Доклад на всероссийской научно-практической конференции
«Пути решения национального вопроса в Российской империи. Современный взгляд на дореволюционный период»
(23 декабря 2013 года, Москва)
Тема моего выступления ещё недавно являла собой непререкаемую истину, как в научном мире, так и в обывательской среде. Издания, претендующие на непогрешимость, как, например, Большая советская энциклопедия, суть её трактовали следующим образом: «Кряшены (искажённое «крещёные»), этнографическая группа казанских татар - потомки татар, принудительно обращённых в православие в 16-18 вв. ... Говорят на одном языке с казанскими татарами и имеют общую с ними культуру (отличаются главным образом русскими именами и фамилиями)». Ленинградский энтузиаст-кряшеновед Иван Максимов отметил эту несуразицу «Там сказано, что кряшены - это татары с русскими именами. С тем же основанием, пожалуй, можно было бы сказать, - иронизировал он, - что кряшены - это русские, говорящие на татарском языке» [1]. Это определение было помещено в 13 томе, увидевшем свет в 1973 году, но было по сути дела околонаучным измышлением вековой давности. Изданий же монографического характера о происхождении кряшен ни тогда, ни в настоящее время в научном обороте не было и нет. Правда, известны попытки издания истории кряшен, с привлечением к работе профессора богословия Н.В.Никольского, который, выступая в июле 1920 года на Всероссийском съезде кряшен, обстоятельно изложил свою версию, согласно которой кряшены произошли от половцев и частично от других тюркских племён. Но попытка не удалась.
В первые десятилетия советской власти научной разработкой кряшенского вопроса, включая проблемы этнической истории, антропологических и социально-культурных особенностей, и в некоторой степени генезисом кряшен занимались Н.И.Воробьёв, В.М.Горохов, А.Н.Григорьев, Т.А.Трофимова. Они успели опубликовать отдельные фрагменты своих изысканий, в которых содержались не традиционные предположения и заключения, но закрытие кряшенской тематики в науке не позволило им развить свои версии до их логического завершения.
Только после хрущёвской оттепели стало возможным появление тематических изданий о кряшенах. Они заметно дополняли научный оборот фактологией, но их теоретическая обоснованность оставалась в рамках установленных идеологических канонов.
Образцом такого издания, доныне часто цитируемого пишущими на эти темы, была монография Юлдуза Мухаметшина «Татары-кряшены» [2]. Она представляла собой историко-этнографическое исследование материальной культуры середины XIX - начала XX веков и, следовательно, исключала рассмотрение проблемы происхождения кряшен. Тем не менее, автор счёл нужным, хотя и кратко, повторить версию о том, что кряшены это татары, крещёные после завоевания Казанского ханства.
Последующие издания ничего нового по поводу происхождения кряшен и крещения татар не привнесли [3]. Правда, изложенные в духе советского интернационализма, они ещё сохраняли миролюбивый тон, который позже, в годы парада суверенитетов и необузданного взлёта национализма титульных наций, сменился на воинствующую кряшенофобию. Особенно преуспела в этом периодическая печать. При подготовке и проведении переписей населения редко кто из политиков, политизированных и националистически настроенных учёных и общественных деятелей удержался от обвинения кряшен в сепаратизме, в расколе единого татарского народа. Вновь зазвучали обвинения в предательстве веры, призывы к покаянию, к принятию ислама.
Наиболее одиозные из них, как, например Шараф Ахмадулла, позиционирующий себя учёным-филологом и старейшим татарским публицистом, в пылу полемики заявил, что «кряшены - это жертвы политики русификации». И в этом он не одинок. Ему вторит Айрат Ибрагим, утверждающий, что они, «если православные, суть жертвы насильственной христианизации». В ёрнической статье Азата Ахунова «Звёздный час кряшен» с подзаголовком-вопросом «Сегодня выгодно быть угнетённым народом?» ответ сформулирован так: «До сих пор кряшены испытывали комплекс неполноценности, ощущали себя в роли бедного родственника в большой многомиллионной татаро-мусульманской семье. Ну вот, теперь вековые оковы сброшены. Вместо второсортного татарина можно почувствовать себя кряшеном с большой буквы».
Дальше всех пошёл, наверное, доморощенный татарский академик Абрар Каримуллин. Вот дословный плод его мышления: «Получая специальные (специальным назначением) деньги из Москвы и заявляя, мы - кряшены, не татары, нас притесняют, у нас своей школы нет, своего театра нет, своей газеты нет, проводят политику, которую проводил Ильминский. Это делается для уничтожения татар». Лестно, конечно, читать, что кряшены, которые по официальным данным последней переписи населения составляют 0,02 % россиян, столь всемогущи, что способны уничтожить семь миллионов татар.
Было бы полбеды, если бы всё ограничивалось средствами массовой информации. В антикряшенскую полемику включилась академическая наука в лице самых одиозных её представителей. К ним вполне применимо высказывание М.Акишина. «Думается, приступив к работе с заранее выработанной концепцией насильственного крещения и не имея возможности от неё отказаться, историк сам себя убедил в её истинности» [4], - писал он по поводу односторонней трактовки проблемы христианизации нерусских народов.
Особенно преуспел в этом Файзулхак Ислаев. В монографии «Православные миссионеры в Поволжье», вышедшей в 1999 году, он в качестве цели своего исследования определил насильственные методы крещения татар, активное сопротивление мусульман духовному и экономическому насилию. Почти на каждой из 80 страниц текста он употребляет слова «насилие», насильно», «насильственный» и производные от них вплоть до сочетания «тотального насильственного крещения». При этом он в буквальном смысле слова гипертрофирует миссионерские действия православных церковников, трактуя их, если и не как зверство, то, во всяком случае, как необузданный деспотизм. Однако это не делает изложение темы ни оригинальным, ни убедительным. Поэтому он поместил 16 документов в приложении для обоснования своих рассуждений. Это дало основание Марселю Ахметзянову заявить, что «достоверность данных, изложенных в монографии, не вызывает сомнения» [5].
Но данные - это сведения, факты, документы. Они важны не сами по себе, суть в их интерпретации, осмыслении, обоснованном выводе. А вот они-то как раз и производят впечатление заблаговременной заданности результатов. Уместна в этой связи известная байка: «Два менеджера разных обувных компаний, прибывшие в африканскую страну для изучения покупательского спроса, отправили свои заключения. Первый: здесь перспективный рынок, все ходят босые. Второй: здесь все ходят босые, перспектив никаких». Вторя М.Ахметзянову, я с чистой совестью могу утверждать, что «достоверность данных», лежащих в основе обоих сообщений, «не вызывает сомнения».
Предвзятое освещение исторических сведений стало нормой многих татарских историков и этнологов. Формулировка цели исследования позволила Ф.Ислаеву уйти от рассмотрения отношений мусульманского духовенства, населения и татарских представителей местных властей к крестившимся сородичам, избежать даже упоминания о насилии мусульман над предавшими веру сородичами. Хотя ради объективности и убедительности своей позиции, как-то снивелировать проблему было можно и нужно. Архивные источники изобилуют многочисленными сведениями о применении нецивилизованных методов противоборствовавшими конфессиями. Объективности ради, наряду с негативными (поскольку выбор пал на них) сторонами миссионерской практики православия показать бы и, хоть вскользь, прокомментировать то же самое относительно ислама.
Но нет. Татарские авторы их не видят. Красноречивым тому свидетельством является злопыхательское повествование Тавкила Вафина о том, как «Российское государство, расширившееся за счёт завоеваний и грабежей, приступило к русификации нерусского населения, в том числе и татар, тем самым к поглощению и исчезновению их как этносов», о том, что «насильственное крещение - чудовищное, поучительное воплощение в жизнь шовинистической и империалистической цели государства» и, наконец, о том, что «при христианизации татар русские миссионеры своим бесчинством превосходили даже страшную инквизицию, господствовавшую в средневековой Европе» [6]. Не вступая в полемику, приведу лишь один пассаж из книги: «За служение православию архиепископ Антоний подарил Гилязи серебряный крест. Тот, никогда на снимая, носил его с гордостью... Однажды... молодёжь избила его... Они вырвали с его шеи крест с цепочкой и зарыли в землю». Воздержусь от комментприев. А в качестве контр-довода предлагаю посмотреть на воинов ислама - янычар и их «доблестные дела», от которых могла бы содрогнуться даже инквизиция.
Вот эпизод завоевания ими Константинополя 29 мая 1453 года, описанный свидетелем побоища И.Франтцем: «один турок тащит из храма монахиню, а другой, сильнейший, вырывает у него добычу. В другом месте тащат женщину за косу, и грудь у неё обнажена. Госпожа и служанка, господин и раб связаны вместе. Молодые люди связаны вместе с девицами, которых до того не смел коснуться солнечный луч и которых отец едва видел. Если кто оказывал сопротивление, того били беспощадно. Множество мужчин, стариков, детей изрублены. Янычары сгоняли пленённых к пристани, обменивались ими друг с другом или продавали в рабство - смотря как было выгоднее. Дома и храмы опустошались - хватали всё, что можно унести, обменять, продать. Когда в храме Святой Софии разграбили золото, серебро, жемчуг, янычары изрубили картины и статуи». Сообщение об этом наводило ужас. Совсем иначе, с восхищением и гордостью, вспоминают эти события турецкие историки.
Констатация этого отнюдь не осуждение поступков наших предков, а своего рода предостережение от сугубо односторонних толкований и оценок исторических реалий. Особо хочется подчеркнуть, что противоположный, т.е. взвешенный подход к исследованию не только христианизации народов, но и распространения всех религий вообще, служит единственным путём объективного освещения исторического процесса.
Общеизвестно, что любая и каждая религия была и остаётся составной частью политической идеологии и испокон веку использовалась власть предержащими в качестве действенного инструмента управления подданными. С появлением неравенства и сословного антагонизма народные массы не могли добровольно принять любые атрибуты принуждения и всегда оказывали сопротивление введению новых верований. Это общий для всех религий и народов постулат. В этой связи представляется сомнительным утверждение некоторых учёных о добровольном, даже одноактном принятии ислама населением Волжской Булгарии. Так, Гамирзан Давлетшин, отметив роль торгово-экономических связей во внедрении новой веры, происходившего вначале мирным путём, констатирует, что «с упрочением государственного аппарата усиливаются и принудительные меры». И далее приводит изречение булгарского правителя Джафара ибн-Абдаллаха: «Воистину, могучий и великий Аллах даровал мне ислам и верховную власть повелителя правоверных, и я, раб Аллаха, обязан исполнить возложенное на меня дело. И кто мне будет противиться в этом, того я поражу мечом» [7] Как это созвучно с утверждением И.Максимова: «Ислам в первые века своего возникновения распространялся в результате военных завоеваний арабов и поголовного уничтожения тех, кто отказывался его принять. Есть такие характерные слова одного из арабских полководцев про жителей покорённого города: «Они верны Пророку до тех пор, пока видят острие меча, готового отрубить им голову» [8].
В связи с этим уместно заметить, что добросовестным учёным свойственно абстрагироваться от эмоций и предпочтений, рано или поздно преодолевать односторонность мышления. Даже в ходе острой полемики. Как, например, нашёл в себе силы признать ложность своей первоначальной точки зрения бескомпромиссный защитник этноконфессиональной самобытности кряшен Иван Максимов. В ранних работах он утверждал, что никакого принуждения при христианизации народов Поволжья не применялось. Но затем не только переменил свой взгляд на суть происходившего, но и произвёл (впервые!) классификацию правительственных мер по обращению инородцев в новую веру. В итоге он пришёл к обоснованному заключению, что «применялась гибкая, строго дозированная политика пряника и кнута: а) по отношению к простолюдинам меры были главным образом поощрительные (вознаграждения, льготы); б) имущественное положение состоятельных слоев ставилось в зависимость от согласия на крещение (сохранение имений, вотчин); в) отступникам, т.е. поначалу крестившимся, а затем отказавшимся от новой веры, предназначались строгости ("в тюрьму сажати и бити, в железа и чепи сажати"); г) жестокие меры ("по сыску казнить и жечь огнем без всякого милосердия") предписывались на те случаи, если кто русского человека "обратит в свою басурманскую веру" и по той вере его "обрежет"» [9].
Нельзя не заметить, что пишущие о насильственном крещении татар обходят острые углы и неприятные факты, обнаруживают крайне односторонний, если не сказать примитивный уровень мышления и интерпретации исторических документов и реалий. В частности, они рассматривают акт христианизации, длившийся на протяжении не менее двух веков, в отрыве от исторического процесса. А он был весьма противоречив.
Задача крещения нерусского населения, в первую очередь татар, была главной целью миссии архиепископа Гурия. При этом на первом этапе, учитывая, что Казанская война была в разгаре, от насильственных методов христианизации воздержались. Православные миссионеры крестили только тех татар, которые сами этого пожелали.
И даже непредсказуемый Иван Грозный обречён был с этим считаться. Осторожный тон его наказа архиепископу Гурию относительно обращения в христианство, как утверждает Роберт Джераси, объясняется изначально существовавшей угрозой восстаний против власти русского царя. При первых преемниках архиепископа Гурия миссионерская деятельность в Поволжье практически остановилась из-за частой смены епископов и быстрой потери интереса. В XVII веке миссионерской деятельности в отношении нерусских народов Среднего Поволжья почти не наблюдалось, отчасти из-за того, что на страну тяжким грузом навалились беды Смутного времени, раскол в православной церкви и масштабные войны с западными и южными соседями. Во второй половине XVIII века Екатерина II запретила гонения мусульман. Её сын Павел I продолжил её политику веротерпимости, в 1799 году законодательно лишив Русскую православную церковь исключительного права обращения населения в христианство.
Приходится констатировать, что и сегодня поразившие сознание догмы и штампы стоят заслоном на пути научного поиска, адекватного отражения исторических реалий. Такая трактовка вопроса, конечно, никак не может устроить приверженцев версии происхождения кряшен в результате проводившейся русскими завоевателями христианизации (непременно насильственной) татар-мусульман. Несмотря на утверждения о том, что Волжская Булгария была готова к принятию ислама и населявшие её племена с восторженной радостью вступили под её покров, всё происходило в печально известном средневековом формате. Такое мнение разделяют практически все не политизированные учёные. «...Населяющие Поволжье этносоциальные группы - тюрки, финно-угры, преклонявшиеся своим богам и стихиям, не хотели менять многовековый и привычный уклад жизни и противились принятию новой централизованной веры», - констатирует И. Галиуллин и приходит к следующему заключению: «Принятие... религии было актом непростым не только в плане необходимости подавления нежелания низов менять «богов», «переучиваться» и преклоняться другим идолам. В основе принятия любой религии лежит принцип насильственных, деловых или даже «рыночных отношений», выгоды-невыгоды, духовная, божественная идея проявляется позднее» [10].
История человечества - история войн, в том числе религиозных, которые по степени жестокости не имели себе равных. Наконец, ныне живущее сообщество осознало, что любая победа в этих войнах не приносит ожидаемых выгод, преимуществ, даже спокойного существования противоборствующим сторонам. Причём победителям в большей степени, чем побеждённым, не говоря о непричастных к ним.
Примечания:
1. Есть такой народ - кряшены: Проблемы этноконфессиональной идентификации кряшен - Казань, Кряшенский приход и Совет ветеранов кряшенского движения г. Казни, 2011 - С. 216.
2. Мухаметшин Ю.Г. Татары-кряшены: Историко-этнографическое исследование материальной культуры. Середина XIX - начало XX в. / Ю.Г.Мухаметшин. - М.: Изд-во «Наука», 1977. - 184 с.
3. См., например: Баязитова Ф.С. Говоры татар-кряшен в сравнительном освещении / Ф.С.Баязитова. - М., 1986
4. Источник: Приложение к журналу Родина. - 2002, № 2, с. 48.
5. Татарские края, № 5, январь 2002 г.
6. Вафин Т.Г. Отпавшие, или Насильственное крещение татар: Научно-популярное издание / Тавкил Вафин - Казань: Изд-во «Аяз», 2-11 - С. 11.
7. Давлетшин Г.М. Волжская Булгария: духовная культура (Домонгольский период X - начало XIII вв. / Г.М.Давлетшин. - Казань, Таткнигоиздат, 1990 - С. 80-81.
8. Есть такой народ - кряшены: Проблемы этноконфессиональной идентификации кряшен - Казань, Кряшенский приход и Совет ветеранов кряшенского движения г. Казни, 2011 - С. 141.
9. Есть такой народ - кряшены: Проблемы этноконфессиональной идентификации кряшен - Казань, Кряшенский приход и Совет ветеранов кряшенского движения г. Казни, 2011 - С. 222-223.
10. Учёные записки Татарского государственного гуманитарного института. - Казань. - Вып. 2. - 1997. - С. 116.
_1.jpg)
