Ко дню памяти одного из выдающихся иерархов XIX столетия, церковного писателя, сектоведа, библеиста, митрополита Арсения (Москвина) (1795- 28 апреля/11 мая 1876) мы впервые переиздаём воспоминания о нём православного мыслителя, церковного историка, публициста, писателя, журналиста, издателя, поэта, искусствоведа, церковного композитора и дирижера В.И. Аскоченского (1813-1879), который жил в Киеве в течение около двух десятилетий.
Митрополит Арсений (Москвин Федор Павлович) родился в семье диакона села Воронья Костромской губернии, обучался в Костромской семинарии и С.-Петербургской духовной академии, в 1821 г. был пострижен в монашество, в 1823 г. кончил курс со степенью магистра и определен бакалавром богословских наук при той же академии. С 1825 г. последовательно состоял ректором духовных семинарий: Могилевской, Орловской, Рязанской и Тверской. В 1826 г. произведен в сан архимандрита, в 1832 г. рукоположен во епископа Тамбовского, в 1841 г. назначен архиепископом Подольским, в 1848 г. - архиепископом Варшавским и управляющим Волынской епархией и Почаевской Успенской лавры священноархимандритом, в 1860 г. назначен митрополитом Киевским и Галицким. С 1862 г. ежегодно вызывался на зимние месяцы в С.-Петербург для присутствования в Св. Синоде, в 1866 г. назначен председателем комиссии по вопросу о преобразовании духовно-учебных заведений. Погребен в Киеве в Крестовоздвиженской церкви ближних пещер.
Митрополит Арсений был почетным членом духовных академий: Киевской и Московской, университетов: С.-Петербургского, Киевского и Московского, Медико-хирургической академии, Имп. Публичной библиотеки в С.-Петербурге, Археологического общества и др., а также покровителем Церковно-археологического общества при Киевской духовной академии.
Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по изданию: Аскоченский В.И. Мои воспоминания о преосвящ. Арсение, митрополите Киевском // Домашняя беседа.- 1876.- Вып. 23.- С.613-623) подготовил профессор А. Д. Каплин. Постраничные сноски автора заменены концевыми. Название и примечания в квадратных скобках - составителя.
+ + +
В первый раз я имел честь представиться покойному митрополиту Арсению в 1847 году в Житомире, куда приезжал он из Варшавы на летнее время. Тогда я был уже советником губернского правления. Признаюсь, не без смущения явился я к Владыке, ибо чувствовал за собою маленький грешок против него. Дело в том, что в числе студентов IX курса киевской академии находился племянник его, поступивший в высшее училище из среднего отделения семинарии и, конечно, ни за что не выдержавший бы приемного экзамена, если бы не авторитет всеми уважаемого дяди. По своей горячности, я сделался неумолимым гонителем этого доброго, впрочем, и безответного юноши, явившегося в студенческую среду с ментором из талантливых тамбовских семинаристов и заискивавшего милости и благоволения у власть имеющих. Не знаю как теперь, а в наше время стоило только обзавестись какою-нибудь протекцией, чтоб окончательно погибнуть во мнении товарищей. Будь хоть потомком или родственником шаха Наср-Эддина, но работай и трудись вместе со всеми другими, тогда тебе вдвойне почет и уважение. Как ни ухаживал около меня злополучный юноша, как ни угождал мне, я оставался неукротимым; влиянием моим на товарищей успел я оттолкнуть от него всех и относиться к нему с состраданием, чтó в иную пору жесточе всякой обиды, и кончил тем, что он не получил той степени, на которую рассчитывал, надеясь на протекцию академического начальства. Весьма естественно, что в письмах своих к дяде он не мог не жаловаться на меня, как на своего гонителя, и, стало быть, имя мое должно было быть известным преосвящ. Арсению, бывшему тогда епископом тамбовским. Понятно, по этому, смущение, с каким переступил я порог того дома, в котором всегда был как свой, при предместнике Владыки, преосвящ. Никаноре, впоследствии митрополите Новгородском и С.-Петербургском. Я еще ни разу не видал преосвящ. Арсения, и потому спешил вглядеться в него, когда он медленными шагами и несколько сгорбившись выходил ко мне из гостиной. Сделав несколько шагов, я сложил руки для принятия благословения.
- Так вы-то г. Аскоченский? - сказал он, устремив на меня проницательный взор. Я много слышал о вас, прибавил он довольно значительно.
И конечно, ничего доброго, подумал я.
Владыка пригласил меня в гостиную. Мы сели. Разговор плохо вязался. Обоим нам было как будто неловко. Я ожидал, что преосвященный вспомнит о прошлом; но ни в эту минуту, ни в продолжение всего долголетнего нашего знакомства не обронил он ни одного слова о своем племяннике. Даже приветствие мое с возведением его в последнее время на высшую степень иерархического служения он принял совершенно безучастно и как бы с некоторым смущением.
Но чем далее, тем свободнее и непринужденнее потекла речь словоохотливого архипастыря. Он с участием выслушал горькую повесть о недавней моей утрате, и с свойственною ему теплотою чувства утешал меня и уговаривал не скорбеть о почившей жене моей, как не имущему упования. Много говорил он и об управлении Юго-западного края, который изучил он очень хорошо, будучи непосредственным деятелем среди католического народонаселения Подолии и потом Волыни. Припомнился мне при этом отзыв глубокого знатока людей, покойного генерал губернатора, Димитрия Гавриловича Бибикова, о преосвящ. Арсении. Получив, не знаю какую-то, бумагу и прочитав ее про себя, он сказал мне именно так: «если б с этого попа, снять золотую шапку да посадить на министерский стул, - Россия имела бы своего Фуше». Что хотел выразить этим один из великих людей царствования Николая I,- не знаю; но знаю только то, что он всегда относился с глубоким уважением к архипастырю Подолии и имел с ним интимную переписку.
Получив приглашение посещать Владыку как только вздумаю, я не мог пользоваться этим часто: но все же раза два или три был у него, впрочем, вместе с другими гостями и, стало быть, ничем особенным не могу отметить моих визитов. Владыка прогостил в Житомире недолго; а в начале следующего года выехал и я в Каменец-Подольск на должность совестного судьи от короны.
Тяжело вспомнить об этой поре моей служебной. Не сумев сделать себе никакого состояния ни в звании советника губернского правления, ни в звании совестного судьи и исправляющего должность председателя гражданской палаты, я влачил бедственную жизнь и, к довершению моего бедствия, впутался в дело, кончившееся для меня весьма неблагоприятно. Я должен был оставить службу и - что всего было тяжелее для меня - лишиться доверия и покровительства незабвенного благодетеля моего, Димитрия Гавриловича Бибикова.
В эту минуту вспомнил я о преосвящ. Арсение и написал к нему в Варшаву, излагая с всею откровенностью повредившее мне дело и прося его ходатайства за себя пред введенным в заблуждение благодетелем моим. 4-го апреля 1852 года я получил от Владыки следующее письмо.
«Достопочтеннейший В. И. И без вашего письма знаю я о критическом вашем положении, и от всей души желал бы помочь вам; только откровенно говоря, не знаю, где и как можно бы было помочь вам. Времена и люди ныне мудреные: таких людей, как вы, не жалуют; везде и во всем хотят иметь себе только послушные орудия, то есть, sanetam papalem obedientiam; а вы знаете, что значит это выражение во всей необъятной его силе и обширности. По моему мнению, более верное и лучшее для вас средство выпутаться из беды состоит в том, чтобы вы отправились в Киев и явились лично к Димитрию Гавриловичу с покорною головою и с скромным, но обстоятельным, объяснением вашего дела. Эта мера, кажется, не останется безуспешною. Впрочем, пришлите, пожалуй, и ко мне копию с послужного вашего списка, и я, с своей стороны буду искать случая помочь вам.
За сим, призывая на Вас благословение Божие, имею честь быть вашим покорнейшим слугою Арсений, архиепископ Варшавский».
Но дело было уже испорчено. Я не мог воспользоваться ни советом благожелательного мне архипастыря, ни переменою ко мне отношений Димитрия Гавриловича Бибикова, увидевшего, наконец, что я сделался жертвою интриги, сплетней и безсовестной клеветы. Вышедши в отставку, я переехал в Киев и, обнадеженный, благодетелем моим, стал ожидать назначения меня на соответственную. должность. Но Димитрий Гаврилович скоро сошел с высокого своего поприща, и я остался, как говорится, на бобах. Чтобы открыть хоть какой-нибудь источник к своему пропитанию, я обратился к литературным занятиям. В виду крайней неудовлетворительности студенческого сочинения, написанного иеромонахом (ныне архиепископом литовским) Макарием, бывший тогда ректором киевской академии, ныне преосвящ. Антоний, архиепископ казанский, предложил мне заняться составлением более полной Истории Киевской Академии. Горячо принялся я за дело, и ровно в один год написал два тома под названием: Киев с древнейшим его училищем - академией. Один зкземпляр этого сочинения препроводил я, при письме, к просвящ. Арсению, и 11-го января 1857 года получил от него следующий ответ:
«Возлюбленный о Господе В. И! Ответ на письмо ваше от 25 ноября прошлого года я несколько замедлил: виноват, простите.
Вы желаете узнать о литературных трудах своих мой отзыв? Охотно и откровенно я готов сказать вам о том мое мнение, не выдавая впрочем оного за авторитет безошибочный. Я признаю в вас редкую способность и терпение собирать и подбирать к избранному вами предмету все, что прямо или косвенно к нему относится, - из малых и часто недоконченных данных выводить заключения казистые, хотя отчасти и преувеличенные, исторические пробелы восполнять своими соображениями и догадками, если не всегда, может быть, верными, то всегда правдоподобными, - места опасные и камни подводные удачно обходить искусным молчанием или полунамеком безукоризненным, - рассказу своему, не смотря иногда на скудость содержания, придавать живость и за внимательность, к языку, по местам, сообщать саркастическую терпкость и едкость, словом, я нахожу, что вы больше можете оказать пользы себе и другим на этом поприще, нежели за столом юридическим хотя бы даже и в звании судии совестного, при безсовестных или малосовестных сотрудниках.
И так, с Богом за новый какой-либо труд в том же роде, и особенно полемическом, к чему я признаю вас наиболее способным. Вот бы хорошо, если бы вы принялись за соседнее нам католичество!
Призывая на вас благословение Божие, с истинным почтением и совершенною преданностию имею честь быть Вашим покорнейшим слугою Арсений А. Варшавский».
В 1858 году я переехал в Петербург и, не имея никаких средств, а единственно уповая на милосердие Божие и поддержку наших архипастырей, основал журнал мой. Преосвящ. Арсений приветствовал меня с этим 9-го апреля 1859 года следующим письмом:
«Возлюбленный о Господе В. И. От души радуюсь, что вы, наконец, попали в свою сферу и к своему столь сродному вам делу и, поздравляя вас, призываю на вас и работу вашу благословение Божие, споспешествующее и богатящее.
О выписке Беседы вашей, как журнала, действительно весьма полезного, во все монастыри и церкви Варшавской и Волынской епархий и я сделал надлежащее распоряжение, только в виде приглашения, а не в виде повеления, которого я, как не член синода, не имел права давать. Ваш покорнейший слуга Арсений А. Варшавский».
Перебиваясь кое-как с моим изданием, я подвергся некоторым притеснениям со стороны двух цензур, духовной и светской, из коих последняя строго преследовала каждую мою мысль, каждое слово[i].
Были минуты, когда я хотел уже бросить дело и поступить на службу, убеждаемый к тому бывшим обер-прокурором св. синода, графом Александром Петровичем Толстым [1]. Нужно было поискать себе защитников, и я искал их не напрасно. Пишу это для того, чтобы был понятен смысл следующего письма преосвящ. Арсения, которое писал он мне от 3-го января 1860 года.
«Возлюбленный о Господе В. И! На поздравление ваше меня с праздником Рождества Христова и Новым годом отвечаю моим поздравлением, столь же искренним и столь же благожелательным, призывая вместе на вас и на дело рук и головы вашей благословение воплотившегося нас ради Христа Бога нашего, ободряющее, укрепляющее и утешающее.
Сожалею я о вашем горе; но, живя в мире, можно ли без горя обойтись? Значит, это в порядке вещей. И потому излишне не скорбите и не унывайте, но вместо того вооружитесь, с одной стороны, христианским великодушием и терпением, а с другой - мудрым правилом, указанным Самою Vпостасною Премудростию: будите мудри, яко змия, и цели яко голубие. Впрочем, если высокопреосвященный митрополит киевский[ii] принял уже вас под свое покровительство, то я не вижу для вас истинной опасности.
С истинным почтением и совершенною преданностию имею честь быть Вашим покорнейшим слугою Арсений А. Варшавский».
С назначением высокопреосвященнейшего Арсения киевским митрополитом, переписка наша несколько сократилась, так как Владыка ежегодно вызываем был в Петербург для присутствования в св. синоде: но за то отношения наши сделались интимнее и чаще. Благодушный архипастырь всякий раз встречал меня, как отец сына, и беседы наши длились иногда по нескольку часов о предметах серьезных, вызывающих на размышление. Для этого я всегда старался приезжать к Владыке пораньше, пока еще нет посетителей, в присутствии которых неудобно было слишком распространяться и откровенничать. «Слава Богу, говаривал иногда Владыка, сегодня не помешали поговорить нам».
Но была минута в моей жизни, минута незабвенная, память о которой завещаваю я детям моим с непрестанною молитвою о упокоении души в Бозе почившего архипастыря, - благодетеля и отца моего.
Пятнадцать лет я вдовствовал и перестал уже думать о счастии семейной жизни. Но Господу Богу угодно было указать мне на одно чистое и прекрасное существо, которое решилось пойти рядом со мною по тернистому пути жизни моей. Все это сделалось так проворно и неожиданно, что я почувствовал нужду в подкреплении на такой важный шаг в жизни. К кому же, подумал я, обратиться, как не к Тому, кто показал мне столько опытов истинно отеческого внимания? И вот, не сказав никому ни слова, я явился 1-го апреля 1863 года к преосвященному Арсению не в обычный час, именно в самый полдень. Владыка принял меня немедленно; но, по встревоженному моему виду и несвоевременному визиту, не мог, не заметить, что я приехал не даром. Не помню, о чем пошла у нас сначала речь: мне не до того было; я отвечал невпопад и слушал невнимательно.
- Владыка, сказал я, перебивая поток его речи, - вы заменяете мне мать и отца. Я приехал к вам за родительским советом и благословением.
- Что такое? спросил он с любопытством.
- Я хочу сделать глупость.
- Какую?
- Хочу жениться.
- Ну, тут я еще не вижу глупости. На ком?
- Я рассказал биографию моей избранницы, едва удерживаясь от слез[iii]. Смотрю, - Владыка поднимается и уходит к себе в кабинет. Я остался в гостиной. Через две или три минуты отворяется дверь, и Владыка идет ко мне с иконою благословляющего Спасителя. Увидав это, я преклонил колена. Осенив меня иконою, незабвенный произнес следующие приснопамятные для меня слова:
- Бог тебя благословит. Да пролиет Он елей на твою растерзанную душу[iv].
Я зарыдал, и долго-долго стоял пред святителем, обнимая его колени....
Боже, с каким радостным трепетанием сердца спешил я потом к моей избраннице! Со мною была икона благословляющего Спасителя и благословение святителя Христова.....
Прошло несколько годов. У меня уж было трое малюток. Дорогую имяниницу мою почтили однажды своим посещением высокопреосвященнейшие митрополит Арсений киевский, Иннокентий московский, Нектарий, архиепископ харьковский и другие из высших лиц нашей иерархии. За обеденным столом, я припомнил Владыке сказанные им слова, засвидетельствовав пред всеми действенность его святительского благословения. На речь мою преосвященный Арсений отвечал следующими, в тот же день записанными мною, словами: «Благодарю Бога, избравшего меня орудием Своей милости; благодарю и вас, заслуживших эту милость. Я рад, сделавшись посаженым вашим отцом. Приятно иметь таких детей. Вы с верою приняли смиренное благословение мое, и по вере вашей ниспослано вам то счастие, которого все мы свидетели. Да не оскудеет же оно и во все продолжение жизни вашей!
Незабвенный отец и благодетель мой! Аще забуду тебе, забвена буди десница моя; прилепни язык мой гортани моему, аще не помяну, аще не предложу тебе яко в начале веселия моего!...
И до последних минут жизни своей не оставлял он отеческим вниманием своим посаженую свою дочь и детей ее и моих. «Благословенная чета!» всякий раз приветствовал он нас, встречая. Часто, обращаясь к жене моей, он говаривал в шутку «как это вы решились выйти за такого зверя? Теперь он стал ручнее, и этим мы, без сомнения, обязаны вам». Каждое событие в моем семействе он принимал к сердцу, как истинный отец. Слезы мрачат очи мои, когда пишу я эти строки...
В половине 1867 года я сильно захворал. Работая через силу по своему журналу, я чувствовал себя в отношении финансовом в самом плохом положении и написал об этом к высокому моему благодетелю. Вот чем отвечал он мне от 24 июля 1867 года.
«Возлюбленный о Господе В. И! Душевно сожалею о постигшей и вашу крепкую натуру болезни. Судя по внешнему вашему виду, можно было подумать, что никакая немощь к вам не посмеет прикоснуться; а если и прикоснется ненарочно, то тотчас же отскочит и в другой раз уже к вам не заглянет. Но, верно, нашла, окаянная, какой-нибудь секрет и под вас подкопаться. Ну, так и быть! Теперь постарайтесь уже не угрозами, а толчками как-нибудь эту незванную гостью от себя выпроводить.
Посылаемые при сем сто рублей прошу принять. Хотел было отложить посылку их до моего личного свидания с вами; но из письма вашего увидел вашу нужду, не терпящую отсрочки, и потому решился теперь же послать.
«Призывая на вас и семейство ваше благословение Божие, с истинным и совершенною преданностию имею честь быть Вашим покорнейшим слугою Арсений М. Киевский.»
Письмо от 2-го января 1871 года. «Возлюбленный о Господе В. И. За поздравление Ваше благодарю и, взаимно поздравляя вас, призываю на вас с семейством вашим благословение Божие, сердечно желая, чтобы новый год был для вас лучше и покойнее прошедшего. Прошу принять меня в число подписчиков своих, на что препровождаю при сем сто руб. сер. Ваш покорнейший слуга Арсений М. Киевский».
Не имея возможности лично приветствовать Владыку с празднованием пятидесятилетнего его юбилея, я писал ему поздравительное письмо, и 24-го августа 1873 года получил от него следующий ответ.
«Возлюбленный о Господе В. И. Усерднейшее поздравление ваше с совершившимся пятидесятилетним юбилеем моего учебно-иерархического служения православной Церкви и Отечеству и все ваши обильные благожелания мне приемлю я с душевною благодарностию и, взаимно желая вам здравия и долголетия на земли, молю Господа Бога, да будет Он для вас всегда и во всем крепким помощником на поприще полезного служения вашего ко благу общему и к собственному утешению вашему среди литературных трудов ваших.
Призывая на вас и на все ваше семейство всеобильное благословение Божие, с истинным почтением и преданностию имею честь быть Вашим покорнейшим слугою Арсений М. Киевский».
Приводимое за сим письмо от 14-го апреля 1875 года уже напечатанное в «Домашней Беседе», но не сполна, а ныне предлагаемое in extenso, требует некоторого пояснения. По несоблюдению некоторой формальности, я присужден был окружным судом к уплате весьма значительной суммы; человеку, который выведен был мною из ничтожества, 13 лет ел хлеб-соль мою и отблагодарил меня самою черною неблагодарностью. Вполне понадеявшись на правоту моего дела, я забыл, что, при нынешнем судопроизводстве, forma dat esse rei,-и проиграл, чуть не подвергшись продаже с аукциона всего моего имущества.
«Возлюбленный о Господе В.И! За поздравление ваше с светлым праздником Воскресения душевно благодарю и взаимно поздравляю вас и, заочно с вами христосуясь, призываю молитвенно на вас и на весь дом и дела ваши во всем благопомощную благодать Воскресшего Господа.
Болезнь ваша, приметно согласившись со моею, или моя с вашею, вдруг и в одно время поразила нас обоих, так что я в эти три великие недели ни шагу за порог; только вчера решился утешить себя пасхальных богослужением, но едва-едва, с большим трудом и изнурением для себя я мог совершить заутреню и литургию, теперь опять сижу в четырех стенах безвыходно, да кажется скоро и не удастся освободиться от сего не совсем приятного, заключения, но по приговору Верховного Судии неба и земли нам назначенного, против которого нет апелляции.
А вам, приметно, в нашем новом, скором и справедливом суде и апелляция не помогает, и какой-нибудь негодяй имеет ныне право мучить и терзать честного человека, чего в старом суде, кажется, не было; а если и случалось иногда, то весьма редко. К чему же послужила судебная реформа, столько и доныне превозносимая?
Посылаю вам при сем на всякий случай 50 рубл. сер. Ваш покорнейший слуга Арсений М. Киевский».
Письмо от 27 декабря 1875 г., написанное в Петербурге.
«Возлюбленный о Господе В. И! Благодарю душевно и взаимно поздравляю вас с теми же торжественными днями Рождества Христова и Нового Года, призывая молитвенно на вас и на все ваше семейство благословение Божие, скорби и болезни в радость обращающее. Надеюсь, что Господь вскоре восстановит вас от одра болезненного и утешит вас своею благодатию. Ваш покорнейший слуга Арсений М. Киевский».
По поводу разрешения великопостных спектаклей, я написал большую и горячую статью, которая, конечно, не могла быть пропущена светскою цензурою. Не имея возможности лично видеться с покойным Владыкою, я писал ему о такой моей неудаче. Вот ответ его на мою жалобу от 2-го марта текущего года.
«О великопостных спектаклях,- не лучше ли начать с жалобы вашей св. синоду, с приложением статьи, о непропуске оной в печать цензурою? Без этого же или чего-либо другого подобного повода, нам начать дело невозможно, ибо мы лишены права входить в синод с предложениями: одному только обер-прокурору это право предоставлено. Ваш покорнейший слуга Арсений М. Киевский» [v].
Письмо это взорвало меня; я написал Владыке несколько жесткое послание за показавшуюся мне инерцию его, при чем препроводил к нему копии с моих писем к некоторым высокопоставленным лицам по тому же предмету. Привожу ответ его сполна, без исключений, как это сделано мною[vi].
«В благодарность за вашу рукопись, посылаю и вам, для прочтения, с возвращением ко мне, свою [vii]. Она, как слышу, пришлась некиим лицам очень не по вкусу; следовательно, принадлежит к разряду ваших рукописаний, а потому и слабое, в отношении ко мне, письмецо вам кажется неуместно[viii]. Что я, при такой обстановке в св. синоде, мог бы и могу сделать? Sapienti sat. А. М. К. 2-го апреля 1876 г. С. П.»
Да, sat. Он все сказал этими последними своими словами...
Это было уже последнее письмо ко мне приснопамятного архипастыря. Удерживаемый тяжкою болезнию (ревматизмом в обеих ногах), я, во все продолжение пребывания его в Петербурге, навестил его только два или три раза. «Что, возлюбленный? сказал он мне в последнее мое посещение,- и вы подались? Эх, вы, хромоногий! Хорошо, что духовно-то не храмлете. Да исцелит вас Господь! Вы еще нужны и для дела Божия, и для семьи вашей». Визит мой на этот раз был непродолжителен. Владыка, служивший в этот день литургию, был утомлен, хоть и бодрился, да и у меня ломило обе ноги от продолжительного стоянья. Беседа наша была как-то грустна.
Не понимаю к чему, Владыка сказал: «мне говорили, что над преосвящ. митрополитом Филаретом и преосвящ. Аполлинарием вы пели киевское: Волною морскою,- а надо мною пропоете?
Я взглянул на него, и слезы закипели в груди моей. Он сидел с опущенною головою и кушал чай с кусочком булки. Мне хотелось сказать что-нибудь на это, но сил не хватило: я боялся зарыдать.
Это было в воскресенье на третьей неделе Великого Поста. С тех пор я уже не видался с Владыкой, по милости моей болезни.
Апреля 26-го я через силу посетил высокопреосвященнейшего Иннокентия, митрополита московского [2]. Зашедши от него к эконому я застал там Киево-печерской лавры архидиакона Флавиана, от которого узнал, что киевский Владыка при смерти. Сообщив об этом высокопреосвящ. Иннокентию, я немедленно отправился на киевское подворье и прошел прямо в кабинет Владыки. По лицам встретивших меня, иеромонаха о. Феодосия и камердинера Гаврилы, я увидел, что для святителя Божия наступил час смертный. В кабинете я застал лейб-медика Николая Федоровича Здекауера и доктора Константина Людвиговича Недаца, которые писали Государю Императору о положении Владыки бюллетень, ожидаемый курьером Зимнего дворца. Повидавшись с ними, я прошел в спальню. На кровати, за открытым пологом, умирающий лежал на спине; уста его были открыты во всю ширину; глаза мутны и полузакрыты; он дышал тяжело и хрипел. Весь корпус его был неподвижен, и только в правой стороне заметно было по временам, легкое вздрагиванье. При мне, ему влили в рот какую-то микстуру. Это возмутило меня и, вышедши в кабинет, я стал протестовать против такого насилия человеческой природе. «Да, сказал Николай Федорович, вчера я дал Владыке чайную ложку касторового масла, и когда оно вылилось из уст его, я повторил тот же прием вместе с кофе».- К чему?-сказал умирающий тихо, но внятно. И это было последнее его слово.
Нужно было поспешить с грустным извещением к высокопреосвященнейшему митрополиту Иннокентию, и я пошел проститься с умирающим. Крепко прильнул я устами моими к охладевшему на половину лбу моего отца, и слезы градом потекли на истощенное лицо его. Не знаю, показалось ли мне, или, может быть, это так было в самом деле, - но из правого глаза Владыки выкатилась слеза, когда я положил руку его на мою голову...
В туже ночь Владыки не стало...
Примечания
[1] Толстой Александр Петрович (1801 -1873) - граф, член Государственного совета; обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода (1856-1862).
[2] Иннокентий (Попов-Вениаминов Иван Евсеевич) (1797-1879) - святитель, апостол Америки и Сибири, митрополит Московский и Коломенский (с 5 января 1868 г.).
[i] Цензором моим назначен мне был по происхождению поляк, а по вероисповеданию католик.
[ii] Ныне высокопреосвященнейший Исидор, митрополит Новгородский и С.-Петербургский.
[iii] Любопытствующие могут прочитать ее в Дом. Беседе. Вып. 50, стр. 1195.
[iv] Слова эти в тот же день начертаны были мною на обороте данной мне иконы.
[v] Я пропускаю письмо от 1-го апреля, напечатанное уже в «Дом. Беседе» текущего года. Вып. 21, стр. 550. № 3.
[vi] Там же. № 2.
[vii] Это было мнение Владыки о судебно-духовной реформе.
[viii] Значения этих слов я не понимаю. Слово: слабое им самим подчеркнуто.
.jpg)
