«Здесь человек лишь снится сам себе».
Федор ТЮТЧЕВ, выдающийся русский поэт.
1
Хорошо в деревне проснуться на заре!
Округа потонула в птичьем ликовании!
В низине за огородами выкликал подругу чибис: «Я здесь, я здесь - иди скорее!».
Наверное, чибис ещё повторял бы ласковый призыв, но подруга быстро откликнулась, над травами полетело её нежное: «Фью - итить, фью-ить...».
На березе у забора щёлкал скворец. В саду, в кустах цветущей смородины, пробовала голос малиновка. В дивный концерт на ранней зорьке вплетали мелодии едва ли не все пернатые, обитавшие в округе.
Неожиданно звонко взял ноту соловей. Он переливал звуки, растягивал их и снова сжимал, как умелый гармонист меха русской гармони, расширял ноты, украшал мелодию дробью.
Чудная царственная птаха!
В детстве, помню, у ручья удалось потихоньку подобраться к зарослям ивняка, откуда вылетала громкая вечерняя песня соловья. Кода я увидел пташку, то был поражён несоразмерностью между её неприметностью и мощной внутренней силой. Серенькая, может, даже поменьше воробья, птичка, крепко уцепившись лапками за ветку ивняка, запрокинула головку вверх, и самозабвенно пела, заливалась в песне. Как будто не она сама, а кто-то иной, подобно фокуснику, быстро вынимал одну за другой рулады из узкого соловьиного горлышка.
Царственная чудная птаха!
В огороженном палисаднике у дома сбросил ночную дремоту шиповник. Казалось, все ветки куста приподнялись на цыпочки, чтобы внимать птичьему пенью. Красно-алые цветки, свернутые с вечера в бутоны, раскрылись, источая тонкий нежный, ни на что не похожий аромат.
Запах шиповника через раскрытое окно проник в комнату, обволакивая всё сладкой истомой. Женщина, спавшая на диване, увидела во сне огромные красные цветы. Сон неожиданно пропал, как неожиданно пропадает тайна, неизведанная нами. Женщина открыла глаза. Она глубоко вдохнула аромат шиповника и по-детски наивно улыбнулась.
-Запах Родины! - прошептала она. - Хорошо-то как! Нигде в мире нет такого шиповника. Ах, как я его люблю!
Ради счастливой минуты, ради западающего в память аромата шиповника, Екатерина Травникова, уже немало пожившая в беспокойном мире, спешила сюда в летнюю пору за тридевять земель и морей. Она перелетала на самолёте огромный океан, его невозможно было объять и самому бойкому воображению. После парения над водным простором попадала в Старый Свет, то есть, в Европу, а оттуда добиралась в Петербург, из града святого Петра поездом до родового места.
Хозяйка накинула на плечи халат, прошла к окну, зажгла лампадку, свечу на столике в уголке, где вверху были аккуратно укреплены домашние иконы. Она крестилась и читала молитвы. Окончив утреннее правило, Екатерина Васильевна подвинула кресло к окну - так она делала, когда пребывала в хорошем настроении.
Она отодвинула занавеску, удобно села в кресло, в ожидании чуда вглядывалась в ещё темноватый горизонт. Кое-где на нём начинали пробиваться тонкие алые полоски. Птицы просыпались и пели хвалу грядущему дню. Взгляд выхватывал очертания домов, сады, огороды, заросший кустарником склон, узкую речушку. Белел бывший усадебный дом, когда-то известный изысканной архитектурой, прудами, конюшней, кузницей и маслодельней.
Напротив окна, в которое смотрела Екатерина Васильевна, темнел старинный парк, посаженный её далекими предками. Высокие липы, могучие клены, раскидистые лиственницы, плакучие берёзы предстояли в её воображении бессловесными свидетелями счастливых и трагических событий в усадьбе, она чувствовала их, как кровных братьев и сестёр.
Так, так!
Привстав, Екатерина Васильевна помахала им рукой. Ей почудилось, будто в глубине парка мелькнула фигура её дедушки, одетого в офицерский мундир, с тростью в руке.
Она не успела поразмыслить о нём - над лесом всплыло ярко-красное солнце. Длинные лучи заиграли по деревянной обшивке на стенах комнаты. Сердце Екатерины Васильевны охватила радость, просияла улыбка, губы шептали: «Благодать, благодать!». Будто восход возвращал ей молодость, вливал энергию, оживлял веру в чудо. Она ощутила, как бывало в раннем детстве, слитность со всем огромным мирозданием, и отдельно - с цветущим шиповником.
Мерцали и вспыхивали росинки на листьях и цветах. В окрестностях ещё сильнее звенели птицы. Солнце быстро всходило, теряло красноту, всё больше светлело, и от его лучей в комнате стало тепло. Подставив лицо ласково-мягким лучам, она прикрыла глаза, невольно впала в сладкую дремоту. Её веки смежились, ровное дыхание наполняло грудь. И опять ей почудился родной дедушка. Теперь он был уже без трости, поскольку находился в молодом возрасте, когда трость ни к чему.
В тонком сне, похожем на тайну между бытиём и небытиём, она изо всех сил бежала, исполненная восторга, навстречу ему. Над её головой, откуда-то Свыше, доносился внятный, сильный голос: «Бог управляет миром. Слепотствующие грешники не видят этого управления. Они сочинили чуждый разума случай: отсутствие правильности во взгляде своем, тупости своего взгляда, взгляда омраченного, взгляда извращенного они не сознают...
Управляет Бог вселенною, продолжал Голос, управляет Он и жизнью каждого человека во всей потребности её. Закон такого управления прочитывается в природе, прочитывается в общественной и частной жизни человеков...
Все совершающееся совершается вследствие суда и определений Божиих. Тайно от Бога и вне зависимости от Него не совершается и не может совершиться ничто. Одно совершается по воле Божией; другое совершается по попущению Божию; все совершающееся совершается по суду и определению Божиим...».
Слова так сильно впечатляли, как будто невидимая рука записывала их на сердце Екатерины.
Внучка спешила на железнодорожный вокзал встречать дедушку. Всё продолжало происходить в тонком, не зависящем от её воли, мире видений, а не в обыкновенной жизни. Ведь тогда, когда дедушка приезжал на вокзал, Катя ещё не родилась, дедушка не был дедушкой, а пребывал молодым, стройным, красавцем и имел в душе счастливые надежды.
Пассажирский состав с желтыми вагонами, добротной выделки искусных мастеров царской эпохи, следовал из Архангельска в Москву. За окном купе, где сидел полковник кавалергардского полка Иван Михайлов, проплывали предместья древней столицы, вспыхивали на солнце золотые купола храмов, и опять поселки и дачи тонули в зелено-пестром пейзаже.
Весна хозяйничала в Подмосковье.
Находящемуся в дороге трудно думать о чём-то определенном. Мысли, будто спугнутые с куста воробьи, порхали с одного на другое, на третье. Михайлов пребывал в таком настроении. Иногда он поглаживал пальцами чёрные усы, улыбался чему-то, или неожиданно хмурился по неизвестной причине. Ивана Андреевича томила тревога за Россию. Что будет с нею? Светлым ли сложится её завтрашний день? Или, наоборот - чёрным?
В сердечной глубине Михайлов ощущал не то, чтобы страх - нет, страха не было, а таилась некая боязнь, как бы с ней не случилась беда, как бы тяжелая болезнь, привнесённая в России революцией февраля 1917-го, не обернулась катастрофой. Он видел: все, кому не лень, ломали устои государства. Проходимцы, шарлатаны орали на улицах и перекрёстках о «свободе и равенстве», Вместо них в неразберихе будней проступал зловещий хаос.
Что будет с усадьбой Петровское, доставшейся по наследству, где ждали любимая жена и дети? Если грянет хаос, как нежданно иногда нагрянет летняя гроза, беды не избежать.
«Хаосу не дадим ходу! - горячился в мыслях Иван Андреевич. - Не дадим! А вдруг не послушают?».
Он вспомнил бои на западном фронте с немцами, сам участвовал там ещё до командировки в Архангельск. Страшные минуты пережил Михайлов! На его глазах некоторые роты не выполняли приказы командования. Разве такое мыслимо было в начале войны? И в дурном сне не могло присниться! В душе Михайлова естественным образом закипали ярость, злость. Но и во взглядах солдат нетрудно было прочитать такие же чувства.
Ярость и злость офицеров вкупе с яростью и злостью подчинённых не обещали ничего хорошего. Слава Богу, в полку, которым командовал Михайлов, зараза неповиновения не охватила солдат, её искоренили.
Неожиданно Иван Андреевич переносился воображением в древнюю православную обитель - в подмосковный Симонов монастырь. Туда он давно хотел съездить, да всё не получалось, отвлекали то личные дела, то полковая служба. Теперь осуществить поездку ничего не препятствовало.
«Отпуск у меня, отпуск! - вливал полковник радость в своё сердце. - Отдохну в любимой усадьбе, поживу вволю, а дальше уж, как Бог даст!».
По прибытию в Москву у Михайлова всё пошло так, как он и задумал. Завершив некоторые неотложные дела и визиты, Иван Андреевич нанял пролетку и в послеобеденное время покатил в сторону Симонова монастыря. Через какое-то время взгляду Михайлова предстала отрадная картина. Издали в закатных лучах виднелась высокая колокольня в пять ярусов, увенчанная золотым куполом и крестом, она как бы улетала ввысь, в синеву. По сторонам, подобно древним ратникам, стояли сторожевые башни. В центре обители, похожей на град небесный, сияли соборы и церкви.
Монастырь впечатлял даже на расстоянии.
2
Как не взволноваться было душе православной при созерцании сего благолепия! И как не вспомнить о тех, кто стоял у истоков обители? Пять с лишним веков назад жил в окрестностях боярин Ховрин. Он проникся любовью к местным монахам, которые рядом обитали в скромных кельях. Однажды, будучи в настроении благостной щедрости, боярин пожертвовал, во имя Христа, большой участок земли укоренившимся отшельникам.
Общаясь с теми, кто соблюдал заповеди «не от мира сего», Ховрин настолько был тронут, что и сам захотел сподобиться такому же духовному подвигу. Взял да и пришёл в обитель.
Пришёл боярин не на день-два, а навсегда!
Поэтому вскоре Ховрин и принял постриг, его нарекли в обители именем Симон. В благодарность за всё добро, что сотворил Ховрин, братия предложила назвать его именем монастырь. Конечно, уже после того, как Симон-Ховрин отошёл к Богу.
Всё это происходило задолго до Куликовской битвы.
С 1370 года обитель укреплялась под началом святителя Феодора Ростовского, племянника Сергия Радонежского. Перед решающим сражением с ордами татар сюда приезжал великий князь Дмитрий Иванович. Через несколько дней в монастыре обрели последнее пристанище герои-воины за Русь Святую, монахи - Пересвет и Ослабля. Тела их привезли с поля Куликова.
В обители располагались и кельи русских царей, где они останавливались, когда приезжали возносить молитвы в Великий пост.
Устроившись в гостинице, Михайлов поспешил на вечернее богослужение.
Храм был наполовину заполнен из числа братии, а также из тех, кто, как и он, прибыл из Москвы.
«Миром Господу помолимся!» - разносилось с амвона.
«Господи помилуй!» - пел хор на клиросе.
Иван Андреевич встал в правой половине храма и погрузился в молитвенное созерцание.
Чтимые святыни, преданья старины, богослужение произвели на полковника сильное впечатление, очистившее душу, словно он, выйдя из закрытого помещения, глотнул свежего воздуха. Вернувшись в гостиницу, Михайлов пребывал в благостном настроении. Наскоро перекусив, он собирался лечь в постель, когда в дверь постучали.
Вошел высокий послушник, одетый во всё чёрное. Он передал Михайлову, что его приглашает наместник. Иван Андреевич, не раздумывая, последовал за послушником. В небольшой трапезной его встретил и благословил седовласый старец. Всмотревшись, Михайлов заметил в нём моложавость, а во взгляде - глубинную чистоту.
Монах пригласил гостя за стол, где стояли вазочки с медом, тарелочки с сухарями. Тот же высокий послушник разлил душистый чай.
Удостоверившись, что полковник принадлежал к старинному роду русских служивых людей, наместник со скрытой теплотой сказал:
- Знавал я вашего батюшку, царство ему Небесное! Знавал! Добропорядочный муж был. Да и воин храбрый. Теперь на Руси таких людей, как он, ой, как не хватает!
Наместник отпил несколько глотков из чашки, неторопливо продолжал:
- Тревожно на Руси, господин полковник. Смута забурлила. Русским людям потребно стоять в вере Православной - на сей тверди непотопляемой! Иначе беды не миновать.
Иван Андреевич внимательно слушал.
- Благодарю за отзыв о родителе, - Михайлов приложил руку к груди.
- И за гостеприимство благодарю Вас сердечно.
-Во славу Божию! - отозвался наместник и перекрестился.
-Вы, уважаемый Отец, верно про смуту заметить изволили, - продолжал полковник. - И я часто думал о том же. Я люблю Россию и не желаю ей зла. Иногда же просто теряюсь в думах о том, что необходимо предпринять, чтобы не допустить разгула зла, пресечь смуту?
- Да, всё не так просто, как мы порой думаем, - старец поднялся из-за стола и прошёлся по трапезной. - Зло в мире не существует самостоятельно! Оно идёт от нерадения людей к добродетелям, независимо от их чинов, имений, роскоши и прочих земных благ.
- Возвращаясь к смуте, господин полковник, - наместник опять сел за стол, наклонился к Михайлову, - то я должен сказать вам, что на Руси всякие нестроения бывали и прежде. Знавала наша земля много нестроений. Русскому народу переживать всё смутное не в первый раз. Как побеждали прежде, так и теперь надо стремиться к победе.
Иван Андреевич хотел спросить старца, в чём же, по его мнению, состояло стремление, но он не решился прервать монаха.
- Вы, наверное, знаете, что самая страшная Смута в нашей истории случилась в бытность патриарха Московского и всея Руси Иова, - говорил наместник. - Сей подвижник великий, Царствие ему Небесное. До возведения на Патриаршество он был настоятелем обители именно здесь, где мы с вами сейчас беседуем.
-Вот как! - удивился Михайлов.
-Да-с! Так!
- Он был мудрым пастырем, - наместник, похоже, взял любимую тему. - Потому святой Иов яро обличал бояр, начальников военных и гражданских, да и весь люд московский в измене Государю, в нечестивом преклонении перед Лжедмитрием, который был пронырой и разбойником. Патриарх Иов от имени церкви рассылал грамоты по Руси, потому что не мог молчать, ибо «беззаконие льстецов умножахуся, а очи умниц стемневаша», ибо «вознесошося руки нечестивых и отвержении быша щиты праведных...».
Михайлов внимал дивному старцу, потупив голову. Ивану Андреевичу казалось, что он переселился во время, о котором говорил монах, и даже, мнилось, слышал голоса далекой эпохи.
- Предательство, измена, клятвопреступление, корысть, любостяжание - корни той смуты, - заключил монах. - Да и у теперешней смуты корни те же, только исполнители другие. Хотя, как сказать! Если внимательно присмотреться, то увидим, что они, нынешние творцы смуты, повторяют прежних исполнителей.
Полковник чувствовал, что для собеседника свершения первого русского Патриарха были так близки, будто наместник сам участвовал в них под крылом мудрого Иова, начинавшего когда-то монахом Старицкого Успенского монастыря на берегу Волги, а после призванного на служение в Москву по велению царя Ивана Васильевича Грозного.
Первой ступенью московского восхождения для монаха Иова и стал Симонов монастырь.
3
Далеко за полночь вернулся Иван Андреевич в гостиницу. Коснувшись головой подушки, сразу заснул.
Навеянные беседой со старцем, ему предстали во сне причудливые фантазии. Почему-то в фантазиях всё было реально. Полковник Михайлов без всякого удивления смотрел на молодого Лжедмитрия. Слышал, как он называл себя спасшимся от расправы отроком - царевичем Дмитрием, будто не убили его в Угличе, а спрятали в Польше.
Иван Андреевич попробовал громко крикнуть: «Замолчи! Ты - расстрига Григорий, или Юшка Богданов по мирскому наименованию, а не царевич вовсе никакой!».
Полковник силился кричать. Крика у него не получалось, даже шёпота - и того не выходило.
С изумлением увидел Михайлов, как на сторону Лжедмитрия перешла и по левую руку от него встала большая часть Русской Армии царя Бориса Годунова. Перешли войска как раз в тот момент, когда самозванец намеревался вступить в Москву. А уж бояре, купцы, священники - те поперед военных заспешили под простёртую руку новоявленного «царя».
«Вот оно каково - предательство-то! - воскликнул Михайлов. - Как всё мерзко!».
Он искал глазами кого-нибудь из знакомых, чтобы поделиться возмущением.
Знакомых никого не нашёл. Да их у него и не могло быть среди публики 1612 года.
Иван Андреевич тревожно наблюдал, как к вынесенному на площадь трону ложного царя подвели седовласого старца. Это и был патриарх Иов, о котором рассказывал наместник Симонова монастыря. Услужливое окружение новоявленного Дмитрия принуждало Патриарха присягнуть изменнику, дабы засвидетельствовать перед людьми, будто тот и есть «истинный наследник».
Патриарх Иов осенил себя крестным знамением, обратился к собравшемуся народу.
-Ты - лжец, а не царь! - громко сказал Патриарх.
Потом он повернулся к Отрепьеву и повторил:
-Ты - лжец, а не царь!
Над площадью повисла зловещая тишина.
Отрепьев сидел неподвижно. Багровая краска залила его лицо и шею, выдавала внутренний гнев.
Исполненный спокойного величия, Патриарх Иов продолжал:
- Ты - расстрига Григорий. Вспомни, не тебя ли удалил я за тягу к латынской вере в монастырь до особого распоряжения? Тебя! Ты не исполнил моего повеления. Ты не дождался отведённого срока и сбежал к врагам Святой Руси. Пошёл в услужение к польскому королю Сигизмунду. За какую мзду? За 40 тысяч злотых! Ты поступил со Святой Русью, как Иуда, который за 30 серебряных монет предал Христа. Посему ты - злодей и еретик! Тобой поруган образ иноческий церкви Христовой, заветы святых отцов, поругана слава Русской Церкви. Бог поругаем не бывает!
-На кол, на кол его, наглеца! - пронеслось по окружению Лжедмитрия.
Патриарх будто не слышал угроз бояр-предателей.
-Ты окружён езуитами, советниками-ворами, разбойниками! - бесстрашно обличал Иов. - Они научают разорять церкви Божии на Руси, подчинить Русь латинянам. Твоё указание на то, чтобы я присягал тебе как государю - смрад адский, измена законному государю, законным порядкам Руси. Сему не бывать никогда! Будь ты проклят в сем веке и будущем в купе с предателями!
С чувством, что он исполнил великое дело, Иов проследовал в Успенский собор Московского Кремля к Владимирскому образу Божией Матери, снял с себя панагию и положил перед Образом. Так он засвидетельствовал неприятие иноземной власти и полный отказ служить ей.
Злоба вспыхнула в Отрепьеве, ярость свела скулы, в глазах потемнело. Будто голодный пёс, он готов был растерзать старца. Всё же поднять руку на Патриарха, сказавшего прилюдно истину, Лжедмитрий боялся - велик был авторитет пастыря, хотя народ и не всегда следовал его мудрым призывам.
Самозванец сполна выместил свой гнев на семье государя Бориса Годунова, умершего внезапно (13 апреля 1605 года), незадолго до похода еретика на Москву. Сын Бориса, наследник и молодой царь Феодор, был убит, а его мать Ксению, жену Борисову, заточили в монастырь.
4
Раннее солнце осветило окна монастырской гостиницы.
Михайлов проснулся с ощущением, что вышел из неведомого мира. Явственно ощутил в душе присутствие светоносного Иова. Припомнив вечер, проведённый с наместником, Иван Андреевич благодарил Бога за то, что приехал сюда.
Но уже надо было и возвращаться.
Отстояв в храме литургию, Иван Андреевич собрал дорожный чемодан, вызвал возницу и поехал на станцию. Когда он оглянулся, купола обители скрылись за окрестными перелесками. Его переполняли впечатления, он по-доброму вспоминал наместника, беседу с ним.
Полковник, старец, да и никто иной, не могли даже помыслить о том, на что обрекли обитель кровавые кумиры, замутившие Русь. Через какое-то время они уничтожили русскую святыню - Симонов монастырь, хотя он просуществовал 553 года. Иуды новоявленные, одобряемые Западом, дышали ненавистью к Святой Руси! Их не смутила святая память о Дмитрии Донском, могилы Пересвета и Ослаби, чудная архитектура - всё взорвать, все - в пыль!
Лжедмитрии той эпохи, подобно Гришке Отрепьеву, тужились изо всех сил рассеять в прах и сам русский народ. И они не слышали голос Бога: «Однако ищите убить Меня, потому что слово Мое не вмещается в вас».
Якобы великие «гении революции» были устроены так, что не могли постичь Святую Русь - её храмы, её героев и поэтов, её воинов и пахарей. Всё вызывало у них отторжение и сатанинское бешенство.
Михайлов, как и любой смертный, не ведал о грядущем. Иван Андреевич пребывал в светлом духе. Он уехал из Москвы, исполненный радужных надежд. На вокзале губернского центра, куда прибыл полковник, его встретил обрусевший немец Фильц, управляющий усадьбы Петровское, провел к коляске, запряженной рысаками.
-У нас в усадьбе были грабежи, пожары? - осведомился Иван Андреевич у Фильца.
- Не извольте беспокоиться, барин! - управляющий поправил картуз. - Порядок сохраняем в усадьбе, смуты у нас не будет.
- Слава Богу! - воскликнул полковник.
Дорога бежала деревнями, полями, холмами, перелесками. Михайлов с любопытством смотрел на крестьян, работавших на пашне. На зазеленевших лужках около деревень бегали ребятишки, за околицами бродили стада коров, лошадей и овец. Здесь, в северной глубинке, ничто даже отдаленно не напоминало о разоре и бунте, коими уже была охвачена немалая часть России.
«Может, спокойно лишь тут? - подумал полковник. - И то хорошо!».
На входной лестнице усадебного дома с колоннами Ивана Андреевича с нетерпением ожидали жена и две дочери. Они бросились к нему, когда он подъехал, обнимали, говорили ласковые слова. Сердце полковника билось в счастливом волнении.
В гостиной по случаю приезда Михайлова приготовили праздничный стол.
Неторопливое житье в Петровском, закатная тишь, прогулки всей семьей в парке, приятные хлопоты по хозяйству как бы развеяли тревожные думы Ивана Андреевича. Отсюда, из деревенской дали, беседа со старцем в Симоновом монастыре уже не представлялась грозным предупреждением надвигающейся бури. И слова наместника, и вещий сон утратили прежнюю остроту. Так происходит тогда, когда человек пребывает в душевном расслаблении. Полковник, действительно, был в том состоянии.
Недоброе предвестие напомнило о себе неожиданно.
Однажды Михайлов возвращался к завтраку с прогулки по парку. Около дома его остановили крестьяне. Один из них, преклонного возраста, седовласый, с широкой бородой, держал в руках большой чемодан. От волнения, когда увидел барина, у него запершило в горле, откашлявшись, старик поклонился и от имени остальных сказал:
- Иван Андреевич! Завтра в усадьбу придет новая власть. Мы узнали в точности. Мы вас уважаем, знаем, что вы добрый, зла мужикам не делали. Мы не сможем защитить вас, у нас нет оружия. Уезжайте, Христа ради, из усадьбы, а то в попадёте в большую беду.
Старик протянул Михайлову дорожный чемодан:
- Это вам от нас на память! Не поминайте лихом!
Михайлов взял чемодан, поклонился мужикам.
-Спасибо, что предупредили. Дай вам Бог здоровья!
Как же вы останетесь?
-На нас, может, и не начнут охоту, - ответил за всех старик.
-Ну, дай Бог!
Михайлов с чемоданом в руке зашагал к дому.
Медлить с отъездом не было смысла. О жестокости новой власти к владельцам усадеб полковник был наслышан, и не сомневался, что он попадёт в черный список «неугодных».
В тот же вечер семья собралась к отъезду. На прощание Иван Андреевич зашел в парк. Яркие цветы обсыпали кусты - зацвел шиповник.
-Ах, какой аромат! - вздохнул он.
Слезы затуманили глаза полковника. Он почувствовал, что уже больше никогда не вернётся сюда, где провёл юность и молодость, где узнал столько счастливых и радостных мгновений.
На станции они дождались позднего поезда, который увозил семейство Михайловых в сторону Москвы.
В усадьбе цвел шиповник, но Иван Андреевич уехал от него.
И сохранил потому жизнь и себе, и своим близким.
С той поры минул почти век, один из таких близких полковнику людей и находился в самом Петровском, остатки которого чудом уцелели в грозах и бурях отшумевших времён.
Это была Екатерина Васильевна Травникова.
-Сколько же я дремала! - спохватилась она и проворно встала с кресла. - Солнышко высоко поднялось!
-Сюзи! - позвала она дочь. - Ты где? Пора пить чай, ставь на стол пироги с капустой и луком - мои любимые.
5
Встреча с Великим океаном, пускай даже мимолетная, манила Травникову неизъяснимой тайной, волновала душу, возвышала над обыденностью.
Мощный лайнер напоминал живую птицу.
Он, будто взмахнув крыльями, неощутимо для пассажиров оторвался от взлётной полосы.
Самолёт быстро набирал высоту.
Место Екатерины Васильевны находилось у самого борта. Она взглянула в иллюминатор на удаляющийся внизу континент. Из поднебесья длинное изломанное побережье было похоже на небрежный рисунок, сделанный детскою рукою.
Многолюдный Сидней, заполненный суетными толпами, удививший её причудливыми зданиями и проспектами, из поднебесья уже не представлялся столь огромным.
Теперь всё её внимание занимал зеленовато-голубой простор, разлившейся под крыльями самолёта на четыре стороны света. Он завораживал, притягивал, поражал воображение необъятностью.
В знойной дымке Великий океан простирался всё шире и шире. Бескрайность стихии, её сокрытая мощь, о которой можно было догадаться по белым барашкам пены, образующихся на гребнях вздыбленных волн томила душу неизвестностью. Суетная жизнь на земле как бы отступала перед необоримым водным величием, теряла надуманную важность и обременённость заботами, всякими хотениями и самосмениями.
Великий океан обдавал душу дыханием непостижимой Вечности!
Екатерина Васильевна ощутила, будто кто-то невидимый разговаривал с нею. Она не могла определить лицо, не слышала голоса, но, к своему удивлению, воспринимала слова, воспринимала их всё сразу, а не по отдельности. «Мне дано узнать, узнать лишь отчасти и поверхностно, малейшую часть законов природы, чтобы из этого познания, составляющего плод тысячелетних усилий и славу ума человеческого, я заключил положительно о существовании Ума неограниченного, всемогущего.
Возвещает Его, громко проповедует природа.
Во мне естественно существует понятия о Боге: понятие это не может быть не запечатлено неомраченным сознанием, которое почерпает душа из рассматривания природы чистым оком. Непостижима она для меня! Тем непостижимее делается она, чем я более ввожусь в постижение её! Должна быть она непостижимою, будучи произведением непостижимого Бога! Непостижимо для меня раскинут широкий свод небес, утверждены на своих местах и на своих путях огромные светила небесные: столь же непостижимо произрастает из земли травинка, небрежно попираемая ногами...».
«Если и всякая травинка управляется с Неба, то океан Великий, над которым я лечу, и подавно, - хотела вступить в беседу Екатерина Васильевна, - это я понимаю! А я сама, я - человек, что я такое? Скажите!».
«Сияние отражённого света! - услышала она. - «Человек - отблеск существа, и заимствует от этого Существа характер существа».
Отблеск!
Всего лишь отблеск!
Мимолётный отблеск - будто свечение робкого луча, пробившегося из-за туч.
Или отблеск - будто росчерк грозовой молнии в ночи, за ним не успеваешь взглядом.
«Неужели и я в этом мире всего лишь Отблеск?», - пронеслось в голове Травниковой.
Душа её почему-то не принимала такое определение. Может, потому, что не вникла в него, ведь оно прозвучало впервые. Ей казалось, что, кроме Отблеска, у неё есть ещё и что-то своё.
Величественно вздыхал океан, уже с трудом различимый из самолёта. Всё слилось внизу в сплошной тёмно-зеленый простор, кое-где он обретал серые очертания.
Не похожа ли судьба её дедушки - Ивана Андреевича на такой отблеск? «Да, вполне похожа!», - подумала Екатерина Васильевна. Из замутнённой смутой Москвы он попал на юг. Там его повысили в звании до генерала. Даже какое-то время послужил губернатором Ставропольского края. Когда волны революции накрыли русский юг, Михайлов, как и другие царские офицеры, перебрался на берег турецкий, а оттуда в Чехию, где и родилась Екатерина.
Она хорошо помнила дедушку до сих пор.
- А та большая фотография на столе. Что за дома на ней, дедушка? - спросила она.
-Это, Катюша, село Петровское, наше родовое имение. Не знаю, сохранилось ли? Может, всё разорили. Вот - дом, вот - храм, там - парк, - отвечал он.
Иван Андреевич с жаром рассказывал о любимой усадьбе.
-Я уж заговорился, Катюшка! - посмотрел Михайлов на часы. - Нам с тобой пора в храм.
Михайлов был её крёстным отцом.
Ещё с младенчества Катя привыкла, что дедушка брал её на службы, она приобщалась церковных таинств. Дома дед помогал ей учить наизусть молитвы. Повзрослев, Катя стала вполне воцерковлённой девушкой. Бабушка София давала ей уроки русского языка, читала русскую классику, сказки, былины, притчи, поговорки. Катюшка всё жадно впитывала. И душа её, хоть и находилась далеко от Родины, обрела исконно русские свойства. На ней проявила себя древняя истина: «Не хлебом единым жив человек, но и всяким глаголом, исходящим из уст Божиих».
Мерный, усыпляющий гул реактивных моторов погружал Екатерину Васильевну в далёкое время, как будто в стихию Великого океана. Мелькали в сознании знакомые и незнакомые лица, звучали слова, смех. То возникали, то исчезали какие-то эпизоды из её бытия в Праге, их дом, дальние улицы, огромные площади.
Однажды дедушка пришёл не в духе.
О чём-то он долго говорил с Софией Алексеевной.
-Нам опять надо убежать куда-то, - сказала бабушка, когда семья собралась вместе.
-Зачем убежать? - удивленно подняла глаза Катя.
-Тебе ещё не понять, - строго заметила София Алексеевна. - Здесь всё хуже и хуже. Лучше и не будет, если и сюда пришёл «изм». И нас в покое не оставят.
Это происходило спустя четыре года после окончания второй Мировой войны.
-Давайте уедем на край света, - предложил Василий Николаевич, отец Катюшки. - Если зараза и туда придёт, то уж бежать будет некуда.
-Где он, твой край света? - просила София Алексеевна.
-Австралия, далёкий континент! - отчеканил Василий Николаевич. - К тому же для нас не будет проблемы с языком - там по-английски говорят, а мы английский знаем.
На том и остановили семейный выбор.
Молодые стали собираться в путь-дорогу.
Иван Андреевич и София Алексеевна не поехали с семьей любимой ими дочери, сославшись на слабое здоровье. Но и они не долго пробыли на прежнем месте, всё же покинули Прагу, отбыли в Париж, где уже жило немало русских, выжатых туда революцией. Сами французы, включая руководство Франции и влиятельных политиков, благоволили к ним, вынужденным беженцам. Для царских офицеров французское правительство отдало в Париже большой дом, выплачивало им пенсию. Кормили русской едой. Здесь же располагалась и небольшая по размерам домашняя церковь, что для Ивана Андреевича было главным условием существования за пределами Родины.
-Дамы и господа! - произнесла по-английски стюардесса. -Через несколько минут наш самолёт совершит посадку в аэропорту Парижа, конечном пункте рейса.
С затаённым волнением оглядывала Екатерина Васильевна очертания города, где она в последний раз бывала двадцать с лишним лет назад. Тогда ещё здравствовали милые бабушка с дедушкой. Как давно их нет на белом свете! В память о них она и взяла фамилию бабушки Софии Алексеевны - стала Травниковой. Теперь прилетела сюда навестить могилы близких и дорогих предков.
На обычном французском кладбище Екатерины Васильевны долго искала могилу бабушки, но не могла найти. Она обратилась к служителю.
-Извините, мадам, - ответил он, - её могилы не существует.
-Как не существует, если я сама была на похоронах, да и раз приезжала на её могилу?
-Видите ли, - объяснял служитель, - вы живёте в другой стране, а у нас во Франции установлен порядок. Если через 15 лет родственники не внесут плату, то место вы теряете, останки вынимают и кладут в коммунальный гроб.
-В какой гроб? - поразилась Екатерина Васильевна.
-Простите, в коммунальную могилу. Останки вашей бабушки были перенесены туда.
Она не ответила, слёзы подступили к горлу.
-Можно их оттуда достать? - нашлась, наконец, иностранка.
-Сомневаюсь, - покачал головой служитель. - Да вы сами убедитесь.
Они прошли в деревянное помещение, наподобие часовни. Внутри, посередине пола, зияло большое отверстие.
-Коммунальная могила! - показал на отверстие служитель. - Оттуда достать ничего не возможно, на останках не пишут имена и фамилии, всё смешивается...
Он был прав.
Екатерине Васильевне опять стало не по себе.
Она трижды осенила себя крестным знамением.
Уход бабушки в неизвестность был не единственной неприятностью. Оказалось, ту же участь готовили и могиле Михайлова. Бывшего русского генерала уже внесли в список покойников, которых «как раз хотели вынимать».
Екатерина Васильевна лихорадочно искала средства на спасение дедушки от коммунального гроба. От знакомых, у которых она остановилась, позвонила сыновьям за океан, потом связалась с двоюрдным братом в Италии. Общими усилиями они собрали деньги. Ранним утром Травникова поспешила в конторку, внесла плату за место на кладбище, и облегчённо вздохнула, когда получила квитанцию.
6
В следующие дни Екатерина Васильевна наняла рабочих на кладбище починить крест. Они быстро отреставрировали его и установили вновь. «Слава Богу, - припала она к обновлённому кресту, - с дедушкой уже не случится то, что случилось с бабушкой».
Внучка поцеловала фотографию генерала, вмонтированную в могильный крест, и вдруг почувствовала, будто какая-то сила приобняла её за плечи, услышала дедушкин голос: «Побудь со мной ещё!».
«Вообще нет времени для Бога, - звучало в её сознании, - нет для него и будущего времени. Имеющее совершиться предстоит уже совершимся лицу Божию, и загробная участь каждого человека, долженствующая истечь, как естественное следствие, из земной произвольной деятельности его, известна уже Богу, уже решена Богом. Несоделанное моё видесте очи Твои, всесовершенный Бог! Исповедал это вдохновенный Пророк; исповедать это должен, по логичной необходимости, каждый человек» [1].
Неожиданно она подумала про усадьбу Петровское, тоска пронзила сердце. В другое мгновение тоску сменила радость, само собой пришло решение - перевезти прах генерала на Родину. Екатерина Васильевна отыскала в Париже православного священника. Отец Николай, выслушав её, дал благословение на доброе дело. Осуществить задуманное оказалось сложнее, чем представлялось мысленно. В посольстве России спросили: «Как мы узнаем, что он был русский?». «Боже, - взмолилась Травникова, - где же я возьму подтверждающие бумаги?». Их просто не было. Но она не опустила руки, написала письмо в Петровское. Оттуда в посольство пришёл факс: да, Иван Андреевич Михайлов был последним владельцем усадьбы.
Посольство дало согласие на перевозку праха.
Кое-кто из родственников, а их мнение обязательно учитывалось по юридическим правилам, возражал.
-Зачем разлучать супругов? - горячился итальянский двоюрдный брат. - Их браку было 60 лет! Некоторые столько и не живут на свете! А мы хотим их разъединить. Я считаю, надо оставлять их вместе.
-Как же оставлять вместе, если они уже не вместе? - не отступала Екатерина Васильевна. - Вы забыли, что их разлучили без нашего участия - бабушка находится в коммунальном гробе. Ужасно! Там ничего не написано, останки всех смешались. Если бы увидели, то поняли бы меня. Может, и мы в будущем не сможем заплатить за могилу дедушки? Что тогда? Гроб коммунальный? Нет, увольте!
Итальянец внял её доводам.
Очередная земная весна вступила в пору цветения.
Тёплым утром по отдельности в Москву прибыли из Франции: Травникова в аэропорт Домодедово, а Иван Андреевич в своём гробу в аэропорт Шереметьево. Так получилось.
Когда Екатерина Васильевна приехала за грузом, в Шереметьеве ей сказали:
-Мы рады вас видеть!
И то - хорошо!
Насколько искренне приветствовали работники грузового отделения, вскоре стало ясно. Они оформляли документы так долго, что Травниковой парижская коммунальная «дыра» показалась детским лепетом по сравнению с шереметьевской волокитой. То от неё требовали несуществующие бумаги, то - копии с существующих; посылали из 20 кабинета в 5, из 5 - в 20, и даже в 12, где на дверях висела табличка: «Вход только для служащих». Екатерина Васильевна спотыкалась от усталости, вторые сутки она находилась в дороге. Когда всё было готово, чтобы вывезти груз из аэропорта, девица, не выпускавшая из губ сигарету, спросила:
-Почему на гробе написано «Шуберт»?
-Это моя девичья фамилия, - ответила Екатерина Васильевна.
-В паспорте нет данных, что она ваша девичья, - парировала девица.
Что делать?
Тут она вспомнила, что в дорожной сумке лежало свидетельство о крещении её в храме, написанное на русском языке. Достала и протянула документ в окошко. Он не только подтверждал девичью фамилию, но и свидетельствовал о том, что крестным отцом был Иван Андреевич Михайлов.
Машину с грузом выпустили из аэропорта.
В тот самый день, когда прах русского генерала предали отчей земле на небольшом фамильном кладбище, в старом усадебном парке зацвёл шиповник.
Екатерина Васильевна стояла на аллее и вдыхала аромат ярких роз на кустах.
Она всё удалялась и удалялась, как бы перемещалась в неведомый для меня мир.
Я видел, как от неё оставался только отблеск.
Не выдуманный, не ложный.
Отблеск был настоящий!
Июнь 2013 г.
Примечание:
[1] использованы фрагменты произведений Святителя Игнатия.
