Русский «мір» и западноевропейская «община»

Ниже мы публикуем один из фрагментов фундаментального сочинения «Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах» выдающегося русского экономиста, общественного деятеля, зачинателя кооперативного движения в России, образцового хозяина, публициста князя Александра Илларионовича Васильчикова (1818–1881).

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по  изданию: Васильчиков А., князь. «Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах. [В 2-х т.].– Т.II. – СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1876. – С. 699–709) подготовил профессор Александр Дмитриевич Каплин.

Слова в разрядку заменены жирным шрифтом.

Название дано составителем.

+   +   +

Мы не возобновим здесь спора, исчерпанного в рус­ской литературе и публицистике, о преимуществах общин­ного и участкового землевладения. Если не ошибаемся, поле­мика по этому предмету приостановилась на заключении, что община представляет много неудобств и вредных сторон, искупаемых и некоторыми безспорными выгодами; что пер­вые более относятся к агрономии и хозяйственному быту, вторые – к общежитию и управлению, и это мнение обыкно­венно формулируется так, что надо удержать общину адми­нистративную, отменив хозяйственную, оставить и по возможности укрепить связи житейские, общественные, адми­нистративные, но ослабить и постепенно отменять узы общего землевладения, задерживающие земледельческую культуру.

Но с тех пор, как происходили эти живые, страст­ные словопрения (это было в конце пятидесятых годов), прошло 15 лет, период не долгий в жизни народов, но в течение коего вопрос этот перешел из области умозрений и рассуждений на практическую почву, и так как рядом с великороссийскими губерниями, где преобладает мірское владение, мы имеем и целую полосу губерний литовских и прибалтийских, где водворено участковое, то мы можем из сравнения быта и улучшений быта в этих странах приобрести несколько полезных указаний.

Прежде, чем перейти к этим исследованием, мы должны однако восстановить настоящий смысл того порядка владения, которое мы называем мірским. Мы уже заметили, что выражение «община», принятое в науке и публике, в народном русском наречии никогда не употребляется для обозначения сельского общественная быта, и что оно, переведенное слово в слово с других языков (Gemeinde, Commune), у нас применяется к другому понятию, именно к общему сожительству, складчине, братству людей, содержащихся на общем коште, на иждивении сборных сумм, покрывающих все их издержки; так, между прочим, общинами называются места общежительства, устроенные для богоугодных целей, также монашеские и другие братства, товарищества; но сельское мирское общество никогда не называется общиной, и если бы наши ученые исследователи руководствовались понятием русского народа, то они бы называли этот союз по-русски мірским, а не общинным.

Различие между этими двумя понятиями существенная; они изложены были с замечательною ясностью и полнотою в статьях Ю. Ф. Самарина в «Русской Беседе» 1857 г. (Т. IV) и «Русском Вестнике» 1868 г. (№ 1–6), и нам остается только выписать главные черты полной, яркой картины, живо написанной этим автором, лучшим знатоком русского сельского быта.

«Отношения земледельческого класса к земле представляются в различных формах, из коих главных три: а) все жители владеют, и пользуются сообща всеми поле­выми угодьями, или б) они владеют сообща землей, но пользуются каждый отдельно своим участком, или же, на­конец, с) владеют подворно, посемейно, главными корен­ными угодьями пашней и лугами, и пользуются тоже отдельно всеми произведениями почвы.

«Первая из этих форм, и только первая, может быть названа общинным владением, она применяется как при мирском, так и при подворном быте к некоторым земельным угодьям, преимущественно к выгонам, иногда и к лесам; но нам неизвестно, чтобы где-либо, кроме разве праздного воображения и неудачных попытках некоторых друзей человечества, в роде Cabet, Fоurrier и друг., эта форма владения была применена земледельцами к культурной, пашенной и луговой земле; везде, где прилагается труд, человек трудящийся присваивает себе плоды этого труда.»

«Вторая форма владения – наша мірская; мір, как первое звено общественного союза, как юридическое лицо, владеет землей, привязной к селению; и на основании этого коллективного права владения, определяет способы пользования ею, сдает одну часть в оброчное содержание, другою пользуется сообща для выгона, прогона скота, для водопоя, третью – делит поровну между домохозяевами, и эту последнюю часть, обыкновенно главную, оставляет на известное число лет в отдельном пользовании каждого крестьян­ского двора особо.

«Наконец, при третьей форме – участковой – и владение и пользование есть одноличное право, принадлежащее главе семейства, и переходящее от него по наследству к дру­гим членам».

Из этого видно, что главное различие между мірским и участковым владением есть то, что при первом – право собственности принадлежит обществу, а при втором – отдельному домохозяину; но право пользования при обеих этих формах есть одноличное, раздельное, по­семейное, и потому мірской быт никак не может быть смешан с общинным, который, напротив, означает со­вокупное пользование и раздел продуктов между общин­никами.

–––––––––––––––––––

В западной Европе мірского землевладения никогда не существовало. То учреждение, которое у германцев и франков называлось Gemeinde, Commune, построено было на совершенно других началах, чем русский мір; мнение, очень распространенное в иностранной науке и принятое на веру и русскими писателями, будто бы наша община есть просто исторический обломок общественных союзов, существовавших на Западе, будто бы эти союзы были во всех странах общей формой зарождающейся гражданственности, мнение это, говорим, не выдерживает исторической кри­тики.

Мы постараемся здесь доказать это.

В исследованиях, изложенных в предыдущих гла­вах, мы представили главные черты сельского обществен­ного быта Германии и Франции. Отдельные группы крестьян­ских дворов, иногда построенные вместе, на одной улице, иногда, и большею частью, рассеянные особняками в виде мыз и хуторов, соединялись под названием сельского общества. Какая же была их внутренняя, хозяйственная связь? Каждому семейству наделялись коренные земли, пашня, луга и усадьба отдельно; распорядителем, владельцем со­стояло по каждому участку одно лицо, старшее в семье, и право его, какое бы оно ни было, полное как собственника, или подначальное как крепостного, оставалось за ним по­жизненно и переходило по наследству к одному сыну, или по разделу ко всем домочадцам.

Таким образом, коренные угодья, поля, луга, огороды, сады, даже и в тех местностях и в те времена, когда селение приписывались к обществу, состояли большею ча­стью, за весьма немногими исключениями, в подворном владении.

Общинную их связь составляли другого рода земли, запольные, дикие и малопроизводительные, отда­ленные пустыри, кустарники, кочкарники, торфяные болота, которые назывались Communaux во Франции, Allmend – в Германии, openfields, wastes – в Англии; они отводились, по неудобству для всяких других культур, преимущественно под выгон скота, а иногда и присуждались по жеребью (lots, allotissments, loosen) отдельным домохозяевам, обык­новенно беднейшим, которым дозволялось с разрешения других полных зажиточных крестьян распахать уголок, развести огород, держать на общем выгоне корову, козу или свинью. Из этого видно, что общинные земли, составлявшие единственную связь сельского населения в Европе, состояли из худших земель, между тем как лучшие были все поделены между частными владельцами, что они, поэтому сами собой и независимо от формы владения должны были далеко отстать от производительности других полевых угодий, и что плачевный вид, в коем они состояли, должен быть отчасти приписан и природному бесплодию, не­удобству этих земель.

Но главное указание, которое из этого выделяется, есть то, что европейская община, какая существовала у германцев и франков в первобытные времена их историче­ского развития и сохранилась отчасти до новейших, не имеет ничего общего с русским міром, кроме разве общего пользования выгоном; что корень землевладения был поэтому, в немецкой и французской так называемой общине, вовсе не общинный, а участковый, и что поэтому хозяйствен­ная их связь была так же слаба, как тощи и бесплодны были земли, состоявшие в общем пользовании.

Самый порядок расселения, разверстки земель был совершенно другой; чем в России: в середин­ной Европе изстари выработалось общее определенное понятие, что для земледельческого промысла крестьянской семьи, состоящей по средним выводам из известного числа душ, нужно и определенное пространство; и хотя это простран­ство изменялось по условиям климата и почвы, но можно принять, что средний размер тяглового крестьянского двора полагался в 40 мор. (10 дес.); в Польше и Литве несколько больше (уволока 20 дес.), на Рейне и в Франкских землях меньше. Такой участок назывался Hufe – в Лифляндии, уволока – в Польше и Литве, и во всех немецких землях составлял нормальный надел крестьян­ского двора, хозяина со всеми домочадцами, сколько бы их ни было. Основанием такого надела полагалось не наличное число душ и не рабочие силы каждого отдельного домохозяина, а общее соображение, что для земледельческого промысла, для содержания скота, для удобства полевых ра­бот, требуется известный размер собственности; по этому расчету и определяется нормальный размер тяглового участка полного хозяйства, standfähiger Bauernhof, т.е. такого, на коем с одной стороны можно прокормить одну пару рабо­чего скота, лошадей или волов, а с другой – можно возделать пашню одним пароконным плугом.

Каждый самостоятельный земледелец брал или получал такой участок, владел им пожизненно или наследственно, затем прочие земледельцы устраивались, как зна­ли, на остальных землях; у кого была одна лошадь и одна корова, получал половинный участок и, разумеется, на худших почвах, потому что лучшие были разобраны зажиточ­ными односельцами; у кого рабочего скота вовсе не было, тот садился на усадебный участок без долевого надела; наконец, последний разряд крестьян оставался ни при чем, потому что все земли были заняты. – Bсе они вместе считали однако общим своим достоянием более или менее пространный участок, который неудобно было загородить и выделить; он назывался в Германии Gemeindeflur и состоял, как сказано, из таких угодий, на которых селиться было крайне неудобно.

Таковы были главные основы крестьянского землевладения в Европе; общинами назывались группы отдельных дворов, отдельных частных владельцев, соединенных общим пользованием деревенской улицы, базарной площади, выгона и места для пастьбы скота; общие земли составляли только придачу и самую незначительную и малоценную к коренным угодьям, которые все состояли в участковом владении. Равноправности и соразмерности не было никакой между крестьянами односельцами; при наделе не принима­лись в расчет ни нужды домохозяина, т.е. число душ, которые он должен прокормить, ни его рабочие силы, т.е. число работников, состоящих в его семье.

Первоначальный отвод земель и последующая их разверстка производились по степени зажиточности домохозяев; если домохозяин признавался состоятельным, имел несколько штук рабочего скота, то ему, хотя и оди­нокому, отводился полный участок, и, наоборот, бедному, хотя и семейному земледельцу, наделялся половинный участок, а беднейшему вовсе отказывалось в полевом наделе. Такая разверстка делалась иногда и с политическими делами, для подавления той части населения, от которой преобладаю­щее племя опасалось сопротивления; так, в славянских землях туземцам славянского происхождения наделялось земли в половину против немцев, потому будто бы, что они пашут одноконной сохой, а не пароконным плугом. Одним словом, община германская с самого начала ее исторического существования была не равноправный союз земледельцев, но, напротив, классное учреждение, где сельские обыватели подразделялись на разряды, точно так, как в городских обществах обыватели различались на купцов разных гильдий, мастеров, подмастерьев и чернорабочих.

Поэтому мы считаем себя вправе утверждать, что европейские общинные союзы вовсе не могут быть признаны первообразами наших мірских обществ; мнение, будто бы русский славянский мір есть форма землевладения, свойствен­ная всем первобытным гражданственностям, грубое предание первоначального народного быта, – это мнение основано на поверхностном и ложном понятии. Название, произвольно данное этим союзам в России, слово «община», позаимство­ванное из других языков, могло привести в заблуждение ученых исследователей, незнакомых с простонародным бытом; но кроме этого названия, непонятного для русского простолюдина, между германской Gemeinde, французской Com­mune и русским «міром» нет ничего общего. Они построе­ны на началах прямо противоположных, на народных воззрениях и понятиях, безусловно, различных.

–––––––––––––––––––

Мірское землевладение есть учреждение своеобраз­ное и исключительно свойственное великороссийскому племени. В других славянских землях оно потер­пело разные исправления и искажения; только в центре России, вдали от европейских влияний удержалось оно в первобытном своем виде; удержалось оно потому, что зем­ли эти никогда не были завоеваны, что их никто не делил и не отбирал от первобытных жильцов, что они так и остались во владении тех людей, которыми были заняты.

Чтобы понять по существу значение этой формы владения, надо возвратиться к первобытному акту первого занятия, поселения. Акты эти не так отдалены от нас, чтобы нельзя было воспроизвести их в главных чертах, ибо заимка новых земель, начавшаяся в IX и X веке, продолжалась в России до конца XVIII. – Порядок их, удержавшийся до новейших времен, был следующий: артель рыболовов (кочетников) или пахарей (изорников), товарищество лесопромышленников, или в позднейшие вре­мена ватага беглых и бродяг, бежавших от крепостного права, или, еще позднее, – общество раскольников, укрываю­щихся от гонений за старую веру – уходили от новых порядков и, идя все далее, наконец, выбирали себе для поселения незаселенные земли, никому не принадлежащие; proprio motu они признавали их государевою собственностью, и так как сами себя считали государевыми людьми, то и присваивали их себе в качестве подданных Белого Царя.

Первое дело было разделить эти земли, для чего пред­ставлялось три способа: разверстать занятое пространство по числу душ, или по числу семейств и дворов, или по числу взрослых работников.

Первый из этих способов, впоследствии принятый правительством, никогда не был применяем народом, потому что заключает в себе вопиющую несправедливость, наделяя отца семейства таким пространством угодий, кото­рое он возделать не состоянии. Второй, посемейный надел показался также неравномерным товарищам, вышедшим на промыслы на равных правах; хотя сами товарищи, ар­тельщики, были вероятно все полные взрослые работники, но у каждого из них оставались на родине, откуда он вышел, дети, жена, братья, которых он надеялся вывести на новые места жительства и, соображаясь с своими рабочими силами, требовал большего или меньшого надела.

Оставался только третий способ: метать жребий на земли по числу взрослых работников и отводить на каждую крестьянскую семью столько полос, сколько было у него в доме совершеннолетних братьев или сыновей; этот порядок и был принят в большей части русских поселений, и главное его отличие от европейского порядка поселения, главное и единственное есть то, что домохозяин наделяется не как одноличный собственник, но как пред­ставитель всех членов своего семейства, способных в работе.

Семья, крестьянский двор при обоих порядках раз­верстки остается единицей, ядром землевладения, но размеры владения, одинаковые и неизменные при первом, раз­личны и изменчивы при втором; участковое и наследственное пользование прямо истекает из подворного надела, по­лосное и срочное из тягловой разверстки. Итак, при самом первобытном населении русский быт резко отделяется от европейского, избирает совершенно другие пути и расходится с ним все далее во всех отношениях аграр­ного своего положения. Этот быт нельзя назвать общинным в полном значении этого слова (communauté, Gemeinnutzung), ибо в общем пользовании состоят только некоторые отдельные угодья, выгоны, иногда и леса, точно так, как и при подворном владении; он называется мірским, и выражение это не имеет соответствующего в других языках, потому что и самое это понятие чуждо другим на­родами. Мірское землевладение есть тоже посемейное, подворное, как и участковое, но с тою только разницей, что дворы наделяются не поровну по числу домохозяев, а различно, пропорционально числу ра­бочих душ, состоящих в крестьянском дворе.

«Русский народ, – говорит Самарин, – разрешает по-своему вопрос о поземельном владении: он извлекает из понятия о сельском обществе понятие о рабочей силе и средствах пропитания, и создает себе условную единицу, называемую тяглом. Тягло представляет, во-первых, известное количество рабочих сил, и потому в тягле считается полный здоровый работник, совершеннолетний, не убогий, или увечный; во-вторых, предполагается, что тяглу соответствует и известная сумма потребностей, хозяйственных польз и нужд, а потому тягловым считается крестьянин женатый и семейный, не холостой, или вдовый; тягло накла­дывается по женитьбе, и с мужика, по его востребованию, в случае смерти бабы, скидывается полтягла. По этой единице определяется отношение дворов семейств к мирскому обществу, делается переложение дворов и домов на тяглы. – Каждый двор, переложенный на тягло, получает значение дроби, в которой знаменатель выражает сумму единиц, состоящих в целом обществе, а числитель – ко­личество таких единиц, приходящихся на двор, между тем как мир представляет целое, совокупность всех дробей и долей.

«Общество владеет 420 дес. мирской земли, домохозяев в нем 20, рабочих тягловых мужиков 35, а ревизских душ, положим, – 80. Число душ, хотя по оному и определяются казенные сборы и самый земельный надел по устав­ной грамоте, вовсе не принимается в расчет при размете земли. Общее число десятин 420 делится на число тягол и получается дробь ³²⁰/₃₅ – 12 десят., следующих на тягло; затем эта тягловая единица помножается на число рабочих, состоящих во дворе в данный момент, при ревизии или в другой срок, и получается на один двор ³/₁₂ или 36, на другой ²/₁₂  или 24 дес., на третий ¹/₁₂  или 12 дес. Тем же порядком, не по душам, а по тяглам, и всегда за счет целой семьи, раскладываются и веще­ственные повинности, господский оброк, подушные и позе­мельные сборы, мирские платежи, натуральные повинности».

Итак, тягло есть общий делитель, единица пропорционального отношения рабочих сил и хозяйственных нужд к земле, принадлежащей міру. Вопрос, рассматриваемый в Германии с такой глубокомысленной ученостью, о нормальном размере владения (Nahrungsfläche и Arbeitsfläche) исстари разрешается русскими хлебопашцами насколько он вообще может быть разрешен на практике. Но в Германии норма земельного надела выведена была из рабо­чей способности отдельных домохозяев, из большей или меньшей его самостоятельности, выражавшейся в числе ра­бочего скота, а в России из рабочих сил самих земледельцев и отношения этих сил к земле. Отношения эти поэтому были совершенно различные: в тех местностях и в те времена, когда в распоряжении міра находилось коли­чество земли, превышающее рабочие силы и хозяйственные нужды населения, только личный состав мірского общества, т.е. число рабочих крестьян, полагал предел дроблению, и на тягло нарезалось количество угодий, много превышающее нужды домохозяев; так, в казацких землях приходится, еще поныне по 30 и по 60 дес. на душу. Там же, где коли­чество земли, отведенной обществу, или им занятой недо­статочно, там мірская земля продолжает дробиться до известного минимума, наименьшего размера пахотного хозяй­ства, но все-таки ровно по числу тягол и неровно по числу хозяйств и, все-таки, с тем условием, чтобы на каждого рабочего приходилась пахотная и луговая земля, сколько ее в наличности остается.

Уменьшенного надела вообще не полагается; разрядов крестьян полутяглых, огородников и безземельных не допускается или, вернее сказать, уменьшение и увеличение семейного участка происходит в известные сроки, по воз­можности, так, что один и тот же домохозяин перехо­дит с однотягольного хозяйства на многотягольное, если у него подрастают сыновья, или сходит с 2 – 3 тягол на одно, если дети и братья умирают.

Таким образом, весь состав мірского землевладения есть подвижной, срочный, изменчивый, зависящий от налич­ности рабочих сил в данный момент, между тем как подворное владение на западе имеет характер прочной, пожизненной или наследственной собственности, и из этих двух главнейших их свойств вытекают и все последствия, благие и вредные, той и другой формы владения.