Воспоминания генерала, обвиненного в шпионаже

Глава XXIV. Дальние и малые поездки

Старая кавалерийская поговорка «У дельного хозяина и конь в теле» в переносном смысле значит, что в основаниях жизненного благосостояния вообще всякое распоряжение только тогда может быть целесообразно выполнено, если оно при этом сопровождается наблюдением самого распорядителя. А так как на мне в роли военного министра лежала обязанность привести армию вновь в состояние инструмента, пригодного для военных действий, то нужно было как можно скорее направить дело восстановления на путь продуктивной работы.

Поэтому мы вынуждены были в подготовительных к мобилизации работах прибегать к средствам и путям совершенно иным, сравнительно с теми, какими руководились до этого. Совершенно так, как к стрелковому делу и полевой службе, все учреждения, управления и войска должны были отнестись и к мобилизационным упражнениям... У нас были установлены различные, постоянные и периодические, во всех округах повторяющиеся, мобилизационные упражнения, с отпуском на это необходимых специальных средств, и поверочные мобилизации, дававшие возможность контролировать как подготовительные к мобилизации работы, так и степень готовности для выступления в поход. В этом отношении особенно поучительны были пробные мобилизации различных стадий, причем войска получали пополнение из соседних частей или призывом запасных. Присутствию по возможности на большей части этих упражнений я придавал большое значение, так как лично мог проверить и убедиться в степени готовности войск к быстрой мобилизации. Чтобы устранить трения между штабами и управлениями или выяснить недоразумения и неясности между начальниками и подчиненными, лично во всем убедиться и на месте же наладить и распорядиться, - для этого мне приходилось много путешествовать.

Разделяя эту точку зрения, государь шел мне навстречу и даже заказал для военного министра салон-вагон, что давало возможность быть вне зависимости от железнодорожных управлений и ставить его к любому поезду. Это способствовало и внезапному появлению в местах отдаленнейших гарнизонов. Результатами моих поездок государь интересовался всегда в высокой степени. Иногда такие поездки происходили по его инициативе, но в этом случае они были сопряжены с неприятными поручениями. Большей частью в подобных ситуациях кому-нибудь из генералов или даже командующему войсками приходилось «намыливать голову» для водворения порядка, что обходными путями доводилось до сведения государя. Для примера приведу случай с генералом Сандецким, бывшим командующим войсками в Казани.

Притязательный в служебном отношении, генерал этот был так груб и жесток, что жалобы на него не прекращались: все, кто только мог, избегали служить под его начальством. Казанский военный округ получил прозвище «дисциплинарный округ» - по аналогии с дисциплинарным батальоном.

У государя в конце концов лопнуло терпение, и его величество приказал мне изложить письменно, что верховный вождь армии недоволен тем режимом, который установил в своем округе генерал Сандецкий. Я написал это в форме совершенно частного письма и представил на утверждение государя. Его величество в одном месте смягчил редакцию, и письмо было отправлено. Оно подействовало. Кто приезжал из Казани в Петербург, рассказывал, что никто не понимает, вследствие чего произошла такая перемена...

Переданная мною генералу Сандецкому высочайшая воля на некоторое время дала возможность его подчиненным вздохнуть свободнее.

Но через некоторое время началось все сначала, поэтому пришлось генерала Сандецкого убрать и назначить членом Военного совета. Во время войны он был назначен командующим войсками в Москву. Там он стал проявлять свой злостный характер на раненых, возвращавшихся с театра военных действий.

- Зайдите к государыне, она вам расскажет, как генерал Сандецкий обращается с офицерами, которые работали на поле брани, - сказал мне государь на докладе в Царском Селе.

Императрица Александра Федоровна передала мне целый пакет докторских свидетельств из московских лазаретов, находившихся под ее покровительством. До крайности возмущенная, она мне рассказала о таких непонятных глупостях, как, например, подозрения в симуляции. Из любви к искусству, принимая участие лично в докторском осмотре, он развертывал перевязки и совал свои пальцы в раны, чтобы убедиться в том, что это действительно ранения, а не театральный грим!..

В 1912 году я предпринял большую инспекторскую поездку. В центральных городах округов обыкновенно приходилось останавливаться и там уже решать вопрос той или другой дальнейшей поездки. Моя первая более продолжительная остановка была в Иркутске, богатом главном городе Сибири. Межведомственные отношения были там вполне благоприятные, в этом я убедился при первом же посещении генерал-губернатора Князева и командующего войсками Никитина.

Там же, в Иркутске, мне надо было разобраться в мудрых распоряжениях предшественника генерала Никитина, генерала Селиванова. Россия была действительно

258 страной безграничных возможностей. В саперном батальоне возникли недоразумения, по мнению генерала, на политической подкладке. За это он приказал батальону проложить дорогу в тайгу! Только тот, кто сам был в тайге, может представить себе, что это было за наказание. Тайга - это болотистый лес, тянущийся через почти всю Сибирь. С мая по сентябрь это очаг всевозможных болезней; в апреле и октябре тайга совершенно непроходима вследствие таяния снегов и бесконечных проливных дождей, а в течение пяти месяцев покрыта глубоким снегом, при температуре 45° ниже нуля! Держать в тайге лошадей и коров вообще немыслимо, так как они грубую траву не переносят; что касается собак, то тут водится лишь известная порода полярного пса...

Это жестокое наказание не оправдывалось какими-либо соображениями касательно обучения или местными хозяйственными условиями, а было исключительно какой-то жаждой мести оскорбленного начальника.

Это был чистейший садизм, желание мучить людей.

По приказанию генерала на несколько верст в глубину приказано было вырубить площадку и разбить на ней лагерь для батальона.

Всю эту каторжную работу я осмотрел и был поражен тем, сколько труда и человеческих усилий ушло на то, чтобы преодолеть все препятствия, которые при этом встретили саперы. Между двумя хребтами пришлось, например, проложить дорогу по таежной топи. Одна рубка гигантских деревьев чего стоила, чтобы получить для лагеря площадку, на которой потом оводы и комары доводили людей до отчаяния.

Там же на месте я приказал закрыть этот инквизиционный лагерь и вывести саперов на место, возможное для существования.

Тот же человеколюбивый генерал согласился с постройкой казарм на отведенной городом бывшей свалке. Когда в них помещены были войска, то совсем новые здания стали разваливаться, не имея под собой прочной почвы. Какие были при этом санитарные условия, можно себе представить...

Со столицей Сибири, Иркутском, довольно богатым городом, стала конкурировать Чита. Эта сибирская Москва начала расти не по дням, а по часам, соперничая с Иркутском. Мне пришлось воспользоваться этим для того, чтобы двинуть дело постройки постоянного моста через красавицу Ангару, отделяющую город от железнодорожного вокзала. Чистые как слезы, воды этой быстротечной реки два раза в год, весной и осенью, нарушали беспрепятственное сообщение с такой жизненной артерией, как великий сибирский железнодорожный путь. Но отцы города упорствовали и тормозили проведение в жизнь проекта столь неотложно необходимого сооружения.

Когда, при моем отъезде, на вокзал явились представители города, я огорчил их заявлением, что переведу все части военно-окружного управления в Читу, если в ближайшее время не начнется строительство моста через Ангару. Несколько месяцев спустя у меня был уже в Петербурге инженер с утвержденным проектом моста.

Дальнейший путь мой лежал к чистенькому городу Харбину - центру нашего управления в иноземной стране. Там я познакомился с генералом Хорватом, энергичным и спокойным человеком, к сложному и своеобразному положению приспособившимся весьма практично.

Войск наших там не полагалось, и вместе с тем, под видом железнодорожной службы и пограничной стражи, там были наша пехота, артиллерия, конница, целый своеобразный корпус, размещенный в прекрасных казармах и помещениях в великолепно обставленных условиях довольствия.

По дороге из Харбина во Владивосток я выразил желание осмотреть какой-нибудь китайский город. Генерал Хорват избрал город, в котором, предполагалось, нет чумы. Со всеми китайскими церемониями я был встречен в нем; не припоминаю его названия - Фучен или что-то в этом роде. При осмотре одной кумирни на кладбище я открыл калитку и, увидев стоявшую прямо на земле массу гробов, спросил, что это такое.

Переводчик мне передал, что это умершие от чумы китайцы, ожидающие отправки на родину. Китаец должен быть похоронен там, где он родился.

Сопровождавший меня в поездке доктор был очень смущен этой картиной, но заявил, что чумной труп уже не может быть заразным. Тем не менее он просил меня покинуть этот город.

Сделать этого, конечно, было нельзя, так как я должен был отдать визит начальнику города.

В дальнейшем путешествии я испытал еще «удовольствие» тайфуна в пути, когда сильнейший ветер поднимает такую пыль, что солнце меркнет, все получает желтовато-красную окраску, а в воздухе летят песок и мелкие камешки.

На одной из станций мне доложили о том, что накануне была отбита пограничными стражниками партия хунхузов, пытавшаяся испортить путь. Преследование нашей конницей происходит в таких случаях на китайской территории, откуда они и появляются. Но дело это настолько уже обычное, что не вызывает никаких дипломатических недоразумений.

Какому-то китайскому генералу хотелось получить русский орден, и на одной из станций он выставил мне роту новых регулярных китайских войск. Отличное оружие новейшей системы, практичное обмундирование защитного цвета и ротное учение, проделанное безупречно, служили доказательством, что европейские инструкторы добросовестно отнеслись к порученному им в Китае делу.

* * *

Мое первое посещение Владивостока было связано с судьбой еще недостроенной крепости.

Когда же после первой поездки я доложил государю все мною виденное и точку зрения о необходимости доведения Владивостока до мощной первоклассной крепости, его величество с большим вниманием вникал во все подробности моих соображений и выводов. «Инстинктивно я всегда это чувствовал, - сказал он, - но ясно и определенно у меня это не укладывалось. Теперь у меня уже нет ни малейшего сомнения, что вы правы, и надо приняться за это дело решительно - потеряно немало времени».

Ввиду такого решения я просил командировать во Владивосток самого генерала Вернандера для наблюдения и руководства производством крепостных работ. Обширный крепостной район и сложность работ требовали большой энергии, технических знаний, опытности и зоркого глаза. Все это совмещалось в избранном руководителе работ, и грехи предыдущих строителей покрыты были плодотворною деятельностью Вернандера.

В первой же поездке я убедился, что казарменный вопрос в Приамурском округе обретается не в авантаже, как говорили в доброе старое время. Были еще части войск, помещавшиеся в землянках. Государь возмутился, когда узнал об этом от меня, и, по-видимому, министру финансов не удалось отвертеться на этот раз, так как его величество мне твердо и уверенно объявил, что деньги на казармы Приамурского округа будут ассигнованы.

К сожалению, должности командующего войсками и генерал-губернатора не были объединены на этот раз в Хабаровске в одном лице.

Едва ли административные способности начальника края генерал-губернатора Гондати заслуживали особого поощрения. По крайней мере, распоряжение, запрещающее наем китайцев на работы, отразилось так неблагоприятно на обширных постройках военного ведомства, что расстроило все сметы: вместо одного рубля в сутки пришлось платить три и оплачивать, сверх того, дальний путь русских рабочих из внутренних губерний.

Знаменитое же его «пломбирование» китайцев в наших пределах не обошлось без форменного скандала.

( Чтобы местных китайских жителей отличать от китайцев, прибывавших из Китая в Приамурскую область, наша остроумная власть придумала своего рода бандероль: рука обвязывалась бечевкой, закрепляемой оловянной пломбой).

Когда руки мокли, бечевки набухали, кровообращение задерживалось, терпеливые китайцы приходили в полицию, протягивая посинелые руки. Эти покорные люди не решались освободиться самовольно от наложенных русскими властями пломб, причиняющих им страдания.

Когда узнали об этом в Пекине, то там последовало контрраспоряжение: проделывать то же самое с русскими местными жителями в Китае, но только запломбировывать не руки, а шею. Первым дошедшим об этом слухам не поверили, приняв за анекдот, но, к сожалению, это затем подтвердилось фактически.

Глава XXV. Ликвидация старых порядков

Стоило только затронуть любой научный, технический, организационный, социальный, дисциплинарный вопрос, чтобы вызвать целый ряд столкновений, которые зачастую разгорались в настоящие сражения, - раз затрагивали чьи-либо личные права, хотя бы и сомнительным путем приобретенные.

Что это были за стычки, бои, одиночные схватки и сражения, происходившие в Военном министерстве с 1909 по 1914 год!..

Нападением на осиное гнездо было мое выступление против комиссионной системы, хотя я эту крепость тщательно окружил со всех сторон и подвел под нее мины. Необходимо было повести наступление, чтобы в высших командных должностях, а также главных войсковых штабах вновь была восстановлена надлежащая ответственность...

Комиссий было много, но небольшое число таких, которые принесли действительную пользу. С такой системой вообще надо было покончить. Я не имел права считаться с сотнями заинтересованных лиц, увольняемых членов комиссий, раз дело шло о развитии ответственной работы отдельных офицеров и о сохранении государству сотен тысяч рублей, затрачиваемых без пользы для дела.

Конечно, после этого возникли неудовольствия и тайные оппозиции с их всевозможными последствиями.

* * *

Затем озабочивало меня положение Главного интендантского управления.

Испокон веков во всех армиях область деятельности по снабжению интендантским довольствием войск была одной из самых уязвимых для нареканий и нападок. Здесь сталкиваются обширнейших размеров государственные потребности с хозяйственной жизнью нации и, вместе с тем, с ее примитивными торговыми инстинктами, с которыми (в интересах казны) приходится считаться чиновникам. Состояние интендантства армии, по моему мнению, - зеркало, в котором отражается государственное настроение народа или, другими словами, его политическая культура.

Как в мирное, так и в военное время в русском интендантстве крали относительно не больше, чем в иностранных армиях. Чтобы быть справедливым, не следует забывать, что русская армия во внутреннем своем устройстве была не в меньшей зависимости от развития всего народа, как и другие нации, и что Россия своим внутренним управлением отстала от Западной Европы на несколько сот лет...

На пост начальника Главного интендантского управления при таких условиях требовался человек сообразительный, благожелательный, деятельный, с большим кругозором.

Мне посчастливилось в лице генерала Шуваева найти именно такого сотрудника. Я знал его еще по Киеву. Там в свое время он был начальником военного училища и затем начальником 5-й пехотной дивизии.

Ко времени моего назначения военным министром он командовал армейским корпусом на Кавказе.

Со своей задачей Шуваев справился блестяще. Главное внимание обратил он на образование личного состава - эта задача очень трудная, особенно потому, что плохая репутация наших интендантских чиновников не благоприятствовала привлечению лучших элементов.

Рядом с доброй волей и работоспособностью нужна была также известная техническая подготовка. Непродолжительные интендантские курсы совершенно не отвечали своему назначению. Являлась необходимость создать особую Интендантскую академию для подготовки чиновников, соответствующих интендантским должностям, на которых они были бы в состоянии подчиненному им персоналу внушить необходимость знания нужд войсковых частей, а не заботу исключительно о личных своих интересах. Шуваев в короткий срок так много сделал, что я от командующих войсками всюду слышал благоприятные заявления.

Как и во всем остальном, связывали нам руки также в области интендантской деятельности отпускаемые ограниченные средства. Исправная доставка снабжений для войск на войне представляла большие затруднения. Тем не менее многое было сделано. В заботах о снабжении мясом большую роль должны были сыграть холодильники в Сибири, которые могли сохранять наготове громадное количество замороженного мяса хорошего и дешевого убойного скота. Для этого вдоль железной дороги должны были строиться холодильники и для перевозки сооружен подвижной состав в должном количестве вагонов-холодильников. Во Владивостоке я имел возможность осмотреть один из таких практичных холодильников для крепости. По этому образцу в Сибири был выстроен целый ряд таких холодильников, насколько это было возможно сделать на отпущенные средства.

Генерал Шуваев всей душой был в этом деле. Он хотел организовать этапы в тылу армии таким образом, чтобы полевые хлебопекарни могли доставлять хлеб во все действующие части. Таким образом, люди получали бы вместо черствого сухаря свежеиспеченный хлеб, вплоть до самых передовых линий. В конце концов, с походными кухнями мы, собственно, опередили все остальные армии. Специальные фабрики, одну из которых я сам осмотрел в Москве, доставляли с избытком простые и практичные походные кухни.

Для улучшения быта войсковых частей, в особенности тех из них, которым приходилось жить в глухих, удаленных от центров местах, заботой первостепенной важности было размещение их в удобных казармах.

Генерал Ванновский с этою целью учредил особую «казарменную комиссию», не подчиненную инженерному ведомству. Средств отпускалось так мало, что широкого развития дело это тогда получить не могло. Но тем не менее опыт показал, что этим путем можно достигнуть отличных результатов быстрее и сравнительно с меньшими расходами...

Совсем расхлябалось и дело военно-учебных заведений ко времени моего вступления в должность.

Начальником Главного управления военно-учебных заведений был великий князь Константин Константинович. Выдающийся по своему интеллигентному развитию человек, он был предан душою делу воспитания юношества, но с вопросом увеличения числа выпускаемых офицеров в войска справиться ему было трудно, так как это находилось в зависимости от материальных условий, которых ни он, ни я побороть в полной мере не могли...

Константину Константиновичу ставили в вину то, что он, посещая заведения, баловал воспитанников, слишком ласково с ними обращался. Действительно, когда он, приезжая в провинцию, останавливался иногда в здании учебного заведения и несколько дней все время находился среди кадет или юнкеров, то после того начальство приходило в отчаяние от невозможности с ними справиться...

Года за два до войны в Пажеском корпусе случилось недоразумение, которое было раздуто «доброжелателями» и в искаженном виде доведено до сведения царской семьи, находившейся тогда в Ливадии. До выступления еще в лагерь, утомленные после одного из занятий в поле в окрестностях города, пажи специального класса отказались от очередной классной репетиции. Проделали они это обычным в таких случаях коллективным приемом. Когда я прибыл в Крым с очередным докладом, то государь об этом уже знал, и мне пришлось докладывать подробности, интересовавшие всю царскую семью, так как пажи несли также службу при дворе и поименно были известны ее членам.

Обстоятельство это явилось усиливающим вину, и когда затем, за завтраком, я сидел рядом с императрицей, то государь обратился ко мне и сказал: «Расскажите императрице о Пажеском корпусе».

Несмотря на мой доклад, смягчавший дело, эпизод этот ей не нравился. Она находила, что именно для пажей это уже не пустой проступок, а скорее преступление. Государь разделял ее мнение. Мне было приказано при возвращении в Петербург объявить лично пажам специальных классов неудовольствие его величества и нежелание видеть их более на придворной службе.

Эту неприятную миссию мне пришлось выполнить, и она являлась для меня особенно тягостной потому, что я в течение восьми лет был преподавателем Пажеского корпуса, сохранив с ним ту духовную связь, которая делала меня членом пажеской семьи.

Государю это было хорошо известно, и он добавил: «Пожалуйста, только не смягчайте и передайте так, чтобы они почувствовали, что я очень недоволен». Поневоле пришлось так и сделать. Тяжелое впечатление оно произвело не только в самом корпусе, но и на всех бывших пажей, до престарелых генералов включительно.

Много моих бывших учеников просило помочь этому корпусному горю. Чтобы снять чрезмерно тяжелую опалу, ввиду предстоявшего корпусного праздника, я составил трогательный доклад-ходатайство с просьбой «сменить гнев на милость» и был вполне уверен, что отказа не последует. Каково же было мое удивление, когда я прочел синим карандашом начертанное «обождать» на возвращенном мне докладе.

Генерал-инспектор военно-учебных заведений, Константин Константинович, был тогда уже совсем больной. Автор «Царя Иудейского» жил продолжительное время в Египте, по соседству с местом действия его драматического произведения.

Искать его помощи при таких условиях не было возможности, а в данном случае я имел дело с тем упрямством императора Николая II, которое являлось иногда вместо твердой воли царя. Дальнейшие личные мои попытки поэтому были бы приняты за покушение на слабый характер моего начальника.

Но дело разрешилось благополучно само собой: в день праздника я получил телеграмму от государя с повелением объявить корпусу прощение и забвение прошлого. Я хотел бы сказать, что «сердце царево смягчилось», но это было бы не точно, так как мягкому смягчаться не надо, а если и смягчилось что, то сердце государыни, которое могло быть и не мягким...

С целью образования военных врачей для армии существовала Императорская военно-медицинская академия, при таком своем титуле далеко не монархического направления. Внутренний порядок в ней сложился под влиянием либеральных течений настолько, что не начальство и профессора чувствовали себя хозяевами, а «студенты» академии, т.е. слушатели считали господ учащих гостями.

В этом отношении ни дисциплины, ни надлежащего порядка в академии не было издавна. Возникали нередко беспорядки, много молодежи поплатилось из-за этого, а главное - страдало дело. Все это знали, об этом постоянно говорили, но дело не налаживалось. На лекции и практические занятия, подражая студентам университета, исправно являлись только любители науки. Вне академии студенты ухитрялись одеваться так, что, не соблюдая вполне установленной формы одежды, с некоторыми лишь признаками принадлежности к военному ведомству, бросались в глаза оригинальностью костюмов. Это вызывало протесты и заявления войскового начальства о непристойности подобного положения.

Когда же начальство Петербургского военного округа обратило внимание на правильное отдание чести не только нижних чинов офицерам, но и всех чинов вообще друг другу, то стали возникать недоразумения между офицерами гарнизона и студентами академии, этих распоряжений не признававшими.

Обострившееся положение завершилось тем, что один из офицеров вынужден был обнажить оружие и отсек студенту ч'асть черепа. Командир же гвардейского корпуса заявил, что возбуждение офицеров до того сильно, что можно ожидать и впредь крупных недоразумений. В свою очередь студенты устроили сходку, вследствие чего возникли беспорядки, которые надо было немедленно прекратить.

Я доложил об этом государю, но это ему было известно и от петербургского начальства. Его величество был очень недоволен и повелел мне принять энергичные меры не только для прекращения беспорядков сейчас, но и для прочного установления порядка впредь.

Академию пришлось закрыть и уволить всех обучавшихся в ней. Затем в спешном порядке выработать положение, которое установило бы внутренний порядок, тождественный таковому в остальных военных академиях.

Вместе с тем в положении о Государственной думе и в основных законах о власти монарха ясно и определенно значится, что те изменения в известных положениях учреждений, которые не вызывают новых расходов от казны, могут быть проведены в жизнь непосредственным указом верховного вождя русской армии. Ввиду этого быстро все было изготовлено, тем более что и раньше вопрос уже разбирался как конференцией академии, так и Главным военно-санитарным управлением, поэтому необходимые данные имелись под рукой.

В моем присутствии главный военно-санитарный инспектор Евдокимов доложил проект нового положения государю. Требовалась лишь подпись указа его величеством.

Указ был подписан. На основании нового положения академия была подчинена главному военно-медицинскому инспектору и поступила под команду высшей инстанции, знающей санитарные требования войск, а в силу этого имеющей возможность направлять образование врачей в интересах войсковых частей и к предстоящей деятельности давать слушателям соответственную подготовку. На основании нового положения предложено было поступить всем уволенным, кто пожелает подчиниться установленным правилам, на что многие изъявили согласие и были приняты. Собрав затем господ профессоров, я предложил им быть хозяевами их аудиторий, а новым «слушателям» академии усвоить себе, что они теперь на действительной военной службе и «студентов» у нас нет, а кому это не подходит - никого неволить не будем.

* * *

История эта имела чрезвычайно неприятные последствия. Против моего проекта, утвержденного государем, были возражения в Сенате, согласие которого на опубликование придавало бы ему законную силу.

Когда стали собирать голоса, то оказалось, что за опубликование две трети сенаторов; от голоса председателя зависело решение вопроса. Я сидел рядом с председателем, и он мне заявил, что, к сожалению, должен подать голос против опубликования, что таков обычай, установившийся в Сенате. На это я ему объяснил, что мне велено после заседания доложить его величеству результат, и я вынужден буду рассказать все, как было, т.е. что два военных сенатора, генералы Рыдзевский и Чарторижский высказались против, и что все-таки голос председателя был бы решающим. После некоторого колебания он подписал направо, и сенатская оппозиция государю провалилась.

Все это пришлось доложить его величеству, который пожелал узнать подробности. В особенности его возмутило поведение генералов, не по заслугам попавших в сенаторы и высказавшихся против воли верховного вождя армии, который согласился на их определение в Сенат исключительно в силу ходатайства и настояния великих князей.

- Этого оставить так без последствий я не могу. Хороши генералы! - сказал государь, видимо, раздраженный.

На это я доложил, что они как сенаторы не считают, вероятно, себя уже военными и что, по-моему, сенаторский мундир был бы им более к лицу.

- Совершенно верно, - согласился государь, но затем спохватился и нашел, что это будет большой скандал.

Я на это доложил, что со своей стороны они не подумали о таком скандале, как публичное непризнание воли государя, но его величество мне сказал, что переговорит об этом с министром юстиции, которому Сенат подчиняется.

И.Г. Щегловитов после того мне передавал, что государь, говоря ему о моем докладе и находя мое мнение о снятии мундиров наказанием слишком жестоким, а вернее, предвидя жалобы и ходатайства великих князей, повелел объявить генералам выговор.

Таким образом, вместе с увеличением объема деятельности Главного военно-медицинского управления - в видах улучшения и развития военно-ветеринарного дела - надо было выделить его в особое, самостоятельное ведомство. В составе медицинского управления оно прозябало в виде небольшого отдела. Как неудовлетворительно поставлена была в войсках ветеринарная помощь, можно судить по штатам, определяющим на кавалерийский полк, т.е. на тысячу лошадей всего одного врача. Казачьим полкам, между прочим, совсем такового не полагалось.

Конский состав армии представлял из себя такое ценное имущество, что забота о сохранении этого богатства заслуживала большего внимания. Тогда я доложил государю, что прежде всего необходимо выделить в самостоятельное управление ветеринарную часть и затем во всех полках нашей конницы ввести в штат старшего и младшего ветеринарных врачей. Государь без малейшего колебания эти предложения мои утвердил и приказал приступить к проведению их в жизнь, что и было исполнено.

Когда я докладывал об этом государю, то его величество озадачил меня вопросом: «Странно, как на это до сих пор не обращено было внимания. Чем это объяснить? Ведь я сам знаю, какой переполох поднимался каждый раз, когда появлялся сап, инфлюэнца. Спасибо Александру

Петровичу Ольденбургскому, хоть он в роли любителя занялся этим делом».

С принцем Александром Петровичем Ольденбургским тяжело было иметь дело, многие его совсем не понимали, но по существу все помыслы, все начинания принца зиждились на органической потребности «творить благо».

К прискорбию, желание творить не всегда совмещается с умением и способностью проведения в жизнь задуманного. Этот дефект был именно у Александра Петровича, вдобавок к бьющей у него всегда ключом энергии. То, что при подобной комбинации получалось на деле, было иногда комично и укрепило за ним название «Сумбур-паши». Оно характерно подходило к нему, потому что у себя во дворце он часто ходил в шапочке, напоминающей феску, а когда принимался лично водворять порядок в каком-нибудь деле, то набрасывался с таким азартом, что на первых порах возникал именно сумбур...

* * *

После несчастной японской войны наш корпус офицеров «в авантаже не обретался», как говорили в доброе старое время.

Много дельных (лучших) офицеров старой армии, отправившихся добровольно из всех гарнизонов на защиту отечества, или пали на полях сражений Маньчжурии, или вернулись больными и калеками. На родине они застали развал и гражданскую войну. Сохранившаяся после японской войны в армии система безответственности, в особенности захватным правом присвоенное великими князьями вмешательство в дела армии и флота, при личной безответственности в качестве членов царствующего дома, да к тому же присоединившиеся интриги в Государственной думе против военного ведомства, - все это не могло способствовать поднятию в обществе воинского престижа и звания.

Это упадочное состояние, дошедшее даже до того, что число кадетов в корпусах катастрофически понизилось вследствие усилившегося поступления молодежи в гражданские заведения, объяснялось известными хозяйственными переменами во всей стране. Министр финансов наделил своих чиновников, в особенности тех, которые имели дело с пошлинами и винной монополией, прекрасными окладами, что давало ему возможность набрать наилучших кандидатов. Железнодорожное ведомство точно так же блестяще обустроило своих служащих. Вследствие этого среди молодежи зародился сильный интерес к техническому призванию, что при начавшемся индустриальном развитии России обещало хорошие результаты в будущем.

Наряду с этим в высших учебных заведениях господствовал дух неподчинения, как я уже об этом говорил, и от этого не застрахованы были и военные школы.

К тому же находились ненаходчивые и нервные начальники, которые склонны были из мухи делать слона. Только одна энергичная, непреклонная и сознательная воля могла бы найти выход из такого положения...

Труднее всего было справиться с артиллерийским ведомством. Главное артиллерийское управление находилось в цепких руках великого князя Сергея Михайловича. Его именем прикрывались явные злоупотребления, от которых, в первую очередь, страдало изготовление вооружения. Согласен был и государь, что великому князю не следовало бы стоять так близко к столь ответственному делу. Но при сложившихся условиях это было легче решить, чем привести в исполнение...

Когда я принимал должность военного министра, со всех сторон только и приходилось мне слышать о том, что Главное артиллерийское управление - самое слабое место в военном ведомстве и что в нем глубокие корни пустило взяточничество. Знал об этом и государь, высказавший мне однажды, что такого же мнения об этом учреждении держался и покойный император Александр III.

Но, к сожалению, вследствие руководства этим управлением великого князя Сергея Михайловича, оно оказалось, по остроумному выражению генерала Поливанова, «настолько забронированным, что его нельзя было пробить никаким бронебойным снарядом».

При обозрении Пермского завода, который планировалось приспособить для отечественного производства пушек соответствующего типа, я натолкнулся на почти изготовленное 11-дюймовое орудие. Полтора года ожидало оно окончательного завершения единственно лишь вследствие задержки ответа из Петербурга по поводу явной ошибки в чертеже затвора. Когда же по возвращении я заехал в Главное артиллерийское управление и учинил разнос за такую канцелярскую волокиту и небрежность, вызвавшую увольнение с завода опытных мастеров, то его высочество не упустил случая сейчас же сочинить грязную инсинуацию по поводу моей поездки на этот завод, объясняя ее единственно стремлением к увеличению отпуска мне прогонных денег от казны.

Сам же великий князь проявлял к заводу Шнейдера-Крезо настолько необъяснимое, с точки зрения государственных интересов, пристрастие, что всякое внимание к предложениям других фирм вызывало у него какую-то ревность и даже намеки на материальную заинтересованность. Таким образом, получался какой-то заколдованный круг, в смысле проявления со стороны непосредственного руководителя артиллерийским ведомством Сергея Михайловича решительной оппозиции против возникновения у нас внутри страны нового, частного, мощного артиллерийского завода, по примеру крупных европейских государств.

На какие неприемлемые, с точки зрения служебной этики, приемы способен был Сергей Михайлович, можно судить по следующему эпизоду. Заказы Шнейдеру исполнялись и через Путиловский завод, которому вновь возникший завод в Царицыне являлся конкурентом. Когда зашла речь о реквизиции станков на частных заводах, то великий князь Сергей Михайлович, без моего ведома, возбудил вопрос об отобрании станков царицынского завода, который исполнял уже заказы морского ведомства.

Когда мне стало это известно, я потребовал объяснений, так как нельзя было допустить, чтобы чины сухопутного ведомства, по своим личным соображениям, затрагивали интересы морского ведомства. Возникшая по этому поводу переписка наглядно свидетельствует, к какой изворотливости пришлось прибегать великому князю, чтобы свести это дело на нет. При этом великий князь Сергей Михайлович пытался объяснить заступничество за царицынский завод якобы личной моей заинтересованностью в делах означенного общества.