От механизма - к организму

- Уважаемый Семён Вениаминович, в наших беседах вы неоднократно высказывали убеждённость в том, что осознание обществом первичности организма по отношению к механизму - необходимое предварительное условие для успешного решения ключевых проблем в сфере и науки, и экономики.[1] Не пришло ли время обсудить всё это более подробно?

- Извольте, я готов. Не уверен, правда, что сумею уложиться в одну беседу, а от вас же потребуется еще и достаточно крутой поворот мысли.

- Что касается меня, то, имея некоторый опыт общения с вами, я настроена достаточно оптимистично, тем более, что ранее предложенный вами девиз «дорогу осилит идущий» давно принят мной и на свой счет.

- Вот и прекрасно. Тогда не будем терять время и обратимся к истории. Начнём с того, что древние греки, первыми применившие понятие μηχανικός («изобретательный», «хитрый»), связывали его не с разумом человека, а с самóй природой. Лишь позднее оно стало относиться непосредственно к созданной им машине (орудию, агрегату). История же развития естественных наук в христианском мире свидетельствует, что хотя предпочтение было отдано первоначальному смыслу упомянутого понятия, сама природа оказалась при этом наделённой исключительно свойствами человеческого разума (его «ratio»), так что именно в ней теперь отражались лишь его собственные изобретательность и хитрость. И хотя новоевропейскую науку издавна обвиняют в механистичности, она просто не могла быть иной, поскольку в основе её - «ratio», чья опора в законах формальной логики. Заключив вещь в пространственно-временнýю раму, рационально настроенный разум тем самым превратил её в застывшее ставшее, существующее здесь и сейчас.

- А куда, простите, у вас девались «прошлое» и «будущее»? Разве исторический подход, за который вы сами постоянно ратуете, или же, скажем, планирование будущих исследований, не опровергают ваши утверждения?

- К сожалению, всё это лишь форма восприятия действительности посредством «ratio». Возможность же обращения к прошлому и будущему самόй вещи дела нисколько не меняла, поскольку из научного обихода исчезла при этом непрерывно-сплошная текучесть реальности, которую, относя к чему-либо конкретному, привычно именуют существованием. В лосевской схеме сущности (вспомните нашу прошлую беседу) она соответствует становлению). А заодно из поля зрения науки полностью улетучилась смысловая энергия, соединяющая вещь со всем остальным миром.[2] Оставалась, правда, область иррационального в природе, проблема бесконечного в ней; но здесь ценивший порядок разум воспользовался неограниченными возможностями применения формализма в математике, отдав ей всё это разом на откуп.

- Но ведь у него и вправду не было никаких оснований не доверять ей!

- Не могу не согласиться с вами - сращивание физики с математикой было весьма продуктивным. Для науки открылось необозримое поле деятельности: возможность рассматривать пространственно-временнóе положение одной вещи относительно другой, погружаться в причудливое переплетение причинно-следственных взаимосвязей, познавать тайны анализа и синтеза. Очень скоро стала вырисовываться грандиозная механическая упорядоченность, царящая в мире, - воплощение самóй идеи рациональности, названное по праву «классической механикой». Ей подчинялись и мельчайшие песчинки, и небесные светила. Продуктивным механический подход оказался и в явлениях более сложных, будь то теплота или электричество с магнетизмом, хотя, конечно, пришлось вводить новые понятия, приспосабливать к ним математический аппарат. Так появились статистическая физика, волновая механика. Более того, с помощью той же математики подход этот удалось применить и к области микромира, в связи с чем появилась квантовая механика, определяемая одним из её идеологов - Полем Дираком - следующим образом: «Квантовая механика - это очень просто: классическая механика на некоммутативной алгебре».

- Насколько мне помнится, особенности математического подхода уже были у нас предметом предварительных обсуждений.[3]

- Совершенно верно; но дело, собственно говоря, вовсе не в математике, а в том, что фундаментальной физике ХХ века пришлось заодно расколоть целостную картину мира, отражаемую классическим естествознанием, отказаться от единства закономерностей, проявляемых на всех уровнях природы, признать неизбежность двойственности объяснений одного и того же явления. Обратите внимание, всё это произошло, когда она, по сути, начала поиск самых мелких «шестерёнок» в мировом механизме. И в своем стремлении не допустить в нём сбоя ей пришлось пойти на слишком большие жертвы, сколько бы после ни составлялось победных реляций о достигнутых результатах, и сколько бы Нобелевских премий ни вручалось за впечатляющие открытия в фундаментальной физике.

- Мне кажется, ваша оценка чересчур субъективна.

- А я этого и не отрицаю, однако считаю её оправданной, исходя из осознания того, что нынешняя фундаментальная наука, всё ещё ведомая «новоевропейским духом» (в терминологии Лосева) зашла в тупик, причём, не очередной (таких на многовековом маршруте хватало), а конечный. Человек долго и упорно переносил в свой разум смысловую стихию, исходя лишь из собственного бытия, поскольку считал себя единоличным субъектом. Не удивительно, что всё, на что бы ни обращалась научная мысль, являлось ей механизмом, которому, кстати, было недостаточно общего для всех пространственно-временнóго жилища. Приобретение им надёжной «недвижимости» было вполне закономерным: единственно подходящим и притом весьма уютным для него домом оказалась система, которой наука со временем стала уделять всё больше внимания, так что сейчас общая теория систем находится на самом её гребне. Только в системе и может существовать механизм, будь она закрытая или открытая, простая или сложная. А коли так, то изначально системна и сама обжитая наукой реальность - вот на чём стоит она сегодня, оказавшись перед необходимостью решительной смены самогó мировосприятия. И от того, как скоро подобная необходимость будет осознана, зависит многое, - время не ждёт.

- И с чего, по-вашему, следовало бы начать саму эту смену?

- Если иметь в виду опыт наших предыдущих бесед, то, мне думается, что единственно надёжным средством для решения столь ответственной, я бы сказал, беспрецедентной задачи является энергия смысла. И в таком случае позволю себе напомнить вам, что при первом её обсуждении встал вопрос об изначальной способности любой вещи быть выраженной вовне,[4] то есть фактически о её самораскрытии. А ведь это же относится и к целому миру, раскрывающемуся навстречу человеку, - он оказывается живым организмом, как и всë, что его составляет. И для начала следует твёрдо усвоить - это действительность, а не отвлечённая философская абстракция или поэтическая метафора.

- Но ведь такое утверждение не имеет ничего общего с научными представлениями!

- Совершенно верно, поскольку вы имеете в виду нынешнее положение. Фундаментальная физика потому и остается отделённой непроходимой пропастью от осмысления жизни, что естествознание всё ещё воспринимает организм лишь на биологическом уровне, а самораскрытия мира вещей вообще не признаёт. Считается, что этот мир, конечно же, воздействует на наши органы чувств, благодаря чему и отражается в нашем сознании. Но так как для познания его объектов этого никак не достаточно, наука давно перестала довольствоваться лишь пассивными наблюдениями, активно заменяя их направленными воздействиями на изучаемый объект и анализом полученных результатов.

- Вы имеете в виду проведение научного эксперимента?

- Ну да, - физика выработала и в совершенстве освоила его методологию, подход её в какой-то мере совпадает с методами криминалистики, которая ищет преступника по оставленным им следам. Но если сам факт преступления со всеми его следами (и даже попытками скрыть их) представляет собой, так или иначе, внешнее выражение внутреннего замысла преступника, то есть предполагает вполне определённую его мотивацию, то у изучаемого физикой объекта ничего этого просто не может быть. Всё его поведение должно строго соответствовать лишь теоретической трактовке (то есть сугубо рациональному осмыслению) самогό факта. Выходит, если преступная личность вынужденно самораскрывается, то любая вещь к этому, с точки зрения нынешней физики, просто неспособна - её поведение лишено какой бы то ни было внутренней целесообразности, целеполагания.

- А вы, судя по всему, намерены доказать обратное?

- Дело вовсе не во мне. Думаю, что в своё время и у Гейзенберга было достаточно оснований для попыток ввести в научный обиход понятие «свободная воля электрона», хотя в дальнейшем он от этого отказался. Что же касается доказательств, обратимся для начала к анализу поведения обычного светового луча, встретившего на пути преграду, которую он, тем не менее, способен преодолеть. Я вам напомню, чтó с ним произойдёт: оказавшись в отделяющем его от воздушной среды стекле, гораздо более плотном, чем воздух, он выбирает в нём такой путь, на преодоление которого потребуется самый короткий отрезок времени; эту особенность его поведения открыл целых три с половиной века тому назад Пьер Фермá.

- С явлением преломления света, которое вы описали, я знакома со школьных лет; слышала и про «принцип Фермá», но не думаю, что из него следует выводить целесообразность поведения светового луча.

- Понятно: не станете же вы привносить в высокую науку язычество, приписывая свету свойства разумного существа. Это же, несомненно, относится и к такому авторитетному толкователю поведения светового луча в неоднородной среде, как Р. Фейнман, что, впрочем, не помешало ему прибегнуть в своих лекциях (вероятно, в учебных целях) к несколько двусмысленному объяснению: «Но как удаётся свету выбирать свой путь? Вынюхивает он, что ли, соседние пути и сравнивает их потом друг с другом? В некотором смысле так и происходит». Конечно, далее автор пытается изложить решение проблемы посредством волнового подхода: свет, мол, может «почувствовать» и сравнить с соседними путями длину волны в качестве отрезка впереди лежащего пути; в конце концов для самогó автора все сводится к подсчёту вероятностей. Тем не менее, избавиться от мысли, что этот «принцип» выражает осуществлённое стремление света к экономии времени, никак не возможно. Вот и выходит, что в поведении светового луча проявляется целенаправленность, присущая лишь организму.

- Этого, по-моему, совершенно недостаточно для подобного вывода. Ведь так можно договориться до того, что всякое направленное движение обусловлено скрытым стремлением к чему-то, то есть прийти к самой настоящей мистике.

- Зачем же доводить дело до крайности? Исходить следует из наиболее простых вещей: конечно же, я имею в виду стремление к взаимному стягиванию пары точек, которое рассматривалось нами,[5] как сугубо естественное явление. В этой связи интересно проследить за ходом мысли Ньютона, анализирующего открытое им явление всемирного тяготения: слово «притяжение» он осмысливает именно как стремление тел к взаимному сближению вне зависимости от сил и действий, то есть средств, проявляющих это стремление; считая, однако, необходимым последующий анализ их самих с помощью математики для выявления причины явления. Но обратите внимание на его резюме в «Общем поучении», завершающем третью книгу «Начал»: «До сих пор я изъяснял небесные явления и приливы наших морей на основании силы тяготения, но я не указывал причины самогό тяготения. <...> Причину ... я до сих пор не мог вывести из явлений, гипотез же не измышляю». А теперь я обращаюсь непосредственно к вам: была ли у Ньютона необходимость отвечать на вопрос, почему существует тяготение?

- У меня нет сомнений в необходимости такого ответа: причина всегда связана лишь с вопросом «почему?», иного и быть не может.

- Конечно, если вы руководствуетесь логикой причины, обращаясь из настоящего - от результата-следствия - в прошлое. Но совершенно к иному приведёт вас логика цели: следствие в таком случае неизбежно окажется будущим результатом осуществлённого стремления, то есть ответом на вопрос «для чего?» В этой связи уместней всего, как мне кажется, обратиться к Аристотелю, который сравнивал происхождение вещей из природы с изготовлением скульптором статуи Аполлона из куска мрамора. Поскольку тот приступает к работе сознательно, то ставит перед собой цель - воссоздать образ Аполлона. Так же, по Аристотелю, поступает природа, превращая возможность в действительность, и если начальная причина вещи требует ответа на вопрос «из чего?», то конечная причина - «для чего?», «ради чего?». Только и всего.

- Ну и как, по-вашему, всё это соотносится с проблемой тяготения?

- Если вы вспомните наши предыдущие обсуждения, то сами придёте к неоспоримому выводу: взаимное стягивание пары точек осуществляется для того (вернее, ради того), чтобы восстановить принцип динамического равновесия,[6] неукоснительно соблюдаемого в бытии точки-бесконечности, которая, как вы помните, является средоточием непрерывной развёртки-свёртки[7] - источником неустранимой двойственности.[8] Кстати, что, по-вашему, произойдёт с этим принципом в случае, когда сама точка будет охвачена действием, то есть возникнет реальное сочетание мер измерения mlc (г∙см ∙см/с) - const, выражаемое квантом действия? [9]

- Мне кажется, поскольку здесь появляются значимая скорость (стало быть, и длительность), развёртка и свёртка уже не смогут осуществляться одновременно - значит, нарушится и сам этот принцип.

- Ваш вывод был бы совершенно справедливым, если бы относился к покоящейся точке. Но ведь она охвачена действием, так что теперь названный принцип проявится в иной форме: динамическое равновесие становится неотрывным от возникшей последовательности, то есть вроде бы «растягивается» во времени. Впрочем, физически смысловую содержательность такой последовательности определить совсем нетрудно: она включает, во-первых, саму точку, находящуюся здесь и сейчас; во-вторых, исхождение от неё вовне - рассредоточенность; наконец, в-третьих, возвращение к исходному положению, то есть сосредоточенность. Вы согласны с таким раскладом?

- Ну что ж, он мне кажется вполне приемлемым, да и терминология знакома. Тем не менее, всё это пока лишь абстрактные рассуждения, и непонятно, какое отношение имеют они к действительности?

- Вы, несомненно, подразумеваете действительность в расхожем представлении. А я предлагаю в очередной раз обратиться с помощью Лосева к неоплатонику Проклу (если помните, он уже помог нам с вами осмыслить энергийность бесконечности) [10]. Действительность, по Проклу, начинается с Единого, представляющего, по существу, всё ту же многократно обсуждаемую нами точку-бесконечность. Так вот, у него полнота бытия Единого непосредственно связана с осмыслением основ трёхступенчатой античной гармонии, где μονή - «пребывание на месте»; πρό-οδος - «исхождение»; έπιστροφή - «возвращение». Я, естественно, не мог не обратить внимания на удивительное совпадение этих выводов со своими «абстрактными», как вы их назвали, рассуждениями. Из связи бытия Единого с основами гармонии Проклу нетрудно было сделать вывод, что в нём воплощён идеал античной эстетики, то есть красота.

- Всё это, конечно, интересно, но, на мой взгляд, не имеет никакого отношения к обсуждаемой проблеме.

- Немного терпения. Дело в том, что, помимо этого, Прокл выявляет в полноте бытия Единого (то есть в той же триадической форме) такую фундаментальную характеристику, как благо (τó àγαθόν). Лосев делает следующее разъяснение к его выводу: «Единое трактуется здесь как то, что всё продуцирует и к чему всё стремится, поскольку всё, желая себя сохранить, обязательно сохраняет свою целость и своё единство». Что вы на это скажете?

- Я, конечно, не могу чувствовать себя уютно в гуще философских абстракций, хотя вынуждена согласиться, что такая обобщённая трактовка блага, по-своему, привлекательна. Но отказаться от чисто человеческого понимания «блага», приписывая его самúм вещам, я не готова.

- Попытаемся разобраться. До настоящего времени понятие «благо», имея смысл положительной ценности, определяется исключительно через интересы людей, отражая их житейский (материальный) и нравственный (духовный) опыт. Но что, кроме вашей собственной инерции мышления, препятствует тому, чтобы считать благом сохранение целостности и единства всякой вещи вне какой бы то ни было связи её с человеком? Думаю, проще всего это понять экологам. Впрочем, давайте по порядку. Вы согласны с тем, что любая вещь действительно существует?

- Естественно, согласна.

- Но разве существование чего-либо не есть его собственная жизнь? Конечно, биологическая форма жизни (у В.И. Вернадского, «вещество, охваченное жизнью») значительно отличается от того, что всё еще принято называть «неживой природой». Но всех их объединяет присущая всему на свете непрерывно-сплошная текучесть - так Лосев определяет категорию становления (по Лосеву, «сущность в своем становлении есть существование»).[11] Именно существование, лишённое, кстати, всякого смысла, он как раз и считает жизнью.

- Мало того, что я вновь по вашей милости оказалась в дебрях философских категорий и определений, вы, вдобавок, пытаетесь уверить меня в том, что жизнь вообще лишена смысла?

- Да, если рассматривать её лишь как существование. У Лосева можно обнаружить даже более жёсткое выражение: «Сама-то жизнь - сумасбродство». Впрочем, если вас философские абстракции здесь и впрямь стесняют, можно заменить их образным выражением «жизненная стихия». Нынешняя наука, конечно, весьма активно изучает различные формы проявления жизни, ограничиваясь, однако, биологической сферой, но, получая ответы на частные вопросы, привычно уклоняется от ответа на общий вопрос: что же такое жизнь?

- А мне, например, известно, что жизнь определяют как работу особым способом организованной системы по понижению собственной энтропии за счет повышения энтропии окружающей среды.

- Это определение принадлежит Эрвину Шрёдингеру и, по всей вероятности, вполне соответствует образу мысли выдающегося физика: ему важен результат работы «особым способом организованной системы», а вовсе не то, что представляет собой она сама. А ведь именно на это и переносится теперь вся неопределённость ответа. Приходится констатировать: поскольку наука продолжает исходить из так и не решённой загадки возникновения жизни как результата эволюции «косного» вещества в земных условиях (есть, впрочем, и экзотические предположения об изначальном существовании некой космической «панспермии»), её представления всё ещё остаются перевёрнутыми по отношению к живой действительности. Речь, между тем, должна идти об универсальной форме соединения лишённой смысла вездесущей жизненной стихии (самодвижения) с уже не раз бывшей предметом нашего обсуждения такой же вездесущей смысловой стихией,[12] предельно свёрнутой в строгом лосевском определении: «сущность в своём бытии есть смысл».

- Эта «универсальная форма» и есть, по-видимому, многократно упоминаемый вами организм?

- Совершенно верно. Причём, как видите, здесь я вновь опираюсь на выводы Лосева, которые, как и его парадокс покоя-движения, всё ещё остаются вне поля зрения мировой науки. Конечно, придерживаясь заявленной темы, мы с вами углубляться в саму проблему организма не станем. Тем не менее, отныне, анализируя любую вещь (или систему вещей), придётся привыкать к тому, что в действительности мы имеем дело с организмом. И если рассмотрение лишённого смысла существования чего-либо исключает, казалось бы, даже упоминание о стремлении его к «благу», то, поскольку такое «что-либо» на самом деле является организмом, оно, как оказывается, в собственном благе и вправду нуждается. А это, в свою очередь, означает, что благо из категории, традиционно связанной исключительно с человеческим опытом, превращается в целеполагающую смысловую характеристику всего, что содержится в необъятном мире.

- Я, конечно, не стану отрицать логичности ваших доводов, но получается, что в их свете даже закон сохранения энергии придётся теперь трактовать всего лишь, как средство обеспечения блага; так, что ли?

- Именно так, но ведь в этом нет ничего необычного. Начнём с того, что неуничтожимость бытия точки-бесконечности, являющуюся первичным фундаментальным (если можно так выразиться) благом, обеспечивает принцип динамического равновесия. Но вы, надеюсь, помните из прошлых бесед, что и обладающие собственной энергией устойчивые частицы,[13] и обменивающиеся ею с пространством любые виды излучения,[14] образующие, в конечном счёте, мир вещей, представляют собой, по существу, всё ту же точку, хотя и преображённую действием. Стало быть, наличие динамического равновесия на каком бы то ни было уровне самогó этого мира следует рассматривать, как внутренне необходимое благо. Простейшим и вместе с тем ярким тому примером служит пребывающая в равновесии термодинамическая система. Здесь при условии её замкнутости сохраняется не только внутренняя энергия, но и энтропия, и объём, и масса. Я, впрочем, прекрасно понимаю, что считать всё это благом, по меньшей мере, непривычно, тем более, что не слишком корректная экстраполяция представления о таком равновесии приводила в своё время к выводу о «тепловой смерти» самόй Вселенной. Однако всё обстоит именно так; более того, Людвиг Больцман убедительно доказал, что, будучи выведенной из состояния равновесия, такая система самопроизвольно стремится возвратиться к нему.

- Вы, стало быть, считаете, что равновесие термодинамической системы следует, истины ради, отныне называть её «благосостоянием»!?

- Вовсе нет. Было бы кощунственно посягать на сложившуюся терминологию глубоко чтимой мной термодинамики. Она ведь не просто демонстрирует незыблемость закона сохранения энергии, опираясь на строгое постоянство количественных соотношений при переходе тепловой энергии в другие формы и обратно, но попутно ещё и подтверждает основополагающий тезис: «Физика - это геометрия».

- Каким же образом, позвольте спросить? Насколько мне известно, термодинамика не слишком нуждается в геометрии.

- А что, по-вашему, обеспечивает равенство вероятностей поведения каждой частицы системы при достижении равновесия, как не равноправие направлений и равнозначность точек пространства, вмещающего саму систему? В видимом всеми хаосе теплового движения отражена прежде всего жёсткость геометрической структуры однородного и изотропного пространства, о которой доводится упоминать едва ли не в каждой беседе.

- Не могу отрицать логичности вашего вывода. Но почему же тогда всё это оборачивается полным хаосом?

- Ответ предельно простой: потому что именно таков результат реально осуществлённого равноправия каждой из входящих в систему частиц. Естественно, относится это не только к тепловому движению: мне, например, однажды попалось на глаза учебное пособие под названием: «Экономическая термодинамика». Однако, сейчас нас с вами совершенно не должна интересовать ни сама мера хаоса, содержащаяся в статистической формуле энтропии Больцмана, ни противоположная ей мера упорядоченности (имеется, конечно, в виду информация), выявленная через 70 лет после него Клодом Шенноном. Главное, что проблема блага, разрешаемая достижением динамического равновесия, действительно оказывается общей для всего на свете, хотя на различных организационных уровнях средства и условия её решения существенно различаются. Если, скажем, характер теплового движения определён тем, что любые направления перемещения каждой частицы являются равновозможными, то совершенно иное определяет кинетику химических реакций. Сама такая реакция - взаимодействие исходных компонентов, в результате чего образуются конечные продукты, - изначально подразумевает двойственность, противоречия которой разрешаются достижением химического равновесия. С учётом условий, влияющих на скорость реакции (изменения концентраций, давления, температуры, использования катализаторов или ингибиторов), активно смещающих равновесие в ту или иную сторону, последнее, само собой, оказывается динамичным. Особую значимость оно приобретает при анализе обратимых реакций, то есть протекающих одновременно в противоположных направлениях; здесь динамическое равновесие означает, что прямой и обратный процессы протекают с одинаковыми скоростями.

- И вы, по-видимому, считаете, что здесь благо выражено наиболее ярко, поскольку напоминает двойственность точки-бесконечности?

- По крайней мере, здесь оно гораздо легче поддаётся осмыслению, нежели в рассмотренном выше равновесии термодинамической системы. А уж по отношению к «живой природе», где динамику смещения равновесия в химических реакциях создают специфические биокатализаторы - ферменты, что, в конечном счете, обеспечивает как сиюминутную нормальную жизнедеятельность отдельной клетки, так и многовековую сохранность биоценоза, подобное утверждение становится вообще тривиальным. Нетрудно, стало быть, убедиться, идя от простого к сложному, что путь осмысления организма оказывается непрерывным. Если же попытаться подвести итоги беседы, то, как мне кажется, наш нынешний этап восхождения к целостному мировоззрению завершился достаточно успешно; по крайней мере, принцип динамического равновесия проявил себя в роли надёжного каната на самых крутых его участках. Имеют ли к этому отношение проблемы экономики, техники, экологии в энергетике? Я твёрдо убежден, что имеют, при том самое непосредственное (и не только в ней), поскольку в этих проблемах лишь по-разному фокусируется одно и то же мировоззрение, а его изменение обусловлено сегодня исторической необходимостью.

Журнал Президиума РАН «Энергия: экономика, техника, экология»,

2011. № 4. С. 67 - 72.

Примечания:

[1] Энергия смысла и основы мироздания, 2008. №3. С. 74; О соблазнах ушедшего века и вызовах наступившего, 2008. №9. С.79.

[2] см. [1], 2008. № 3, С..69.

[3] У истоков динамичности пространства, 2007. № 10. С. 69.

[4] см. [1], 2008. № 3. С. 69.

[5] Там же, С. 72.

[6] см. [3] 2007. № 10. С. 69.

[7] Да будет свет! 2007. № 3. С. 56.

[8] Альберт Эйнштейн - Колумб в физике, 2005. № 11. С. 69.

[9] На пути познания природы светового кванта, 2006. № 6. С. 66.

[10] Время собирать камни, 2009. № 10. С. 64.

[11] Вверх по лестнице, ведущей вниз, 2011. № 3 С. 65 (схема).

[12] см. [1], 2008. № 3. С. 69.

[13] см. [3] 2007. № 10. С. 72; Снова в гости к пространству, 2008. № 5. С. 78.

[14] см. [9], 2006. № 6. С. 67.