вся площадь, кругом его, исполненная народом, обратилась в один храм: как будто расступились вековые стены трех смежных соборов, и они соединились в одно святилище, осененное вместо купола звездным небом. В ту же минуту совершалось шествие вокруг Архангельского и Благовещенского собора, на той же площади, горевшей бесчисленными огнями, и не погасла ни одна свеча в руках народа: такая тишина царствовала в воздухе. Нет слов на языке человеческом, чтобы выразить сие таинственное безмолвие, исполненное чаянием оживающей земли. Когда же, в знамение Светлого воскресения, Владыка роздал свечи своим служителям, у западных врат, и, осенив врата знамением креста, впервые возгласил: «Христос воскресе!» и, при громком пении сего торжественного гимна, отверзлись заключенные врата: - казалось Восток свыше осиял всех, изнутри ярко освещенного храма, все устремились во внутрь его, как бы в тесные врата небесного царства, уже отверстого для нас на земле, немой восторг проговорил слезами, и два только божественные слова: «Христос воскресе», могли выразить тайну неба и земли.

Кто не видал Пасхальной утрени в Кремлевском соборе, не может представить себе всего величия сей церковной службы, сколь ни возвышенна она сама по себе и при малейшем благолепии; Кремль для нее создан и она для Кремля, ибо здесь благоприятствует и местность, и святыня и самый глас Ивана великого, звучащий не земным. Торжественны были каждения Митрополита и после него двенадцати архимандритов и пресвитеров, при каждой песни Пасхального канона, с непрестанным приветствием: «Христос воскресе», умилительно целование их с властями и народом и назидательно слово Златоуста, приглашавшего к общей радости, которое произнес Владыка вместо самого Иоанна: «аще кто благочестив и боголюбив, да насладится сего доброго и светлого торжества; аще кто раб благоразумный да внидет, радуяся, в радость Господа своего». Где, в какой Церкви, есть что-либо подобное торжеству сему, вполне достойному дивного события? - Бледен Рим, с его внешней картинностию Папских служений, из числа коих исключена Пасхальная утреня! И протестанты, чуждающиеся всего внешнего в Церкви, чувствуют сиротство свое в сию великую ночь Пасхи, и притекают в наши храмы, искать того утешения, которого сами себя лишили.

Три часа спустя после утрени началась литургия, не менее торжественная, по благолепию утвари церковной и числу священнослужителей и усердию народа, наполнявшего храм. При звуке колокола Евангелие возглашалось в алтаре, всеми архимандритами и пресвитерами и четырьмя диаконами в церкви, по четырем странам света, как бы во услышание всея Руси из ее первопрестольного собора, оно читалось на языке греческом и славянском, в знамение родственного союза Церквей. После божественной службы, в скромных покоях настоятеля Чудовского, ибо Митрополит есть вместе и Архимандрит сей кафедральной обители, все духовенство, предстоявшее с ним у алтаря, соединилось, чтобы разговеться вместе со своим Владыкою. К вечерни опять собрались в Успенском храме, и служба была еще торжественнее по числу архимандритов, ибо все находящиеся в Москве соединились, чтобы участвовать в общей радости великого дня. Великолепно было зрелище сего митроносного сонма, когда обступил он амвон, с которого Святитель, лицом к народу, читал Евангелие от Иоанна, о явлении воскресшего Господа ученикам своим. Трогательно было видеть и всенародное его христосование со всею паствою, ибо, не смотря на слабость и утомление от тройной службы, утрени, литургии и вечерни, Владыка не лишил братского целования ни одного из предстоявших в храме, и все стремились лобзать своего Архипастыря. Спрошу опять, где, в какой Церкви, можно найти такой умилительный обычай, соединяющий во Христе Пастыря с пасомыми, истинным братством, основанным на благоговейной любви? - Может ли с этим сравниться холодное коленопреклонение римлян пред их Первосвященником, несомом на троне над головами народа, которому он недоступен?

Вот я описал тебе, любезный друг, сколько мог, все торжества Страстной и Светлой седьмицы, посреди заветной святыни Кремля, где я был столько же поражен величием Богослужения, сколько и благоговением народа к своей древней родовой святыне. Здесь истинная твердыня Руси, - ее незыблемое Православие, и с ним устоит она против всех внешних бурь, ибо Церковь ее основана на твердом камне веры. Скажу в окончание тоже, чем начал: «доколе стоит Кремль, стоит Москва; доколе стоит Москва, будет стоять Русь, а с нею Православие».